Егор сидел за столом, уткнувшись в экран ноутбука. Внизу дышал дом: работал холодильник, потрескивали трубы, иногда на кухне чуть слышно звякала посуда, потому что мама утром поставила мыться тарелки в посудомойку. За окном дул ветер, цеплял ветви старой яблони у стены, и тонкие ветки били в стекло, но до грозы дело не доходило.
Часы на стене показывали без десяти одиннадцать. Дом стоял на окраине посёлка, здесь никогда не слышно машин, только где-то далеко лаяла собака и по железной дороге, за полями, проходил очередной грузовой состав, глухо, растянуто, через несколько минут после сигнала где-то там гремя вагонами.
Он уже собирался закрывать ноутбук, когда из-под пола с первого этажа протянулся первый зов.
— Егор, иди сюда, — сказала мама из кухни, привычным вечерним уставшим тоном. — Чай поставила.
Он машинально ответил:
— Сейчас.
И только потом заметил странность. В голосе было всё знакомое: тембр, лёгкая хрипотца на последних словах, пауза между «иди» и «сюда». Но фраза сама по себе чужая. Мама никогда не говорила так ровно. Обычно добавляла что-нибудь: «иди, пока не остыло», «иди, хватит сидеть».
Егор выключил музыку, прислушался. Внизу было тихо. Потом повторилось:
— Егор, ну что ты. Иди на кухню.
Он поднялся из-за стола, потянулся. Решил, что придирается, что слышит усталость в голосе и накручивает. На втором этаже горел только ночник в коридоре, лампочка приглушённая, с желтоватым стеклом. Лестница уходила вниз тёмной шахтой, перила тянулись вдоль стены полосой.
Он вышел, опёрся рукой о деревянный поручень и ступил на первую ступень. Доска под ногой чуть прогнулась и тихо щёлкнула, знакомый щелчок, который он слышал каждый раз, когда спускался ночью попить воды.
На середине лестницы из соседней двери слева, из маминой спальни, прозвучало:
— Стой. Не спускайся. Егор, назад.
Голос был тихим, но живым. Без эха. Егор дёрнулся, поднял голову.
В дверях спальни стояла мама. В длинной домашней футболке, с накинутым кардиганом, босая. Волосы растрёпаны, глаза широкие, в руке телефон. Она явно только что встала с кровати. Свет у неё в комнате не горел, но ночника из коридора хватало и было видно, что щёки у неё бледнее обычного.
— Это ты там? — спросил Егор, хотя вопрос был лишний.
— Я здесь, — она отступила, освобождая ему проход. — Иди ко мне. Быстро.
Снизу снова позвали, теперь уже громче:
— Егор, что ты там делаешь? На кухню спустись, я жду.
Он почувствовал, как кожа на руках покрывается мурашками. Голос снизу звучал уже раздражённо, именно так, как мама иногда срывалась, если он долго не реагировал. Но она стояла перед ним, живая, настоящая.
— Слышал? — спросила она, когда он вошёл к ней. Закрыла дверь и повернула ключ.
— Слышал. — Егор обернулся к двери, словно ждал, что сейчас ручка дёрнется. — Ты… знаешь кто это?
— Я лежала. Телефон зазвонил. — она подняла телефон, на экране светились пропущенные уведомления, но вызовов не было. — Голос тоже слышала.
Она прошла к окну, отдёрнула штору, посмотрела во двор. Там стоял их старый «Форд», за ним забор из профлиста, дальше тёмные огороды. Никаких людей. Никаких огней.
— Дверь входная закрыта? — спросил Егор.
— Закрыта. На оба замка. Я проверяла. — Она помолчала. — Я ведь не могу быть и здесь и там…
Снизу опять тянулся голос. Теперь он стал мягче, уже без раздражения.
— Егор, иди, помоги мне. Я порезалась. Кровь льётся. Аптечка в ящике под раковиной. Ты же знаешь я не достану.
Егор поднял на мать глаза.
— У нас аптечка в коридоре, в шкафу, — сказал он.
— Знаю, — коротко бросила мама.
Она села на край кровати, опёрлась локтями о колени. Телефон держала крепко, почти с усилием.
— Слышишь его уже минут десять, да? — уточнила.
— С того момента, как ты позвала. — Егор сел рядом, стараясь не смотреть на дверь. — То есть… как оно позвало.
— Я проснулась от того, что себя услышала, — сказала мама. — Голос шёл снизу, из кухни. Слова знакомые, но я их не произносила. Лежала, слушала, думала: снится. Потом ты вышел в коридор, доска скрипнула.
Снизу стало тише. На мгновение показалось, что всё кончилось. Вместо голосов вернулся обычный дом: шум в трубах, лёгкое урчание старого холодильника, редкий стук ветки в стекло кухонного окна.
— Может, соседи? — сказал Егор, больше для храбрости.
— Нет, — ответила мама. — Соседи по ночам по чужим домам не лазают. И не знают, где у нас аптечка. И уж точно не копируют чужую интонацию.
Она потерла виски. В темноте комнаты её лицо смотрелось старше, чем обычно. На тумбочке у кровати стоял стакан с водой и таблетки от болезни, которые она так и не выпила.
— Хорошо, — сказал Егор. — Что делаем?
Она посмотрела ему в глаза.
— Сидим здесь. До утра. Вниз не идём. На голос не отвечаем. Какие еще варианты…
— А если это… не человек? — упрямо спросил он. — Кто-то залез в дом из лесу…
— Телефон не ловит, может ты хотя бы не будешь нагнетать своими ужастиками ? — сказала она.
Снизу, будто в подтверждение её слов, потянулся шёпот. Уже без обращения по имени. Просто поток звуков, в котором всё время мелькали знакомые слова, фразы, обрывки. Там было «пора спать», «убери тарелку», «не забудь куртку», «вынеси мусор». Они складывались в цепочку, но смысл разваливался. Слышалось, что источник перебирает чужие воспоминания.
Егор ощущал, как по спине стекает липкий пот. Он встал, прошёлся по комнате, чтобы снять напряжение. Остановился у шкафа, где в зеркальной дверце отражались они оба и кусок комнаты. В отражении комната казалась длиннее, чем в реальности, тёмная полоса уходила дальше. Он отвёл взгляд.
— Мам, — сказал он. — То, что ты мне раньше рассказывала… Про ту квартиру. Там было похоже?
Она помолчала. Посмотрела на дверь, вздохнула.
— Я не хотела возвращаться к этому, — произнесла. — Но да. Было похоже. Я тогда жила с твоим отцом у его родителей. Старый панельный дом. У нас на восьмом этаже. Ночью раздался голос отца из коридора. Он тогда был в командировке, в другом городе. Я проснулась, села на кровати. Голос просил принести ему полотенце, говорил, что промок. Моя младшая сестра встала. Пошла. Утром её нашли…
Она отвернулась к окну.
— Ты говорила, что это совпадение, — напомнил Егор.
— Я думала это из за болезни…
Шёпот внизу сменился на более отчётливую речь. Голос снова стал маминым.
— Егор, спустись. Тут газ. Я забыла выключить. Ты же знаешь, я забывчивая. А мне что то плохо... Встань, спустись, поверни ручку. Ты же не хочешь, чтобы дом сгорел и мама умерла.
*****************
Время тянулось. Егор ловил себя на том, что начинает клевать носом. Он встряхивал головой, щипал себя за руку. Мама пару раз тихо вставала, ходила от двери к окну, прислушивалась к двору и возвращалась обратно. Телефон в его кармане сел. Связи не было. В коридор выходить страшно.
В половине первого сверху, со стороны чердачного люка в коридоре, раздалось скрежетание. Там, под потолком, был старый люк на чердак, им давно не пользовались. Скрежет был тяжёлый, настойчивый. Будто кто-то водил чем-то металлическим. Потом щёлкнула старая защёлка, спустя секунду захлопнулась обратно.
— Оно еще и ходит… — сказала мама сдавленным голосом. — Хорошо что мы заперлись…
— Давай шкаф придвинем. — Егор встал с кровати.
Шкаф стоял у боковой стены, высокий, тяжелый. Дверцы с зеркалом, нижний ящик чуть перекошен. Они вдвоем взялись за его края. Доски пола под ногами глухо ответили, когда шкаф сдвинулся на пару сантиметров. Егор упёрся сильнее, плечо заболело. Мама дышала часто, но молчала.
Они по сантиметру подтащили шкаф к двери, пока между торцом и косяком не осталось узкое пространство. Теперь дверь не распахнуть рывком. Надо сначала отодвинуть шкаф. Егор выпрямился. Мама вытерла ладони о кардиган.
— Уже легче, — сказала она. — Хотя это, конечно, для самоуспокоения.
Снова послышался скрежет над чердачным люком. Потом стих. В комнате стало тихо, только часы на стене, да ветер за окном.
Мама подошла к окну, отодвинула штору. Егор увидел, как её плечи напряглись. Она заглянула в щель и тут же резко отдёрнула ткань, будто обожглась.
— Что там? — Егор привстал.
Она не ответила, только подошла и схватила его за руку.
— Вставай, — сказала. — В чулан. Быстро.
— Мам, ты что видел…
— В чулан, Егор, — её голос сорвался. — Не спрашивай.
Она потащила его к узкой двери в углу спальни. Это был старый встроенный чулан, в нём хранились зимние вещи, коробки с обувью, старые платья. Мама распахнула дверь, пахнуло нафталином и пылью. Внутри висели тёмные силуэты платьев, на полках стояли коробки.
— Сядем в дальнем углу, — сказала она. — Дверь прикроем, но не до конца, чтобы воздух был.
Они забрались внутрь, протиснулись между шуршащими подолами. Воздух был тяжёлый, стоял запах старой ткани и лекарств из коробок. Мама опустилась на корточки у самой стены, привалившись спиной к голым доскам. Егор сел рядом.
— Что ты там увидела? — спросил он, стараясь говорить тихо.
— Потом, — коротко ответила она. — Сейчас слушаем.
Он кивнул, но мысли всё равно вернулись к окну. Там, за стеклом, тёмный двор, яблоня, сарай. Ему вдруг пришло в голову, что кто-то мог стоять вплотную к стеклу, прижавшись лицом. Он прогнал этот образ.
Мама дышала тяжело, с хрипом. Он услышал, как она нащупывает карман кардигана, но там ничего не оказалось.
— Таблетки в тумбочке, — пробормотала она. — Забыла забрать.
— Потом, — сказал Егор. — Посидим, успокоится.
Он прислушался к дому. Сквозь стены чулана звуки доходили глухо, но слышно было, что в коридоре пусто. Ни шагов, ни шороха. Время тянулось.
— Если бы отец был дома, — вырвалось у него, — он бы уже давно вышел и разогнал всё это.
Мама фыркнула. В темноте чулана звук вышел грубым.
— Отец, — сказала она. — Отец бы в первую очередь спасал себя. Он один раз уже показал, кто он есть.
— Не надо, — Егор дернулся. — Он всё равно наш. Он бы…
— Наш? — перебила она. — Он ушёл, когда тебе двенадцать было. Сказал, что устал от моих больниц, от твоих проблем, от денег, которых не хватает. Уехал к новой женщине. Ни алиментов, ни звонка. Это твой герой.
— Мам, не говори так, — упрямо сказал Егор. — Ты его не знаешь до конца. Он… просто не справился.
— Прекрати его оправдывать, — она закашлялась на полуслове. — Он взрослый мужчина, а повёл себя хуже ребёнка. Испугался. Сначала кредита, потом моих анализов, потом твоих подростковых закидонов. Это не отец, это беглец.
Егор сжал кулаки.
— Всё равно это мой отец, — тихо сказал он. — Не хочу, чтобы ты его поливала. Тем более при таком…
Он не договорил. Мама закашлялась сильнее. Кашель был глубокий, надрывный. Она закрыла рот ладонью, хрипя. В узком чулане звук отдавался в стены. Егор почувствовал под пальцами, как её плечи ходят рывками.
— Мам, — он наклонился к ней. — Дыши. Спокойней.
Она отняла ладонь. В тусклом свете, который просачивался через щёлку двери, он увидел на её пальцах тёмные пятна. Кровь тянулась тонкой ниткой от губ к ее ладони.
— Чёрт, — выдохнул он. — Мама, таблетки нужны. Немедленно.
— Посидим… — просипела она. — Переждём.
— Нет, — Егор уже тянулся к дверце чулана. — Они в двух шагах. Ты сама говорила: если начнётся кровь, нужно пить.
Он приоткрыл дверь. В спальне горел приглушённый свет ночника. От окна тянуло холодом. Штора качалась.
Он было уже высунулся, когда где-то со стороны окна раздался удар. Стекло пошло сетью трещин и посыпалось внутрь. Воздух полоснул ледяным холодом. Лампочка в ночнике вспыхнула и погасла. Комната провалилась в тьму.
Егор отпрянул в чулан, захлопнул дверь, оставив узкую щель. От потрясения его сердце колотилось так сильно, что казалось, его стук слышно во всём доме.
— Что там? — прошептала мама, хватая его за локоть.
— Окно выбило, — сказал он. — Свет ушёл. Всё, сиди, не двигайся.
Снаружи стояла тишина. Потом по стеклянным осколкам прошелестела подошва. Кто-то сделал один осторожный шаг, потом другой. Напряжение росло.
Шаги остановились у самой дверцы чулана. Доска пола под ней чуть скрипнула. Егор замер, стараясь даже не дышать громко. В щель падал тонкий серый полос света из коридора — кто-то включил там свет или дверь приоткрылась настолько, что попал уличный отсвет.
— Егорушка… — раздался знакомый женский голос. Старческий, чуть дрожащий. — Внучек. Ты дома?
Он чуть не вскрикнул. Голос был бабушкин. Той самой, маминой матерью, которая раньше приезжала к ним, ругалась на его стрижку и приносила пироги. Той, что в последние годы жила отдельно и почти не звонила.
— Это бабушка, — прошептал он. — Ты же говорила, она с нами больше не общается.
— Говорила, — ответила мама, прижимая его к себе. — Потому что её нет в живых. Два года как.
За дверцей чулана голос позвал ещё раз:
— Егор, открой. Бабушке плохо. Тут холодно. Помоги бабушке.
Скрипнула доска, потом звук словно сместился в сторону окна.
— Не двигайся, — прошептала мама ему в ухо. — Слышишь? Что бы ни происходило, не выходи. Это не она.
— Но голос… — Егор покачал головой. — Он один в один.
— Оно слушало наши разговоры, — сказала мама, глотая кровь. — Слушало, как я вспоминала её. Как мы смотрели старые видео. Оно теперь умеет всё повторять.
Голос за дверью стал жалобнее:
— Вы что, с ума сошли, что ли? Я же приехала. Двери мне не открыли. Я через окно. Егор, ты где? Выходи.
Слова были такие, какими бабушка могла бы их сказать. Лексика, интонация, манера чуть ругнуться и тут же перейти на нежность. Егор чувствовал, как внутри всё рвётся. Ему хотелось распахнуть дверь, увидеть, убедиться. Он сжал зубы, упёрся лопатками в стену.
— Мам… — сказал он. — Если это правда она?
— Тогда она подождёт до утра, — ответила мама. — А если нет — мы отсюда живыми не выйдем, если рванём сейчас. Сиди.
Голос за дверью ещё некоторое время бормотал, что-то вспоминал из его детства. Упоминал синяк на колене, сломанную машинку, разлитый борщ. Потом стал тише, растворился. Шаги, если и были, их уже не слышно.
Мама дышала тяжело, с хрипом. Егор ощутил, как это дыхание становится реже.
— Мам, держись, — прошептал он. — Я всё равно принесу таблетки, иначе ты здесь умершь.
Она не ответила. Может, просто не хватило сил. Может, сознание уплыло на секунду.
Егор осторожно приоткрыл дверцу чулана. В комнате было темно, лишь из коридора пробивалась бледная полоска через стекло в дверном проёме. Осколки от окна лежали на полу в районе стола и подоконника, сверкая опасным блеском. Холод тянулся от оконного проёма, штору ветер приподнимал и опускал. Больше ничего.
Он выполз на четвереньках, стараясь не зацепить осколки. Пальцы скользили по ковру. Тумбочка стояла рядом с кроватью, совсем близко. Егор дотянулся, нащупал пачку таблеток и пузырёк, стянул их к себе. На секунду задержал дыхание, прислушиваясь. Во всей комнате стояла тишина.
— Сейчас, мам, — прошептал он, и в этот момент ему показалось, что внизу, где-то на кухне, вздохнул холодильник и тут же замолчал, словно кто-то выдернул вилку из розетки. Дом обрезало от электричества.
Мигнула светлая полоска из коридора и погасла. Вся верхняя часть дома укрылась темнотой.
Егор обратно полез в чулан, сжимая в руке пузырёк с таблетками, но, заглянув внутрь, застыл.
Мамы там не было.
На полу валялась её шаль, скомканная. У стены остался след, где она опиралась спиной в пыли. Но самой её не было.
— Мама… — позвал он одними губами.
В ответ чулан молчал. Вещи висели неподвижно. Запах крови чуть подвис в воздухе и растворился. Егор почувствовал, как в груди поднимается паника, реальная, плотная.
Он вылез из чулана окончательно, сел на пол посреди спальни. Сердце колотилось, руки дрожали. Он смотрел на пустую дверь, надеясь, что мама вот сейчас вернётся, скажет, что отойти надо было. Но тишина тянулась.
Вдруг где-то в глубине дома, от лестницы, донёсся тихий звук. Не шаг, не стук. Будто по стене провели ладонью. Потом ещё раз. Дом будто звал.
Егор поднялся. Сжал в руке таблетки так, что упаковка хрустнула.
— Ладно, — выдохнул он. — Если она вышла, значит, пошла вниз. К кухне...
В темноте коридора ориентироваться было трудно. Он щупал стену, пальцы натыкались на выключатели, на углы. Ничего не включалось. Внизу, через пролёт лестницы, тянуло холодом и сыростью.
Он на цыпочках подходил к лестнице, стараясь тихо наступать на старые доски, которые шумят больше остальных. На третьей ступени всё равно тихо щёлкнуло. Этот звук отозвался в пустом доме.
Он замер.
Из спальни за спиной донёсся мамин голос. Ровный, почти спокойный:
— Куда ты пошёл, Егор? Вернись. Мы с бабушкой здесь. Нам страшно одним.
Егор закусил губу до боли. Голос был очень чистым, слишком. Ни хрипа, ни усталости, ни намёка на недавний кашель. В нём не было нынешней ночи. Это была мама из старых записей на видокассетах, энергичная, молодая.
— Не верю, — прошептал он сам себе. — Не верю.
Он рванул вниз по лестнице. Шуметь или нет, уже было всё равно. Дом и так знал, где он.
Внизу пахло чем-то посторонним. Не только сыростью от выбитого окна, но ещё больничным запахом, смесью лекарств и застоявшейся еды. На уровне кухни воздух густел.
Егор влетел в проём, не видя ничего, и сразу споткнулся обо что-то мягкое. Нога ушла вперёд, колено ударилось о плитку. Таблетки вылетели из руки, пузырек ударился о столешницу и рыссыпался.
Он осел на пол, вцепился пальцами в то, обо что споткнулся. Это было тело.
Тёплым оно уже не казалось. Ладонь, которую он нащупал первой, была тяжёлой, неподвижной, кожа на ощупь холодная, сухая.
— Мам, — выдавил он.
В темноте он медленно провёл рукой выше, нащупал плечо, шею. Голова лежала на боку, волосы рассыпались по кафелю. Под щекой липкое пятно. Он не видел его, но чувствовал.
Егор дотронулся пальцами до лица. Губы матери были приоткрыты, глаза закрыты. Никакого дыхания. Дом молчал.
Он понял, что она умерла уже какое-то время назад. Не сейчас, не минуту назад. Тело было неподвижным в той неподвижности, которая не бывает у живых.
Где-то над его головой, у входа в кухню, снова послышался мамин голос:
— Егор, ну что ты. Иди ко мне.
Тот самый, с которого всё началось. Лёгкая усталость в конце фразы, привычная интонация. Только теперь Егор стоял на кухне, на коленях рядом с её холодным телом.
— МАМОЧКА, — сказал он вслух, не понимая, к кому обращается. — Я уже здесь.
Он вскочил, в темноте ударился плечом о стол, едва не упал снова. В нем поднялся такой страх, что ноги сами понесли его к выходу.
В прихожей он нащупал замок. Ключ торчал из скважины. Щелчок, ещё один, дверь подалась. Темнота улицы была другой, свободной. Воздух снаружи пах влажной землёй и дымом из чужих печных труб.
Егор распахнул дверь, выскочил во двор. По босым ступням ударил холодный бетон дорожки. Он побежал через двор, за калитку, дальше по улице.
Деревня спала. Редкие окна светились, где-то лаяла собака. Егор бежал, не разбирая дороги. Сердце грохотало, дыхание рвалось. Он не оглядывался. Ему казалось, что дом смотрит ему вслед всеми своими пустыми окнами, и если он остановится, то услышит новый голос, уже свой, звучащий откуда-то из-под земли.
Эпилог
В кабинете дежурного пахло кофе и бумагой. На стене висел календарь с прошлым месяцем, никто не сменил лист. В углу гудел старый конвектор, гоняя по комнате тёплый воздух.
Егор сидел на стуле, завернувшись в одеяло, которое ему выдали. Руки дрожали, ботинки стояли рядом, носки мокрые. Он не помнил, как добежал до ближайшего дома с огнём в окне, как стучал в дверь, как в панике объяснял, что дома творилось. Потом была машина, синие огни, крики, вопросы. Всё это слилось в одну полосу.
Дверь кабинета открылась. Вошёл мужчина в куртке, с усталым лицом. Егор узнал его сразу, хотя не видел давно. Отец. Лицо постарело, в волосах появилась седина, но черты те же. Он остановился у порога, растерянно посмотрел на сына.
— Егор… — сказал он.
Тот не ответил. Просто смотрел.
У стола стоял капитан, тот, что привёз его из дома сюда. Он поднялся, взял папку.
— Значит так, — сказал он отцу, перелистывая листы. — Вашу бывшую супругу нашли на кухне. Без признаков жизни. На полу, возле плиты. По предварительным данным, инсульт. Скорая констатировала смерть, но точное время покажет экспертиза. Врачи говорят, что пролежала не меньше суток.
Егор слегка повёл головой. Сутки. Он хотел сказать, что ночью разговаривал с матерью, что держал её за руку, что слышал кашель. Но слова застряли.
Капитан продолжал:
— Странно другое. Соседка говорит, что ваш сын утром выходил в школу, вечером её не было дома, а он вернулся, заперся у себя на втором этаже. Никому ничего не сказал. Мальчик, — он перевёл взгляд на Егора, — ты ведь ходил в школу вчера?
Егор попытался вспомнить вчера. Коридор, портфель, учительницу. В голове всё смешалось: светлое утро, тяжёлая ночь, голоса. Он увидел перед собой лестницу дома, щёлкающую ступень, маму в дверях спальни, её телефон в руке. Потом — осколки стекла, темноту, холодное тело на кухне.
— Я… — начал он и осёкся. — Я был дома. Вечером. С мамой.
— Ты звонил кому-нибудь? — спросил капитан мягче. — В службу, соседям?
Егор покачал головой.
— Нет. Там… связи не было, — выдавил он. — Телефон сел.
Капитан вздохнул, закрыл папку.
— Понимаю, — сказал он, почти сочувственно. — Такое пережить не каждый взрослый может. Тем более один. Но вчера твоя мама звонила в полицию, говорила дослов…
Он зачитал.
— « помогите, он сошел сума…я не могу найти свои таблетки..»
Егор посмотрел на отца. В глазах отца было чувство вины, растерянность и страх. Тот самый страх, о котором говорила мама.
— Ладно, — капитан закрыл папку окончательно. — Забирайте мальчика. Если что вспомнишь, — он снова посмотрел на Егора, — приходи, расскажешь. Любую мелочь. Даже если покажется, что это бред.
Егор кивнул ещё раз. Встал. Отец положил руку ему на плечо.
Они вышли в коридор. Там было светло, лампы жужжали под потолком, на стенах висели протоколы, плакаты, схемы. Всё казалось обычным.
Но когда они проходили мимо дежурной, из рации у неё на столе вдруг вырвалось короткое шипение, а потом женский голос, тихий и уставший, произнёс:
— Егор, иди сюда. Я люблю тебя сын...
Дежурная машинально убавила громкость, не обратив внимания. Сказала кому-то в трубке про патруль и адрес.
Егор остановился на полшага. Отец потянул его за рукав.
— Пошли, — сказал он. — Тут душно.
Егор послушно двинулся к выходу. На улице было светло, снег на обочине серел, машины медленно тянулись по дороге. Всё жило своей жизнью.
Он оглянулся на здание отдела. Окна на втором этаже отражали тусклое зимнее небо. В окнах мелькали несколько силуэтов…