Ресторан «Империя» сиял так, словно его строили не для людей, а для съемок исторического блокбастера о безумных королях. Повсюду была позолота: на витых спинках стульев, на тяжелых рамах огромных зеркал, даже на салфетках был вышит золотой вензель, который царапал губы. С потолка свисали хрустальные люстры размером с малогабаритную квартиру, и свет от них был таким ярким, что у меня с непривычки сразу заслезились глаза. Казалось, воздух здесь был пропитан не запахом дорогих духов и изысканных блюд, а самим понятием «деньги». Деньги кричали, деньги давили, деньги диктовали правила.
Я судорожно поправила своё платье. Простое, темно-синее, из хорошей плотной ткани. Мы с мужем, Колей, выбирали его две недели, объехав, наверное, все магазины города. Мне оно искренне нравилось: элегантное, скрывающее недостатки фигуры, уместное. Но как только мы переступили порог этого зала, моя уверенность рассыпалась в прах. На фоне кричащей роскоши, организованной семьей невесты, я почувствовала себя серой мышью, случайно забежавшей на бал к злобной королеве. Мои туфли казались слишком простыми, прическа — старомодной, а сумочка — дешевкой с рынка.
— Галина Петровна! Коля! — разнесся над залом звонкий, чуть визгливый голос, от которого звенело в ушах. — Ну наконец-то! А мы уж думали, вы заблудились в трех соснах. Наверное, никогда в таких заведениях не бывали? Тут ведь гардероб только больше вашей прихожей, можно заблудиться без навигатора!
Ко мне, расталкивая официантов, плыла Инесса Аркадьевна, мать невесты. Или, как она любила себя называть во всех социальных сетях, «Инесса-Лакшери». На ней было платье цвета бешеной фуксии, расшитое пайетками так густо, что она напоминала оживший диско-шар из восьмидесятых. Глубокое декольте открывало взгляду дряблую, покрытую автозагаром кожу, но Инессу это нисколько не смущало. Она несла себя как драгоценную вазу.
— Здравствуй, Инесса, — сдержанно ответила я, стараясь сохранить достоинство и не смотреть на её грудь, которая, казалось, вот-вот выпрыгнет из платья. — Мы приехали вовремя, ровно к началу банкета. Просто долго искали парковку, все места у входа были заняты.
— Ой, ну конечно! — она махнула рукой, унизанной перстнями с камнями размером с перепелиное яйцо. — Охрана просто не пустила вашу «ласточку» поближе. Боялись, наверное, что она своим видом распугает приличные автомобили. Вдруг ржавчиной заразит какой-нибудь новенький «Бентли» моих партнеров?
Она громко, заливисто рассмеялась, запрокинув голову, и тут же оглянулась на свою свиту — таких же ярких, громких женщин с неподвижными от ботокса лицами и накачанными губами. Те послушно захихикали, словно стайка гиен.
Мой муж, Николай, сжал кулаки так, что побелели костяшки. Его челюсти сжались, и на скулах заходили желваки. Я знала этот взгляд — Коля был добрейшей души человеком, но несправедливость ненавидел люто. Я быстро положила ладонь ему на рукав старенького, но аккуратно отглаженного пиджака, который мы купили еще пять лет назад на юбилей его брата.
— Не надо, Коля, — шепнула я едва слышно. — Умоляю. Ради Андрюши. Не порть ему праздник.
Наш сын Андрей стоял возле арки из живых белых орхидей, которые стоили, наверное, как наша месячная квартплата. Он держал за руку свою невесту, Лику. Лика была хорошей девочкой, скромной, с добрыми глазами, совсем не похожей на свою хищную мать. Как она выросла в этом царстве пафоса, силикона и показухи нормальным человеком — для меня оставалось загадкой природы. Андрей смотрел на нас с тревогой и мольбой во взгляде. Он знал взрывной характер своей будущей тещи и панически боялся скандала.
Мы прошли к нашему столу. Конечно же, рассадка была «продумана» с садистской точностью. Стол родителей жениха находился где-то на галерке, в самом темном углу, рядом с колонной, которая полностью закрывала вид на сцену, и дверью на кухню, откуда постоянно несло жареным луком. Зато стол Инессы и её «элитной» свиты стоял на специальном подиуме, возвышаясь над остальными смертными, как тронный зал.
Весь вечер превратился в бенефис Инессы Аркадьевны. Она не давала ведущему вставить и слова, выхватывала микрофон, перебивала тостующих и постоянно перетягивала одеяло внимания на себя.
— Когда мы с моим покойным супругом, царствие ему небесное, строили наш бизнес в лихие девяностые, мы знали, что наша Лика достойна лучшего! — вещала она, поднимая бокал с коллекционным шампанским, цена за бутылку которого превышала мою пенсию. — Мы пахали, мы рисковали, чтобы наша девочка не знала нужды. Поэтому эту шикарную свадьбу оплачиваю я! Полностью! До последней копейки! Потому что, если ждать помощи от некоторых… — она сделала театральную паузу, набрала побольше воздуха и выразительно, с презрением посмотрела в наш темный угол, — …то дети бы расписывались в районном ЗАГСе под кассетный магнитофон, а потом ели бы оливье в хрущевке.
Зал притих. Стало слышно, как звенят вилки о тарелки. Гости со стороны Инессы начали перешептываться, бросая на нас косые, оценивающие взгляды. Мне стало жарко, лицо залила краска стыда. Да, мы не могли оплатить этот ресторан с позолотой. Мы предлагали Андрею и Лике помощь — сумму в триста тысяч, которую сняли со своего счета. Для нас это были значительные деньги, но Инесса, узнав об этом, только фыркнула и назвала эти деньги «на чай официантам».
— Мама, пожалуйста, перестань, — тихо сказала Лика, краснея до корней волос. Ей было невыносимо стыдно за мать.
— А что «мама»? Я правду говорю, доча! — Инесса вошла в раж, чувствуя поддержку своей свиты. — Девочки, вы же знаете, как важно выдать дочь замуж удачно, за ровню. Но любовь зла… Андрей хороший мальчик, симпатичный, ничего не скажешь. Но вот приданое… — она картинно вздохнула и закатила глаза. — Гол как сокол. Ну ничего. У нас в семье денег хватит на двоих. Будем, так сказать, заниматься благотворительностью. Приютим голодранцев, отмоем, накормим.
Слово повисло в воздухе, тяжелое, липкое и грязное. «Голодранцы». Оно ударило хлестче пощечины.
Николай резко встал. Стул с противным скрежетом отъехал назад по паркету.
— Коля, сядь! — прошипела я, вцепившись в его руку ледяными пальцами. Сердце колотилось где-то в горле, мешая дышать. — Еще не время. Потерпи.
— Галя, она нас унижает перед всей родней! Перед сыном! — прошептал муж, его лицо пошло красными пятнами гнева. — Я сейчас ей выскажу все про её «бизнес» и про то, откуда у неё стартовый капитал взялся. Весь город знает, чем её муженек промышлял.
— Сядь, — твердо повторила я, глядя ему прямо в глаза. — Мы не будем опускаться до базарной ругани. Мы не они. Мы сделаем по-другому. Красиво.
Я нащупала в сумочке плотный бархатный конверт. Он грел мне руку, как маленькое солнце. Инесса думала, что загнала нас в угол. Что мы — забитые бедные родственники из провинции, которые должны сидеть, опустив глаза в тарелку, и благодарить барыню за объедки с барского стола. Она не знала одного: бедность кошелька и бедность души — это разные вещи. А истинное достоинство не измеряется каратами и брендами.
Инесса тем временем продолжала свое шоу:
— А сейчас, дорогие гости, внимание на экран! Я подготовила эксклюзивное слайд-шоу о том, как росла моя принцесса. Посмотрите на эти курорты, на эти наряды! Лика с пеленок привыкла к люксу. Надеюсь, её новоиспеченный муж понимает, что планку снижать нельзя. Хотя… глядя на его генетику и «фамильное имение», есть большие сомнения.
Она снова хихикнула, глядя прямо на меня через весь зал. В её глазах читалось неприкрытое торжество. Она наслаждалась своей властью, своим богатством, своим доминированием. Она была уверена, что мы проглотим и это, утремся и промолчим.
— Ну что, нищеброды, — прошептала она одними губами, когда проходила мимо нашего столика, направляясь к сцене для очередного пошлого конкурса. — Надеюсь, вы хоть в конверт положили не пустые открытки? А то у вас вид такой, будто вы неделю не ели, чтобы сюда прийти.
Я подняла голову и улыбнулась. Спокойно, холодно и уверенно.
— Не волнуйся, Инесса. Наш подарок тебя удивит. Очень удивит.
— Ой, боюсь-боюсь! — хохотнула она, взмахнув накладными ресницами. — Наверное, сервиз "Мадонна" из старого серванта достали? Или ковер со стены сняли, молью битый?
Она ушла, шурша пайетками и оставляя за собой шлейф приторных духов. А я посмотрела на мужа, который все еще сжимал вилку так, что она погнулась.
— Готовься, Коля. Скоро наш выход.
Пока на огромном экране мелькали кадры с шикарного отдыха маленькой Лики в Ницце, Дубае и на Мальдивах — яхты, пятизвездочные отели, брендовая одежда, — я смотрела на них сквозь пелену воспоминаний. Инесса назвала нас «нищебродами». Это слово жгло внутренности, но не потому, что было правдой, а потому, что оно обесценивало двадцать пять лет нашего каторжного, непрерывного труда.
Мы с Николаем не были бедными в том убогом смысле, который вкладывала в это слово сватья. Мы не просили милостыню, не занимали «до получки» у соседей. Мы были… фанатично бережливыми. У нас никогда не было долгов и кредитов. В холодильнике всегда была качественная еда — мясо, фрукты, овощи, а в шкафу — добротная, теплая одежда. Но мы не жили напоказ. Мы не меняли телефоны каждый год, не гнались за модой.
Когда Андрюша только родился, крошечный, кричащий комочек, мы с Колей, сидя на продавленном диване в съемной комнате общежития, дали друг другу слово: у нашего сына старт в жизни будет легче, чем у нас. Мы оба выросли в таких же общежитиях, мотаясь по чужим углам с родителями. Я помню этот липкий ужас детства: злая хозяйка квартиры, которая приходит проверять чистоту белым платком, вечный страх, что завтра попросят съехать, невозможность забить гвоздь в стену, чтобы повесить картинку. Чужие запахи, чужие тараканы, чужая жизнь.
— У Андрея будет свой дом, — сказал тогда Коля твердо, качая сына на руках. — Свой, настоящий. Чего бы нам это ни стоило. Я костьми лягу, но сын скитаться не будет.
И мы начали копить. Это был не спринт, это был марафон длиною в четверть века. Инесса права — мы не летали на Мальдивы. Мы вообще никуда не летали. Мы проводили отпуск на даче у моих родителей, ползая по грядкам и выращивая овощи, которые потом закатывали в банки и ели всю зиму. Это была наша «продуктовая безопасность».
Коля работал на заводе фрезеровщиком высшего разряда, брал две смены, оставался в ночные. А по выходным, вместо отдыха, шел в гараж к знакомым — чинил чужие машины. У него золотые руки, он мог оживить любой металлолом. Он приходил домой черным от мазута, с сбитыми пальцами, падал на кровать и мгновенно засыпал. Я, работая главным бухгалтером в бюджетной организации, брала бесконечную "халтуру" на дом: сводила балансы мелким фирмам, заполняла декларации по ночам, пока глаза не начинали слезиться и буквы не плыли перед глазами.
Мы не меняли нашу старенькую «Тойоту» десять лет, латая её своими силами. Мы ходили в пальто, купленных на распродажах. Соседи, бывало, посмеивались: «Галка, Колька, вы же оба пашете как лошади, неужели не можете ремонт сделать по-модному? Евроремонт забабахать?». А у нас были чистые, аккуратные обои, просто не из итальянской коллекции, и линолеум вместо паркета.
Каждый свободный рубль, каждая премия, каждая «халтура» шли на специальный счет в банке. Мы пережили кризисы 1998-го, 2008-го, 2014-го. Деньги обесценивались, банки лопались, мы теряли часть накоплений, плакали на кухне, но снова начинали откладывать. Несколько раз хотелось все бросить, купить путевку в Турцию, новую шубу, и просто пожить «как люди». Но мы смотрели на подрастающего Андрея, на то, как он старается в учебе, и сжимали зубы.
Мы купили эту квартиру на этапе котлована, когда Андрей только поступил в институт. Рисковали страшно — тогда многие стройки замораживались. Мы ездили на стройплощадку каждый месяц, смотрели, как растет наш бетонный «вклад». Дом сдали три года назад. Ещё три года мы делали там ремонт. Сами. Вечерами и выходными. Коля научился класть плитку и ламинат, я штукатурила стены, клеила обои, выбирала шторы на оптовых базах, искала качественную мебель по акциям и скидкам.
Никто не знал. Даже Андрей. Мы молчали как партизаны. Сын думал, что мы просто живем скромно, потому что зарплаты маленькие. Он никогда нас не упрекал, наоборот, став постарше, старался помогать, подсовывал нам деньги с первой зарплаты, которые мы тайком клали на тот же счет — на технику для его будущей кухни.
И вот теперь сидит эта разряженная пава Инесса и смеется над потертым пиджаком моего мужа. Она видит только оболочку. Она не видит мозолей на руках Коли, которые не отмываются никаким мылом. Не знает о моей гипертонии и бессонных ночах над отчетами. Для неё успех — это пыль в глаза, брендовые тряпки и кредитные тачки. Для нас успех — это фундамент под ногами наших детей.
Вечер неумолимо приближался к кульминации — вручению подарков.
Инесса снова захватила центр зала.
— Ну что ж, дорогие мои! — провозгласила она тоном конферансье. — Пора показать молодым, как их любят родители. Начну я, как главный спонсор и идейный вдохновитель этого банкета!
Она театрально щелкнула пальцами, и официант, одетый как лакей, вынес на бархатной подушке ключи от автомобиля с огромным логотипом бренда.
— Лика, Андрей! — голос Инессы дрожал от самолюбования. — Я дарю вам автомобиль! Новенький кроссовер премиум-класса! Чтобы моя дочь не ездила на метро, как… некоторые присутствующие. Чтобы её ножки не касались грязного асфальта!
Зал взорвался аплодисментами. Свита Инессы визжала от восторга. Лика вскрикнула и кинулась матери на шею, чуть не сбив её с ног. Андрей вежливо улыбнулся, но я видела, как напряглись его скулы и дернулся глаз. Он прекрасно знал: машина наверняка оформлена на лизинговую фирму Инессы. Это был подарок «с поводком», подарок-крючок. Сегодня ты ездишь и кланяешься маме в ножки, а завтра, если маме что-то не понравится или зять посмотрит косо, ключи придется вернуть. Но для публики это выглядело невероятно эффектно и щедро.
— Ну, — Инесса повернулась к нам, и в её глазах плясали злые бесята. — Теперь очередь родителей жениха. Галина Петровна, Николай Иванович, выходите из сумрака! Не стесняйтесь! Мы все понимаем ваши скромные возможности, никто не осудит за бедность. Главное ведь внимание, правда? Комплект постельного белья из бязи? Или, может, мультиварка по акции? Это тоже нужно в хозяйстве, кашу варить!
Гости захихикали. Кто-то откровенно прыснул в кулак. Кто-то с жалостью посмотрел на нас.
Мы с Колей переглянулись. Он взял меня за руку, его ладонь была горячей, сухой и твердой, как камень.
— Пошли, Галя, — сказал он тихо.
Мы встали и медленно пошли к сцене через весь зал. Я чувствовала на спине десятки взглядов — насмешливых, сочувствующих, презрительных.
Музыка стихла. Диджей, повинуясь жесту Инессы, выключил звук. В полной тишине был слышен только стук моих каблуков и тяжелое дыхание Инессы в микрофон.
Я подошла к молодым. Андрей смотрел на меня с невыразимой мольбой: «Мама, просто поздравь и уйди, не обращай внимания на её слова, давайте закончим этот цирк». Лика выглядела виноватой и растерянной. Инесса стояла рядом, скрестив руки на груди, с торжествующей, кривой ухмылкой на лице. Она уже праздновала победу.
— Дорогие наши дети, — начала я. Голос предательски дрогнул, но я тут же взяла себя в руки, вспомнив все наши бессонные ночи. — Андрей, Лика. Мы с папой люди простые. Рабочие. Мы не умеем говорить красивые тосты с цитатами великих, не умеем пускать пыль в глаза и устраивать шоу. Мы не учим «дышать маткой» и не знаем, что такое стиль «лакшери».
По залу пробежал смешок. Улыбка Инессы стала немного натянутой.
— Но мы знаем, что такое семья, — продолжила я громче, глядя прямо в глаза сыну. — Семья — это не показуха. Семья — это когда тебе есть куда вернуться, что бы ни случилось. Это когда у тебя есть свой угол, своя крепость, откуда никто и никогда не имеет права тебя выгнать.
Инесса демонстративно зевнула, постукивая ногтем по микрофону.
— Галина Петровна, ближе к делу, не томите. Котлеты стынут, люди выпить хотят. Что вы там принесли в своем конвертике? Открытку с деньгами? Сколько там наскребли? Пять тысяч? Десять? На бензин для моей машины хватит?
— Нет, Инесса, там не деньги, — я повернулась к ней всем корпусом. — Там то, что нельзя потратить за один вечер в ресторане или прокатать на бензин.
Я медленно открыла сумочку и достала тот самый бархатный конверт.
— Андрей, сынок. Лика, дочка. — Я протянула конверт сыну. — Здесь нет чека из автосалона. Здесь документы на собственность и ключи.
— Ключи от чего? — фыркнула Инесса, закатив глаза. — От бабушкиного покосившегося сарая в деревне Кукуево? Или от погреба с картошкой?
Я не смотрела на неё. Я смотрела на сына, который дрожащими пальцами открыл конверт и достал выписку из ЕГРН с синей печатью.
— Двухкомнатная квартира, — четко, раздельно произнесла я, и мой голос, казалось, разнесся по залу без всякого микрофона, отражаясь от позолоченных стен. — В центре. Новый жилой комплекс «Парковый». Свежий ремонт. Полностью обставлена новой мебелью и бытовой техникой. Никаких кредитов, никаких ипотек, никаких долгов. Всё оплачено. Это ваш дом. Ваш, и только ваш. Навсегда.
В зале повисла такая звенящая, мертвая тишина, что было слышно, как бьется муха о витражное стекло под потолком.
Андрей держал документы, и руки у него тряслись так сильно, что бумага шуршала в тишине зала, словно сухие листья на ветру. Он смотрел то на гербовую печать, то на нас с отцом, его глаза расширились, рот приоткрылся, но он не мог вымолвить ни слова. Шок парализовал его. Лика заглянула ему через плечо, пробежала глазами по строчкам, ахнула, прижала ладони к лицу и тихо вскрикнула.
— Мам, пап… — голос сына сорвался на хрип, в нем смешались неверие и восторг. — Это… это правда? На Садовой? В том новом кирпичном доме? Я знаю этот комплекс, мы с Ликой смотрели там цены… Это же… это же безумные деньги! Откуда?! Вы же… вы же говорили…
— Мы копили, сынок, — просто сказал Николай, подходя ближе и тяжело, по-мужски хлопая сына по плечу. В его голосе не было гордыни, только усталость и безграничная любовь. — Всю жизнь копили. Каждую копейку. Чтобы вы с Ликой не по чужим углам мыкались, не боялись хозяев, а жили по-человечески. Сразу. Чтобы у вас старт был, которого у нас не было.
Зал молчал ещё секунду, переваривая услышанное. Информация доходила до гостей волнами. Сначала до родни, потом до друзей жениха, и, наконец, до «лакшери-свиты». А потом грянули аплодисменты.
Это были не вежливые, жидкие хлопки, какими встречали пафосные тосты Инессы про успешный успех. Это были настоящие, бурные, громовые овации. Люди вставали со своих мест. Дядя Вася, брат мужа, свистел и вытирал слезы. Даже гости со стороны невесты, те самые надменные подруги в бриллиантах, хлопали искренне, с уважением глядя на нас. Потому что каждый из них, даже самый богатый, в глубине души понимал разницу: машина — это кусок железа, который ржавеет, ломается и дешевеет с каждым километром. А квартира, заработанная потом и кровью родителей, без ипотечного рабства на двадцать лет — это подвиг. Это настоящий фундамент жизни.
Я медленно повернула голову и посмотрела на Инессу. Зрелище было жалкое. Улыбка сползла с её лица, как дешевая, растрескавшаяся штукатурка. Она стояла бледная, почти серая под слоем тонального крема, открыв рот, и хватала воздух, как рыба, выброшенная на раскаленный песок. Её подарок — кредитный автомобиль, которым она так кичилась пять минут назад, — вдруг скукожился, потускнел и показался мелким, дешевым понтом по сравнению с тяжестью ключей от настоящей, своей квартиры. Она поняла, что проиграла. Проиграла «нищебродам» на своем поле.
— Это… это какая-то ошибка, — пробормотала она в выключенный микрофон, но в тишине её услышали многие. — Не может быть… Откуда у этих… у них такие деньги? Они, наверное, украли! Влезли в долги! Или продали органы! Это всё враньё!
— Инесса Аркадьевна, — громко, стальным голосом сказал Андрей, впервые назвав тещу так официально и холодно, отсекая все прошлые сюсюканья. Он подошел к микрофону, заслонив нас спиной. — Пожалуйста, выбирайте выражения. Это мои родители. И они только что сделали для нас то, что не каждому миллионеру под силу. Они подарили нам свободу. Настоящую свободу.
Лика подбежала к нам, её слезы текли ручьем, размазывая дорогой макияж, но ей было все равно. Она обняла меня так крепко, что захрустели косточки, потом повисла на шее у Николая.
— Спасибо! Спасибо вам огромное! Галина Петровна, Николай Иванович… Мама и папа… Спасибо! Вы святые люди!
Слово «мама» из уст невестки прозвучало слаще любой симфонии. Я видела краем глаза, как перекосило лицо Инессы от ревности и злобы. Её дочь, её принцесса, её проект, который она растила «для лучшей жизни», благодарила «нищебродов» со слезами счастья на глазах, забыв про мать-благодетельницу.
Весь остаток вечера Инесса просидела молча, вцепившись в ножку бокала. Она пыталась хорохориться, делала вид, что ей весело, пила шампанское бокал за бокалом, но невидимая корона с её головы явно сползла набок и больно давила на уши. Гости больше не слушали её рассказы про бизнес, Дубай и энергетические потоки. Центр притяжения сместился. Все подходили к нашему столику, который перестал быть «галеркой». Мужчины крепко жали руку Коле, женщины с уважением кивали мне, шептали слова восхищения.
— Ну вы даете, мужики! — восхищенно гудел дядя жениха, который до этого стеснялся своего простого костюма и прятал руки под столом. — Вот это утерли нос богатеям! Вот это по-нашему! Ай да Коля, ай да тихушник!
Коля только улыбался в усы, смущенно, но гордо. Он расправил плечи, спина его выпрямилась. Впервые за этот вечер, да и, пожалуй, за многие годы, он не чувствовал себя простым работягой. Он был главой семьи, патриархом, который обеспечил будущее своему роду.
Когда свадьба заканчивалась и официанты начали убирать со столов нетронутые деликатесы, мы с Колей вышли на улицу ждать такси. Ночной воздух был свежим, прохладным и удивительно чистым после душного зала ресторана. Город спал, мигая редкими огнями.
Из дверей ресторана, пошатываясь, выплыла Инесса. Её походка была неуверенной — сказалось выпитое с горя. Она остановилась рядом с нами, дрожащими пальцами пытаясь прикурить тонкую сигарету. Огонек зажигалки осветил её лицо — уставшее, злое и внезапно очень старое.
— Думаете, победили? — хрипло спросила она, не глядя на нас, выпуская дым в нашу сторону. — Квартирой купили любовь детей? Думаете, они теперь вас любить будут?
— Мы не покупали любовь, Инесса, — спокойно, без злорадства ответила я. Мне вдруг стало её даже немного жаль. — Мы просто дали им почву под ногами. Фундамент. Любовь не покупается квартирами и машинами. А вот уважение нужно заслужить. И не деньгами, и не криками в микрофон, и не пайетками.
— Да пошли вы… со своей философией, — она злобно махнула рукой, чуть не выронив сигарету. — Святоши нашлись…
Она выбросила недокуренную сигарету на асфальт, каблуком растерла её и, пошатываясь, побрела к своему огромному черному «Мерседесу», где её ждал сонный водитель. В свете фонарей она выглядела жалкой в своем блестящем, кричащем платье — одинокая, злобная женщина, у которой было много денег, много амбиций, но совсем не было душевного тепла. У неё была свита, но не было семьи.
Подъехало наше такси. Обычный желтый автомобиль эконом-класса, с царапиной на бампере.
Коля галантно открыл мне дверь, как настоящей королеве.
— Домой, Галочка?
— Домой, Коля. В наш дом.
Мы ехали по ночному городу, держась за руки на заднем сиденье. Мы были смертельно уставшими, у нас не осталось ни копейки накоплений, счет в банке, который мы пополняли двадцать пять лет, обнулился. По меркам Инессы и её мира мы снова были «нищебродами». Но я чувствовала себя самой богатой женщиной на свете. Богаче всех этих «инста-див» вместе взятых. У нас был сын, который нас любит и гордится нами. У нас была невестка, которая назвала нас родителями от чистого сердца. И у нас была кристально чистая совесть.
А Инесса? Пусть остается со своими холодными бриллиантами и фальшивыми подругами. Камни не греют. А ключи от квартиры, которые сейчас сжимал в кармане наш счастливый сын, были теплыми. Теплыми от нашей любви, от нашего труда, от нашей жизни. И это тепло никто не сможет у нас отнять.
