— Закажи что-нибудь. Мне сегодня не до этого.
Илья замер в дверях кухни, чувствуя, как ледяная вода просачивается сквозь носок. Он опустил взгляд: под раковиной расползалась лужа, та самая, о которой он говорил еще в прошлом месяце. Свет не включал — не хотел видеть остальное. Но и в темноте различил контуры: гора посуды в мойке, разводы на столе, пакеты с чем-то забытым.
Алина сидела на подоконнике, поджав ноги, освещенная экраном ноутбука. Не обернулась. Даже не подняла головы.
Он стянул мокрый носок, бросил в угол и открыл холодильник. Полупустая банка томатного соуса, завернутый в пакет хлеб с зеленоватыми пятнами, три йогурта с истекшим сроком годности.
Илья закрыл дверцу и прислонился лбом к холодному металлу.
Это больше не временно. Это стало нормой.
***
Шесть лет назад они расписались в районном загсе, без банкета и фотографа. Свидетелями были коллеги Ильи, которых он знал от силы полгода. Алина надела простое бежевое платье, отказалась от букета и всю церемонию простояла с усмешкой, будто наблюдала за чужим спектаклем.
— Я ненавижу формальности, — говорила она потом, когда они шли пешком от метро до съемной квартиры. — Не хочу жить как все. Штамп в паспорте — это просто бумажка, понимаешь?
Илья кивал. Ему нравилось, что она не требовала ресторана, лимузина, белого платья в пол. Он считал себя достаточно современным, чтобы не навязывать ей стереотипы о женском счастье и семейных ритуалах.
Первые годы прошли легко, почти невесомо. Оба работали: он — в логистической компании, она — в дизайн-студии, где вечно задерживалась допоздна. Снимали однушку на окраине, с видом на промзону и детскую площадку.
Ели то, что успевали приготовить: макароны с сыром, яичницу, гречку с курицей. Иногда заказывали пиццу на двоих и смотрели сериалы до трех ночи.
Иногда забывали про уборку на неделю — ну и что? Никто не умер. Пыль оседала, посуда копилась, но это казалось неважным. Они были свободны.
Потом родилась Соня.
Илья помнил тот первый месяц как сплошное белое пятно: бессонные ночи, детский плач, который не прекращался часами, запах молочной смеси, въевшийся в одежду. Алина лежала в затемненной спальне с мигренью, не могла смотреть на яркий свет, почти не вставала. Он брал отпуск, потом перешел на удаленку, качал коляску одной рукой, держа телефон другой, отвечая на рабочие письма урывками.
Говорил себе: это нормально. Она устала. Ей нужно время.
Прошло четыре года.
***
Соня ходила в садик с восьми до шести. Полный день, пять дней в неделю. Илья отводил ее утром, целовал в макушку у раздевалки, а вечером забирал — уже в сумерках, когда на площадке никого не оставалось.
Алина не работала. Сначала говорила, что ищет что-то «свое», потом — что боится снова выгореть, как на прошлой работе в дизайн-студии.
— Мне нужно восстановиться, — объясняла она, лежа на диване с телефоном. — Я отдала столько энергии тому декану-самодуру, понимаешь? Не могу просто так взять и снова в офис.
Илья не настаивал. Деньги хватало, хоть и впритык. Он брал дополнительные проекты, работал по выходным.
Но дом превратился в склад.
Пакеты с покупками стояли неделями в прихожей: крупы, которые никто не убирал в шкаф, детские вещи из интернет-магазинов, так и не распакованные. Постельное белье меняли раз в месяц, и то только потому, что Илья сам стаскивал его в машинку, набивая барабан до отказа.
Мусорное ведро переполнялось, пакет провисал, из-под крышки торчали коробки от йогуртов — пока он не выносил. В ванной валялись детские колготки, носки, мокрое полотенце, которое никто не вешал сушиться. Однажды он нашел там заплесневелую губку — она лежала у бортика три недели.
Илья приходил с работы и молча убирал. Готовил ужин. Читал Соне сказку. Укладывал спать. Потом садился перед ноутбуком доделывать отчеты, которые не успел днем.
Алина в это время лежала в гостиной, листала ленту, смотрела турецкие сериалы, записывалась на бесплатные вебинары про женское предназначение и исцеление «внутреннего ребенка».
Илья начал задерживаться на работе. Не из-за дел — просто не хотел возвращаться домой.
***
В субботу Илья решился.
Утро выдалось серым, за окном моросил дождь. Соня ковыряла ложкой кашу, размазывая ее по краям тарелки. Алина сидела напротив, уткнувшись в телефон, в старой футболке и трениках, волосы собраны в растрепанный хвост.
— Давай попробуем так, — сказал он, наливая себе кофе. — Я беру Соню, гуляю с ней и убираю гостиную. Ты готовишь обед и разбираешь кухню. Просто попробуем.
Алина кивнула, не отрываясь от экрана. Большой палец скользил по ленте.
Он одел дочку, натянул ей резиновые сапоги с лягушками, взял коляску на всякий случай. Он ушел с дочкой в парк, где Соня час гонялась за голубями, потом заехали в магазин за продуктами. Вернулись через три часа. Соня уснула в коляске. Илья осторожно занёс ее в комнату, стянул куртку, уложил в кровать. Она даже не проснулась. Он прикрыл дверь и зашел на кухню.
Там ничего не изменилось. Даже чайник не был включен. Та же гора посуды в мойке, те же крошки на столе, тот же пакет с овощами на суп, который он купил еще в среду.
Алина сидела за столом с ноутбуком, в наушниках, покачивая ногой в такт чему-то неслышимому.
— Ты готовила? — спросил он тихо.
Она вздрогнула, вытащила один наушник, обернулась.
— Что?
— Обед. Мы договаривались.
Алина поморщилась, как будто он сказал что-то неуместное.
— Илья, я весь день занималась. Прошла два модуля курса, это важно для меня. Ты же знаешь, как мне тяжело найти себя.
Он стоял посреди кухни и смотрел на нее. На экран ноутбука, где мелькали цитаты про женскую энергию и исцеление. На немытую плиту с засохшими каплями жира. На пустую кастрюлю, которую он специально оставил на видном месте.
— Алина, — произнес он медленно, будто разговаривал с ребенком. — Соне четыре года. Она в садике целый день. У тебя восемь часов. Восемь.
— Ты считаешь мое время? — Она резко захлопнула ноутбук, лицо побледнело. — Ты хоть понимаешь, каково это — сидеть дома? Я потеряла себя! А ты только и делаешь, что контролируешь!
Илья развернулся и вышел.
Впервые за шесть лет он понял: его не слышат. И не хотят слышать.
***
Ночью они не спали.
Алина сидела на кухне, курила на балконе, хотя бросила три года назад. Илья лежал в темноте и смотрел в потолок.
Под утро она вошла в спальню.
— Ты хочешь, чтобы я была домработницей, — сказала она. — Просто признайся.
— Я хочу, чтобы ты была взрослой, — ответил он, не поворачивая головы.
Тишина.
— Что ты сказал?
— Я устал быть обслуживающим персоналом, Алина. Я работаю, я убираю, я готовлю, я воспитываю ребенка. А ты что делаешь? Ищешь себя? Ты уже четыре года себя ищешь.
— Ты сломал мне жизнь! — Голос ее задрожал. — Я родила, я отказалась от карьеры, я потеряла свободу! А ты мне теперь предъявляешь?
Илья сел.
— Ты ничего не отказывалась. Ты просто не хочешь нести ответственность. Ни за дом, ни за семью, ни за себя. Ты хочешь, чтобы все делали за тебя, а ты называла это свободой.
Алина стояла в дверях, и в полумраке он не видел ее лица. Только силуэт.
— Если ты так думаешь, — прошептала она, — то зачем мы вообще вместе?
Впервые он не стал извиняться. Не стал объяснять. Не стал спасать.
— Я больше не знаю, — сказал Илья.
***
В понедельник он изменил правила.
Пришел с работы в половине седьмого, забрал Соню из садика, покормил ее на кухне макаронами с сыром и котлетой. Приготовил ужин себе и дочери. Две порции. Разложил по тарелкам, поставил на стол, сел рядом с ребенком.
Алина вышла из комнаты, остановилась в дверном проеме. Смотрела на плиту, где ничего не осталось, потом на него.
— Ты серьезно?
— Вполне, — ответил он, не поднимая глаз от тарелки.
— И мне ничего?
— Ты взрослый человек. Можешь заказать или приготовить сама.
Она стояла, сжав руки в кулаки, потом развернулась и ушла. Хлопнула дверью спальни так, что задребезжало стекло в серванте.
Во вторник он постирал только свои вещи и детские — сложил их аккуратной стопкой на полку. В среду перестал выносить мусор из ее угла комнаты, где неделями копились обертки, ватные диски, пустые бутылки из-под воды. В четверг не заказал доставку продуктов «на всех» — только молоко, хлеб, яйца, курицу. То, что нужно ему и Соне.
Алина пыталась скандалить. Обвиняла его в жестокости, в манипуляциях, в желании унизить, в том, что он мстит за какие-то свои обиды.
— Ты просто са дист, — бросила она в пятницу утром, стоя у холодильника, где не было ее любимого йогурта.
Он слушал молча, допивал кофе и уходил на работу.
Между ними легла тишина — тяжелая, как мокрое одеяло. Без криков. Но с ощущением, что что-то ломается окончательно.
***
Прошла неделя.
Дома по-прежнему был бардак — но только в тех углах, которых Илья не касался. Его половина кровати была заправлена. Его кружка вымыта. Его вещи сложены.
Соня спрашивала, почему мама грустная. Он отвечал, что взрослые иногда устают друг от друга.
Алина перестала говорить. Ела отдельно, спала на диване. Один раз он застал ее плачущей на балконе — но не подошел.
Илья не чувствовал победы. Он чувствовал странное, пустое облегчение.
Ему не нужен был идеальный дом. Не нужны были ужины из трех блюд и вышитые салфетки.
Ему нужно было партнерство. Уважение. Готовность нести свою часть.
А не роль вечного спасателя, который вытягивает двоих на своих плечах, пока один из них называет это свободой.
В пятницу вечером он сидел на кухне с чаем и смотрел в окно.
«Любовь — это не когда один тянет всё, а другой обижается, что устал, — думал он. — Любовь — это когда оба несут. Каждый свою часть. Без оправданий».
Соня спала. За окном шел дождь.
Илья допил чай, вымыл кружку и выключил свет.
Завтра начнется новый день. И он больше не знал, будут ли они вместе через месяц.
Но впервые за долгое время он не боялся этого узнать.
Рекомендуем к прочтению: