Парасоциальные отношения, воображаемая близость и классический краш
Есть тексты, которые невозможно прочитать «впервые». «Евгений Онегин» – именно такой случай. Даже если вы не открывали роман целиком, вы уже знаете: Татьяна пишет письмо, Онегин читает нотацию, Ленский погибает, все несчастны. Спойлеров здесь не существует – только неизбежность.
Сюжет, в сущности, прост, но я напомню. Онегин – столичный франт с хронической скукой и переизбытком саморефлексии. Татьяна – романтичная натура, выросшая на книгах и чувствах, которые еще не успели пройти проверку реальностью. Она влюбляется. Искренне. По-взрослому. И делает то, что для XIX века почти революционно: говорит об этом вслух.
Онегин отвечает лекцией. Про сдержанность, приличия и то, как опасно доверять собственным чувствам. Между делом – убивает Ленского (не будем придираться к деталям, но факт остается фактом) и уезжает путешествовать, чтобы подумать о жизни и себе любимом.
Время идет. Татьяна выходит замуж, становится статусной дамой, собирает вокруг себя уважение и дистанцию. И тут происходит классическое: Онегин внезапно влюбляется. Сильно. Трагично. С письмами, страданиями и почти физической болью. Теперь уже он ищет искреннего разговора – и получает отказ.
Финал известен: все живы, но счастья не наблюдается. Се ля ви, как говорится.
И если смотреть на их историю через современную оптику, между Татьяной и Онегиным легко считываются парасоциальные отношения – задолго до блогеров, сторис и подписок. Татьяна влюбляется не в живого человека, а в образ, собранный из книг, взглядов, жестов, редких реплик и собственной фантазии. Она знает Онегина так, как мы «знаем» блогеров: по фрагментам, по интонациям, по воображаемой близости.
Онегин для нее – не столько человек, сколько персонаж, на которого можно спроецировать чувство, надежду, ожидание. И в этом месте она честна: пишет письмо, говорит вслух то, что обычно остается в голове подписчика.
А вот Онегин – в противоположной позиции. Он получает чужую искренность, не запрашивая ее, и реагирует классически: холодной лекцией о границах, ответственности и «ты слишком все это серьезно». Парасоциальность ломается о реальность: у одного – внутренняя драма и ощущение близости, у другого – неловкость и желание отстраниться.
Самое ироничное происходит позже. Онегин сам оказывается в той же ловушке: влюбляется в Татьяну уже не как в живого человека, а как в образ – статусный, недоступный, идеально вписывающийся в его позднее раскаяние. Круг замыкается. Роли меняются, механика остается прежней.
Пушкин, сам того не называя, показывает простую и довольно беспощадную вещь:
когда отношения строятся на воображении, они почти всегда заканчиваются болью – у кого-то раньше, у кого-то позже.
Так что «Евгений Онегин» – это не роман о великой любви. Это роман о несовпадении ожиданий, о людях, которые говорили друг с другом слишком рано или слишком поздно, и о том, как легко перепутать живого человека с образом в собственной голове.
Классика, как ни странно, снова все поняла раньше нас.