— Леночка, ну кто же так режет сыр? Это же не кирзовый сапог, это пармезан, хоть и отечественный. К нему подход нужен, нежность, а ты его кромсаешь, как дрова для буржуйки.
Регина Витальевна стояла в дверном проеме кухни, сложив руки на внушительной груди, обтянутой лиловым бархатом халата. Халат этот, как и сама Регина, занимал, казалось, все свободное пространство их крошечной «двушки». За окном серое декабрьское утро никак не могло проснуться, давя на стекла свинцовой тяжестью, а здесь, на пяти квадратных метрах, воздух уже искрил от напряжения, словно перед грозой.
Елена замерла с ножом в руке. Сделала глубокий вдох, считая до трех. Раз. Два. Три. Не помогло. Рука дрогнула, и ломтик сыра получился кривым, с рваным краем.
— Доброе утро, Регина Витальевна, — процедила она, не оборачиваясь. — Я тороплюсь. Косте на работу, мне тоже. Бутерброды — это просто еда, а не экспонат в Эрмитаже.
— Вот в этом вся твоя проблема, милая, — родственница мужа проплыла к столу, отодвинула стул с таким скрежетом, что у Елены заболели зубы. — У тебя все «просто». Просто еда, просто жизнь, просто диван. Никакой эстетики. Никакого полета. Костик поэтому и ходит вечно понурый, как мокрая курица. Ему вдохновения не хватает. Муза нужна, а не посудомойка.
Елена сжала рукоятку ножа так, что побелели костяшки пальцев. Третья неделя. Идет третья неделя этого ада.
В кухню, шаркая стоптанными тапками, вполз Костя. Вид у него был действительно помятый — волосы всклокочены, под глазами мешки. Он зевнул, почесал живот через растянутую футболку и плюхнулся на табуретку, стараясь не встречаться взглядом ни с женой, ни с теткой.
— Костенька! — голос Регины Витальевны мгновенно трансформировался из прокурорского в медовый. — Ну что же ты в таком виде к столу? Лена, почему у мужа нет нормальной пижамы? Смотреть больно. Мальчик мой, я тебе кофе сварю. Тот, правильный, который я привезла. А то эта ваша растворимая бурда — прямой путь к гастриту.
— Тетя Регина, да ладно, я привык... — пробормотал Костя, тянясь к сахарнице.
— Не трогай! — хлопнула она его по руке, не больно, но унизительно, как нашкодившего первоклассника. — Сахар — белая смерть. Я же тебе вчера лекцию читала про гликемический индекс. Лена, где у вас стевия? Я же просила купить стевию.
Елена молча поставила перед мужем тарелку с «неправильными» бутербродами.
— Я забыла, — соврала она. Не забыла. Просто принципиально не стала покупать эту гадость за восемьсот рублей коробочка, когда до зарплаты оставалась тысяча, а коммуналка за ноябрь еще не оплачена.
— Забыла она... — Регина Витальевна покачала головой, на которой, несмотря на ранний час, возвышалась сложная конструкция из начесанных волос. — Равнодушие, Леночка, это страшный грех. Равнодушие к здоровью кормильца.
«Кормилец» в этот момент торопливо запихивал в рот кусок колбасы, пока тетка отвернулась к шкафчику в поисках турки. Турку она, кстати, тоже привезла свою. «У вас не посуда, а позор», — заявила она в первый же день, выгружая из чемодана медную джезву, завернутую в шелковый платок.
Елена быстро допила свой остывший чай, который теперь казался горьким, как полынь.
— Я ушла, — бросила она, хватая сумку. — Костя, не забудь, сегодня мастер придет стиральную машинку смотреть, она опять гудит на отжиме. Будь дома к шести.
— Лена, постой! — окликнула Регина. — А что на ужин? Я надеюсь, не те котлеты, что были вчера? У меня от них изжога была такая, что я думала — скорую придется вызывать. В них же один хлеб!
— В магазине пельмени купите, — отрезала Елена и, не дожидаясь очередной порции яда, выскочила в прихожую.
В подъезде пахло жареной капустой и сыростью. Елена прислонилась лбом к холодной стене возле лифта. Сердце колотилось где-то в горле. Господи, за что? Почему именно к ним? У Регины Витальевны есть своя шикарная "сталинка" в центре, есть сын в Питере, есть, в конце концов, деньги на санаторий. Но нет. «Я решила навестить любимого племянника, восстановить родственные связи, а то вы там совсем одичали на своей окраине».
Навестила. Восстановила.
Сначала это казалось даже милым. Приехала статная дама, привезла подарки — льняную скатерть (которую тут же постелила, запретив ставить на нее кружки), банку дорогого кофе и коробку конфет. Первые два дня прошли в режиме «светская беседа». А потом началось.
Костя, ее мягкий, добрый Костя, превратился в безвольный кисель. Он не мог сказать тетке «нет». Она воспитывала его в детстве, пока родители мотались по командировкам, и этот авторитет, видимо, впечатался в подкорку.
— Ленусь, ну потерпи, — шептал он по ночам, когда они лежали в темноте, слушая, как Регина Витальевна громко разговаривает по телефону в соседней комнате (их комнате, которую они ей уступили, перебравшись на раскладной диван в гостиную). — Она же одинокая женщина, ей внимания не хватает. Уедет после праздников.
— После каких праздников, Костя? После ноябрьских? Так уже декабрь! Новый год на носу!
— Ну, Новый год встретим и...
Елена вышла из подъезда в серую слякоть. Мокрый снег тут же налепил пощечину. Ноги скользили. Гололед был страшный, дворники, похоже, объявили забастовку. Но даже этот промозглый холод был лучше, чем душная атмосфера собственной квартиры, пропитанная ароматом дорогих духов «Красная Москва» и пассивной агрессией.
Рабочий день пролетел как в тумане. Цифры в отчетах расплывались. Главбух дважды делала ей замечание за невнимательность. Елена сидела, тупо глядя в монитор, и думала не о балансе, а о том, что вечером ей снова возвращаться туда. В тюрьму.
В обед она позвонила подруге.
— Маш, я больше не могу, — выдохнула она в трубку, прячась в коридоре офисного центра. — Я ее либо отравлю, либо сама в окно выйду. Она сегодня переставила все мои крема в ванной. Сказала, что «по фэн-шую» энергия красоты утекает в унитаз, если баночки стоят слева от зеркала.
— Ленка, гони ее в шею! — бушевала Маша. — Это твоя квартира! Твоя и Кости!
— Квартира-то общая, но Костя молчит. Он ее боится. Она на него смотрит, и он сразу плечи втягивает.
— Тогда ставь ультиматум. Или она, или ты.
— Ставила. Он чуть не плачет. Говорит: «Куда она пойдет? У нее там ремонт».
— Какой ремонт? Три недели назад она говорила, что просто соскучилась!
— Вот именно, Маш. Вот именно. Версии меняются. То соскучилась, то давление скачет и одной страшно, то теперь ремонт...
Вечером Елена нарочно задержалась. Бродила по торговому центру, бесцельно разглядывая мишуру и елочные шары. Ей ничего не хотелось покупать. Домой она зашла в начале восьмого.
В квартире было подозрительно тихо. Слишком тихо. И пахло... хлоркой?
Елена стянула сапоги, прошла в комнату. Костя сидел на диване, уставившись в выключенный телевизор. Вид у него был виноватый.
— Привет, — настороженно сказала Елена. — А где... Важная Персона?
— В магазин вышла. За минералкой. Ей вода из фильтра «тиной отдает».
— А чем пахнет? Костя, что случилось?
Костя сглотнул и отвел глаза.
— Лен, ты только не кричи. Она... ну, в общем, она решила нам помочь. Пока нас не было.
Елена медленно перевела взгляд на секцию — старую, еще советскую стенку, которую они планировали выкинуть весной, но пока хранили там книги, документы и посуду.
Стеклянные дверцы были распахнуты. Полки пусты.
— Где книги? — шепотом спросила Елена. — Где мамин сервиз? Где альбомы?
— На балконе, — пискнул Костя. — Она сказала, что это «пылесборники» и «мещанство». Сказала, что нам нужно дышать свободно. Она... она заказала клининг. Они все помыли и вынесли «хлам».
Елена почувствовала, как земля уходит из-под ног. Мамин сервиз. Тонкий фарфор, который мама берегла как зеницу ока. Книги, которые она собирала с института. Фотоальбомы... На неостекленном балконе. В минус пять. При влажности сто процентов.
Она рванула к балконной двери. Распахнула ее.
На полу, сваленные в кучу, лежали книги. Сверху, кое-как замотанные в мусорные пакеты, стояли чашки. Некоторые пакеты порвались. Корешок томика Булгакова уже набух от влаги. Снежинки медленно оседали на позолоте маминой супницы.
— Она... она их выбросила на мороз... — прошептала Елена. Слезы не текли, внутри все словно вымерзло. — Костя. Ты это позволил?
— Лен, она так напористо... Командовала грузчиками... Я пришел, когда уже почти все вынесли. Она кричала, что спасает нас от аллергии...
— От аллергии на жизнь? — Елена развернулась. В ее глазах не было ни истерики, ни жалости. Только холодная ярость. — Тащи все обратно. Сейчас же.
— Лен, там места нет, она полки уже заняла своими коробками, которые сегодня курьер привез...
— Какими коробками?
— Ну... вещами. Зимними. Шубами там, сапогами...
Елена замерла. Пазл начал складываться, но картинка выходила некрасивый.
— Костя, — голос ее стал тихим и страшным. — Зачем ей зимние вещи в таком количестве, если она уезжает через неделю? Зачем она занимает полки, освобождая их от наших вещей?
В этот момент входная дверь хлопнула.
— А вот и я! — разнесся по квартире громогласный голос Регины Витальевны. — Костик, встречай! Я купила такую прелесть, ты не поверишь! Новые шторы! Эти ваши тряпки серые я сняла и в мусоропровод выкинула, на них смотреть тошно было, депрессию нагоняли.
Елена медленно вышла в коридор. Регина стояла, румяная с мороза, с огромными пакетами в руках. На полу уже валялась ее шуба — она имела привычку бросать верхнюю одежду где попало, ожидая, что «челядь» подберет.
— Вы выбросили мои шторы? — спросила Елена.
— О, явилась труженица! — Регина улыбнулась, показывая ряд ровных, дорогих металлокерамических зубов. — Не выбросила, а утилизировала. Скажи спасибо. Я купила вам бархат. Изумрудный! Будет как во дворце. Деньги, правда, пришлось взять из той шкатулки в комоде, у меня наличных не хватило, а карта заблокировалась что-то. Но вы же родные люди, сочтемся!
Елена почувствовала, как в ушах начинает звенеть. Шкатулка. Там лежали деньги на отпуск. Неприкосновенный запас.
— Вы. Взяли. Наши. Деньги? — раздельно спросила Елена.
— Фи, как грубо, Лена! Взяла. Одолжила. Вложила в ваш же уют! Ты бы видела эти шторы!
— Вон, — тихо сказала Елена.
— Что? — Регина моргнула, не веря ушам.
— Вон из моего дома. Сейчас же. Собирайте свои шубы, свои турки, свою стевию и уматывайте.
Тишина повисла такая, что было слышно, как гудит холодильник на кухне. Костя выглянул из комнаты, бледный как полотно.
— Лена, ты что... — начал он.
— Молчи! — рявкнула она так, что он отшатнулся. — Ты позволил ей выкинуть мамину память на мороз. Ты позволил ей рыться в наших деньгах. Ты — ноль, Костя. Но с тобой я разберусь потом. А сейчас... — она шагнула к Регине. — У вас десять минут. Не соберетесь — я выкину ваши вещи с балкона. Следом за книгами.
Лицо Регины Витальевны пошло красными пятнами.
— Ты... Ты хабалка! — взвизгнула она. — Костя! Ты слышишь, как она со мной разговаривает? Это твой дом! Скажи ей! Я твоя тетя! Я тебя вырастила! Я пожилая женщина, куда я пойду на ночь глядя?!
— В гостиницу. На вокзал. В ад. Мне все равно.
Елена схватила шубу Регины с пола и швырнула ее в хозяйку. Тяжелый мех ударил женщину в грудь.
— Ты пожалеешь! — зашипела Регина, теряя весь свой аристократический лоск. — Ты еще приползешь ко мне! Костя, ты муж или тряпка? Выгони эту истеричку!
Костя стоял, вжимаясь в дверной косяк. Он переводил взгляд с жены, похожей на фурию, на тетку, которая вдруг показалась ему не величественной, а какой-то жалкой и злой старухой. Но привычка подчиняться была сильна.
— Лен... ну ночь же... давай до утра... — промямлил он.
— Ах так? — Елена усмехнулась. Странно, но ей стало легко. — Хорошо. До утра. Но чтобы я ее не видела и не слышала.
Она развернулась и ушла на кухню. Трясущимися руками налила воды. Выпила залпом. Адреналин бурлил в крови. Она понимала, что это не конец. Регина так просто не сдастся. Она вцепилась в эту квартиру как клещ.
Елена села за стол, обхватив голову руками. Надо успокоиться. Надо придумать план.
В этот момент ее взгляд упал на пакеты, которые принесла Регина. Один из них упал на бок, и из него вывалился не бархат штор, а какая-то папка. Обычная пластиковая папка с документами.
Елена машинально потянулась к ней. Зачем таскать документы в магазин за шторами?
Она открыла папку. Сверху лежал договор. Свежий, от вчерашнего числа.
Елена пробежала глазами по строчкам, и волосы на затылке зашевелились.
Это был договор купли-продажи. Квартира Регины Витальевны в центре. Продана. Деньги переведены на счет... на счет некоего Виталия Сергеевича. Сына.
Но под договором лежал еще один документ. Нотариально заверенное согласие на регистрацию.
«Я, Константин Андреевич... даю свое согласие на постоянную регистрацию гражданки...»
Дата — три дня назад.
Елена перечитала еще раз. Буквы плясали. Костя прописал ее. Он прописал ее в их квартире. Постоянно. Без ведома Елены.
— Что, любопытно? — раздался за спиной насмешливый голос.
Елена обернулась. В дверях стояла Регина. Она уже не кричала. Она улыбалась той самой улыбкой, от которой холодело внутри. Она уже сняла шубу и снова была хозяйкой положения.
— Не трудись, деточка, — сказала она спокойно, доставая из кармана пачку тонких сигарет. — Костик — собственник половины квартиры. Он имеет право прописать близкого родственника. А я теперь бездомная. Сыну деньги нужны были для бизнеса, я продала свое гнездо. Так что жить я буду здесь. Долго. И счастливо.
Она чиркнула зажигалкой.
— И кстати, — выпустила струйку дыма в потолок. — Тот сервиз, что на балконе? Я его разбила, пока вытаскивала. Случайно, конечно. Но ты не переживай. Теперь у нас будет много новой посуды. Моей.
Елена смотрела на нее и понимала: скандал закончился. Началась война. Но самое страшное было не это.
Из коридора донесся тихий звук. Костя разговаривал по телефону. Шепотом.
— Да, Виталик. Да, все нормально. Мать сказала, что она её дожмет. Да, деньги с продажи скоро будут у тебя. Слушай, а моя доля? Мы же договаривались... Десять процентов за то, что я её приючу...
Мир Елены рухнул. Звонко, как тот самый фарфор на морозном балконе. Это была не просто слабость мужа. Это был сговор.
Регина Витальевна шагнула к столу, выхватила папку из рук окаменевшей Елены и захлопнула её с резким хлопком.
— Ну что, невестка, — подмигнула она. — Поставим чайник? Нам есть, что обсудить. Например, твой переезд к маме. Квартирка-то теперь нам с Костиком нужнее.
Елена подняла глаза. В них больше не было слез. В них зажглось что-то темное, древнее и очень опасное.
— Чайник? — переспросила она, медленно вставая. — Конечно. Поставим.
Она потянулась не к чайнику, а к телефону, лежавшему на столе. На экране высветилось уведомление от банка: «Одобрен кредит». Тот самый, который Костя просил её взять на «ремонт» неделю назад, но она все тянула.
Она посмотрела на мужа, который как раз заглянул в кухню, ожидая увидеть смирившуюся жену.
— Костя, — сказала Елена голосом, в котором звенела сталь. — А ты знаешь, что твоя тетя забыла в этой папке еще одну бумагу? Справку из диспансера?
Регина поперхнулась дымом. Костя замер. Никакой справки там не было, Елена блефовала. Но страх в их глазах был настоящий.
— Какую справку? — сипло спросил Костя.
— О недееспособности, — солгала Елена, глядя прямо в зрачки Регины. — И о том, что любые сделки с недвижимостью, совершенные ею за последний месяц, можно оспорить. А значит, Виталик останется без денег. А ты, Костя... ты останешься без своих десяти процентов. И без меня. Но самое смешное не это.
Она сделала паузу, наслаждаясь тем, как вытягиваются их лица.
— Самое смешное, что я знаю, где сейчас Виталик. И он не в Питере.
Конец 1 части, продолжение уже доступно по ссылке, если вы состоите в нашем клубе читателей.