Июль в тот год выдался знойным, тягучим, словно мед. Воздух в дачном поселке «Сосновый бор» дрожал от жары, и только к вечеру, когда солнце цеплялось за верхушки вековых елей, на землю опускалась долгожданная прохлада.
Валентина Ивановна сидела на веранде, перебирая черную смородину. Ягоды глухо стукались о дно эмалированной миски — звук, знакомый с детства, успокаивающий. Руки у неё были темными от ягодного сока и въевшейся земли. «Рабочие руки», — как любил говорить её покойный муж, Виктор. Он всегда целовал эти ладони, даже когда они были шершавыми и в цыпках.
Вити не было уже пять лет. А дача — вот она, стояла. Дышала, скрипела половицами, встречала рассветы. Этот дом они строили в девяностых, когда в магазинах было шаром покати, а зарплату выдавали хрустальными вазами или тушенкой. Каждый гвоздь здесь был забит Витиной рукой, каждая доска обстругана им. Валентина помнила, как они везли на крыше старых «Жигулей» оконные рамы, как ночевали в палатке на участке, пока не было крыши, и как были счастливы.
Но главной гордостью Валентины Ивановны были пионы. Виктор знал о её страсти и отовсюду привозил редкие сорта. «Сара Бернар», «Корал Шарм», «Рэд Чарм» — эти названия звучали для неё как музыка. Сейчас, в июле, они уже отцветали, роняя тяжелые лепестки на траву, но кусты стояли мощной зеленой стеной, охраняя покой хозяйки.
Покой, который сегодня был нарушен.
У ворот взвизгнули тормоза. Валентина Ивановна вздрогнула, выронив веточку смородины. Она узнала звук мотора — приехали сын с невесткой. В груди привычно сжалось: в последнее время эти визиты не приносили радости, только тяжесть и тревогу.
Игорь вошел первым. Он сильно похудел за последние полгода, под глазами залегли тени, а в движениях появилась какая-то дерганая суетливость. Ему было тридцать пять, но выглядел он на все сорок с хвостиком. Следом, цокая каблуками по выложенной плиткой дорожке (непрактично для дачи, всегда отмечала про себя Валентина), шла Марина. Яркая, хищная, с неизменным телефоном в руках и выражением брезгливости на лице, словно она ступила не в цветущий сад, а на мусорную свалку.
— Привет, мам! — Игорь чмокнул её в щеку, но взгляд его бегал. — Как ты тут? Не перегрелась? Давление мерила?
— Здравствуй, сынок. Здравствуй, Марина. Нормальное давление, рабочее, — спокойно ответила Валентина Ивановна, отставляя миску. — Чай будете? Я мяты нарвала.
— Какой чай, Валентина Ивановна? — Марина плюхнулась в плетёное кресло, которое жалобно скрипнуло. — Жара такая, духота. У вас тут даже кондиционера нет. Как вы живете в этом парнике?
— Окна открываю, сквознячок, — оправдывалась Валентина, чувствуя себя виноватой непонятно за что. — А где Димочка? Я пирогов напекла, он с капустой любит.
— У репетитора Дима, — отмахнулась невестка. — Ему в школу в этом году, в элитную гимназию поступаем. Там конкурс, как в МГИМО. Не до пирогов сейчас. Да и вредно это — тесто, углеводы.
Разговор не клеился. Игорь ходил по веранде из угла в угол, трогал перила, ковырял отлупившуюся краску.
— Мам, — начал он, остановившись за спиной у Марины, словно ища у неё защиты. — Мы тут с Маришкой подумали... В общем, разговор есть серьезный.
Валентина Ивановна напряглась. Она знала этот тон. Так он говорил в детстве, когда разбил соседское окно. Так говорил в институте, когда завалил сессию.
— Мы нашли покупателя на дачу, — выпалил Игорь и сразу опустил глаза.
Сердце Валентины пропустило удар.
— Как — покупателя? Я же не продаю.
Марина тяжело вздохнула, закатив глаза, и вступила в разговор. Её голос был пропитан ядом, замаскированным под заботу.
— Валентина Ивановна, давайте смотреть правде в глаза. Вам шестьдесят пять. У вас гипертония, артрит. Вы думаете, мы не видим, как вам тяжело? Этот участок — это же каторжный труд. Шесть соток, дом старый, требует ремонта. Фундамент уже повело, крышу перекрывать надо. Откуда у вас деньги? С пенсии библиотекаря?
— Я справляюсь, — тихо сказала Валентина. — Мне Витя немного отложил на книжке, да и пенсии хватает...
— "Справляюсь", — передразнила Марина. — А если инсульт? Здесь скорая будет ехать час! Мы же о вас беспокоимся. Вы тут одна, в глуши. А так — мы продадим этот хлам, закроем нашу ипотеку, расширимся. Купим большую «трёшку». И вам там комнату выделим. Будете жить с нами, с внуком, в тепле и комфорте. Стиральная машинка, ванна горячая, магазины рядом. Вы же хотите быть полезной семье, а не гнить здесь заживо?
Слова «гнить заживо» хлестнули больнее крапивы. Валентина посмотрела на свои руки, на смородину, на старый сад. Неужели это правда? Неужели она стала обузой, старой развалиной, которая цепляется за прошлое?
— А как же пионы? — прошептала она. — Папа их так любил...
— Мама! — Игорь нервно ударил ладонью по столу. — Очнись! Папы нет! А Дима — есть. Ему жить надо. У нас сейчас такая ситуация... Ипотека душит, сил нет. Я на двух работах разрываюсь, Маринка тоже крутится. Мы же семья. Неужели тебе кусты важнее родного внука?
Это был запрещенный прием. Игорь знал, что ради Димы Валентина готова на все. Внук был её светом, её продолжением Вити.
— Вы правда возьмете меня к себе? — спросила она, глядя сыну в глаза. — Не обманете?
— Ну конечно, мам! — Игорь оживился, почувствовав слабину. — У нас уже вариант присмотрен. Шикарная квартира. У Димки своя комната будет, у нас спальня, и тебе — гостиная. Диван купим ортопедический. Будешь Димку из школы встречать, уроки с ним делать. Ты же педагог по образованию, кто лучше тебя справится?
Картинка, которую рисовал сын, была заманчивой. Быть нужной. Быть рядом с внуком. Не куковать одной долгими зимними вечерами, слушая вой ветра в трубе.
— Сколько? — спросила она.
— Шесть миллионов дают, — быстро сказала Марина, и в её глазах мелькнул хищный блеск. — Это очень хорошая цена за такую... рухлядь. Земля тут дорогая. Но покупатель спешит. Ему нужно решить все до конца недели.
— Неделя? — ужаснулась Валентина. — Как же так быстро? Мне вещи собрать, подготовиться...
— Мам, не тяни резину, — надавил Игорь. — Рынок сейчас нестабильный. Упустим клиента — будем годами продавать. Мы в субботу приедем с нотариусом. Ты подпишешь доверенность, а всем остальным — вывозом вещей, оформлением — займемся мы сами. Тебе даже напрягаться не надо.
Они уехали через час, оставив Валентину Ивановну в смятении. Она ходила по саду, касалась шершавых стволов яблонь, гладила листья пионов. Вечерний туман полз от реки, окутывая участок белой пеленой. Ей казалось, что сад прощается с ней. Что дом, скрипя ставнями, укоряет её за предательство.
Ночью она почти не спала. Ей снился Виктор. Он стоял посреди участка, молодой, сильный, и качал головой: «Береги корни, Валюша. Без корней дерево падает».
Проснулась она с тяжелой головой. Решение, принятое под давлением, казалось чужим, неправильным. Но аргументы сына — ипотека, внук, её здоровье — казались логичными железобетонными плитами, которыми её придавили к земле.
Следующие три дня прошли как в тумане. Валентина Ивановна начала потихоньку собирать вещи. Это было похоже на собственные похороны. Что взять с собой в новую жизнь? Старые фотоальбомы? Любимую чашку Вити? Книги?
— Куда мне столько хлама в их новую квартиру, — бормотала она, складывая стопки белья. — Марина скажет — пылесборники.
В среду она решила сходить в поселковый магазин за хлебом и спичками. Ей нужно было увидеть людей, услышать чей-то голос, кроме своего внутреннего монолога.
У магазина она встретила соседку, Надежду Петровну, бывшую главбухшу местного совхоза. Надежда была женщиной проницательной и острой на язык.
— Валя, ты чего такая смурная? — спросила она, разглядывая подругу поверх очков. — Лица на тебе нет. Заболела?
— Да нет, Надя... Продаю я дачу.
Надежда Петровна аж сумку на землю поставила.
— Сдурела, что ли? Ты же жила этим домом! Куда тебе в город, в бетонную коробку?
— К детям переезжаю. Игорю помочь надо, ипотека у них, внуку тесно. Зовут к себе жить.
Соседка прищурилась, и её взгляд стал колючим.
— Ипотека, говоришь? Странно. Я твоего Игорька месяц назад в городе видела. На новой машине он был, на джипе таком черном. Еще похвалился, что дела в гору идут, фирму свою открыл. Какая же ипотека, если он машины меняет как перчатки?
Валентина замерла.
— Ты перепутала, Надя. У него старый «Форд», весь битый.
— Да что я, из ума выжила? — обиделась Надежда. — Я номера запоминаю профессионально. Точно он был. И баба с ним, не Марина твоя, а какая-то молодая, разукрашенная. Смеялись они.
Домой Валентина шла на ватных ногах. Слова соседки посеяли в душе зерно сомнения, которое стремительно прорастало. Новая машина? Фирма? А ей они поют про долги и урезанную зарплату? Зачем врать?
В пятницу вечером сын с невесткой приехали снова. Они привезли продукты, вино и торт. Марина была необычайно ласкова, называла Валентину «мамулей», щебетала про будущий ремонт в комнате бабушки. Но за этой сладостью Валентина теперь видела фальшь. Глаза у невестки оставались холодными, как льдинки, а руки мелко дрожали, когда она нарезала торт.
— Игорёк, а где твоя машина? — как бы невзначай спросила Валентина за ужином. — Я слышала, ты джип купил?
В комнате повисла тишина. Игорь поперхнулся вином, закашлялся. Марина замерла с ножом в руке, её лицо мгновенно стало каменным.
— Кто тебе такое сказал? — резко спросил Игорь, вытирая губы салфеткой. — Сплетни деревенские собираешь? Это служебная была машина, дали покататься на пару дней. Нет у меня ничего. Мы в долгах как в шелках.
— Да, Валентина Ивановна, не слушайте вы этих бабок, — подхватила Марина, нервно смеясь. — Им лишь бы языками чесать от зависти. Завтра нотариус приедет к полудню. Вы паспорт приготовили?
— Приготовила, — тихо ответила Валентина.
После ужина она сослалась на головную боль и ушла к себе на второй этаж. Легла на кровать, но сон не шел. Тревога сжимала горло. Что-то здесь было не так. Страшное, темное, о чем они молчали.
Около полуночи она услышала, как сын и невестка вышли на веранду покурить. В старом доме слышимость была отличная, особенно ночью, когда стихали звуки деревни. Валентина тихонько встала, подошла к приоткрытому окну и прислушалась.
— Ты уверен, что этот нотариус свой? — голос Марины звучал жестко, без привычного сюсюканья. — Бабка завтра может взбрыкнуть. Видел, как она про машину спросила? Просекла что-то, старая карга.
— Марин, не называй её так, — вяло огрызнулся Игорь. — Она мать все-таки. И так тошно.
— Тошно ему! — вызверилась невестка, переходя на злой шепот. — А когда ты в казино все бабки спустил, тебе не тошно было? Когда ты квартиру нашу заложил, о чем ты думал? О маме?
Валентина Ивановна зажала рот рукой, чтобы не закричать. Квартира заложена? Казино?
— Да заткнись ты... — прошипел Игорь. — Тише. Услышит.
— Пусть слышит! Мне плевать уже. Завтра или мы получаем доверенность, продаем этот гадюшник и отдаем долг Серьге, или нас обоих на счетчик ставят. Ты понимаешь, что Серёга шутить не будет? Он сказал: не будет денег к понедельнику — Димку из школы встретят его ребята.
Мир Валентины Ивановны рухнул. Осколки вонзились прямо в сердце.
Они не собирались покупать новую квартиру. Они не собирались гасить ипотеку. Они проиграли все. И теперь, чтобы спастись от бандитов, они готовы бросить её на улицу. А внук... Внуком они просто прикрывались, как живым щитом. И самое страшное — её сын, её Игорек, которого она учила быть честным и добрым, стоял там внизу и соглашался с этим планом.
— А с матерью что потом? — глухо спросил Игорь. — Куда её? Ты обещала комнату снять.
— Снимем, — фыркнула Марина. — В каком-нибудь клоповнике в области. Оплатим за месяц, а там пусть сама. У неё пенсия есть. Скажем, сделка сорвалась, деньги украли, придумаем что-нибудь. Она старая, в маразме, поверит. Главное сейчас — спасти наши шкуры.
Валентина медленно отошла от окна. Ноги не держали. Она села на пол, прислонившись спиной к холодной стене. Слезы текли по щекам, но она их не вытирала. Внутри, где еще час назад теплилась надежда на счастливую старость в кругу семьи, теперь была выжженная пустыня.
«Маразм». «Клоповник». «Старая карга».
Она вспомнила, как Игорь маленьким прибегал к ней с разбитой коленкой: «Мамочка, подуй, больно!». Вспомнила, как Марина на свадьбе называла её «второй мамой». Все это было ложью. Или стало ложью, перемолотое жерновами алчности и порока.
Страх ушел. Осталась ледяная, кристальная ясность. Она — дочь фронтовика. Она пережила девяностые. Она выстояла, когда умер Витя. И она не даст уничтожить себя и память мужа двум зарвавшимся игроманам. Даже если один из них — её сын.
Валентина встала. Вытерла лицо. Подошла к шкафу, где хранилась папка с документами на дом. Достала её. А потом достала из ящика стола старый кнопочный телефон, который держала про запас. Там была сим-карта, номер которой дети не знали.
Ей нужно было позвонить. Но не в полицию. Сначала ей нужно было сделать один звонок, который изменит всё.
Утро субботы выдалось пасмурным. Небо затянуло серой пеленой, собирался дождь. К двенадцати часам к воротам подъехала черная иномарка. Из неё вышел мужчина в дорогом костюме с кожаным портфелем — тот самый «свой» нотариус.
Валентина Ивановна встретила их на веранде. Она оделась во всё лучшее: строгое темно-синее платье с белым воротничком, волосы аккуратно убраны в пучок. Она сидела прямо, как королева в изгнании, положив руки на стол.
— Добрый день, — нотариус дежурно улыбнулся, раскладывая бумаги. — Ну-с, Валентина Ивановна, приступим? Вот генеральная доверенность. Игорь Викторович получает право распоряжаться имуществом, продавать, получать деньги... Подпишите здесь и здесь.
Марина стояла за спиной свекрови, нервно теребя край скатерти. Игорь сидел напротив, не поднимая глаз. Он был бледен как полотно.
Валентина взяла ручку. Покрутила её в пальцах.
— А где деньги, Игорек? — спросила она вдруг, глядя сыну прямо в макушку.
— Какие деньги, мам? — Игорь вздрогнул. — Мы же объясняли: продадим дом, погасим ипотеку...
— Нет, сынок. Я про те деньги, которые ты проиграл. И про те, которые Марина должна занять у этого... Серёги.
В комнате повисла тишина, такая плотная, что казалось, её можно резать ножом. Улыбка сползла с лица нотариуса. Марина застыла.
— Ты... ты подслушивала? — прошипела невестка, и лицо её исказилось злобой. — Старая дрянь!
— Марина! — дернулся Игорь.
— Заткнись! — рявкнула она на мужа. — Она все знает! Теперь терять нечего. Подписывай, сука! — Марина схватила со стола нож для фруктов и приставила его к горлу Валентины. — Подписывай, или я тебя прямо тут... У меня выхода нет! Меня убьют!
Нотариус вскочил, опрокинув стул.
— Эй, дамочка, вы что творите?! Я на такое не подписывался! Это уголовщина!
— Сядь! — визжала Марина. Глаза у неё были безумные. — Оформляй сделку!
Валентина Ивановна даже не шелохнулась. Она чувствовала холод лезвия у шеи, но страха не было. Было только бесконечное разочарование.
— Убери нож, Марина, — спокойно сказала она. — Ничего ты не сделаешь. Кишка тонка. Ты можешь только врать и воровать у своих.
— Я тебя прирежу! — взвыла невестка, сильнее надавливая на кожу. Выступила капля крови.
В этот момент ворота с грохотом распахнулись. На участок вбежали трое мужчин в форме, а с ними — участковый Петр Иванович, старый знакомый Валентины.
— Брось нож! Полиция! — гаркнул один из оперативников.
Марина вскрикнула, нож звякнул об пол. Она осела, закрыв лицо руками. Игорь вжался в стул, трясясь мелкой дрожью.
— Все в порядке, Валентина Ивановна? — участковый подошел к ней, тяжело дыша. — Успели?
— Успели, Петя. Спасибо, — она промокнула шею платком. — Забирайте их.
Оказалось, ночной звонок Валентины был именно участковому. А тот уже связался с городом. Про Серёгу и его банду «кредиторов» в полиции давно знали и пасли их. Показания Валентины о вымогательстве и угрозах стали последней каплей.
Когда Игоря и Марину выводили в наручниках, сын на секунду остановился.
— Мам... прости... — прохрипел он. По его лицу текли слезы. — Я не хотел... Мы запутались...
Валентина посмотрела на него. В этом взгляде не было ненависти, только глубокая, вселенская печаль.
— Запутался — это когда шнурки не можешь развязать, сынок. А когда мать продаешь бандитам и ножом угрожаешь — это предательство. Бог тебе судья.
Их увезли. Дом снова наполнился тишиной, но теперь это была тишина после боя. Тяжелая, звенящая.
Валентина Ивановна осталась одна. Следующие месяцы были самыми страшными в её жизни. Следствие, допросы, суды. Она узнала всё: и про огромные долги, и про то, что квартиру они действительно потеряли еще полгода назад, и жили на съемной, врали всем вокруг. Марине дали реальный срок — за мошенничество и покушение на убийство. Игорю — условный, как пособнику, но с обязательным лечением от игромании и огромными штрафами.
Самым сложным было объяснить всё Диме.
Внука привезли к ней в конце августа. Опека, учитывая обстоятельства и наличие жилья, разрешила Валентине Ивановне оформить временное опекунство, пока Игорь проходит лечение.
Мальчик был напуган, замкнут. Он не понимал, куда делись родители, почему мама «в командировке», а папа «в больнице».
Первые дни он только сидел в углу дивана и молчал. Валентина Ивановна не лезла к нему с расспросами. Она просто была рядом. Пекла пироги, читала вслух книжки, даже если он делал вид, что не слушает.
Однажды вечером, когда они сидели на веранде, Дима вдруг спросил:
— Ба, а правда, что папа хотел наш дом продать?
Валентина замерла. Откуда он знает?
— Откуда ты это взял, милый?
— Слышал, как мама по телефону кричала. Что мы продадим "бабкин сарай" и все будет хорошо. Ба, а разве этот дом — сарай? Он же... живой.
Валентина прижала внука к себе, глотая слезы.
— Нет, Димочка. Это не сарай. Это наш ковчег. Он нас спас. И папа... папа просто заболел. Но он поправится. Мы ему поможем. Но дом никому не отдадим.
Прошла осень, наступила зима. Валентина Ивановна научилась топить печь, чтобы экономить на электричестве. Научилась разбираться в школьной программе внука. Пенсии не хватало, и она начала вязать носки и шарфы на продажу — руки помнили.
Игорь вышел из клиники через полгода. Он приехал на дачу зимой, пешком от станции, промерзший, постаревший на десять лет. Он долго стоял у калитки, не решаясь войти. Валентина увидела его в окно.
Она вышла на крыльцо, накинув пуховый платок.
— Ну, чего стоишь? — спросила она строго, но без злобы. — Заходи. Дрова колоть некому, я уже намахалась.
Игорь поднял на неё глаза — глаза побитой собаки, но в которых впервые за долгое время светилась какая-то осмысленность.
— Я отработаю, мам. Я все отработаю. Я на завод устроился. Слесарем.
— Вот и хорошо. Руки у тебя от отца, золотые, вспомнишь. Иди, там Дима уроки делает. Помоги с математикой.
Весной, когда сошел снег, Валентина Ивановна и Игорь вышли в сад. Пионы проклевывались из земли красными, упругими ростками. Их было много, они были сильными, пережившими суровую зиму.
— Смотри, мам, — Игорь осторожно разрыхлил землю вокруг куста. — Живые. Я думал, вымерзли.
— Корни глубокие, сынок, — ответила Валентина Ивановна, опираясь на лопату. — Пока корни целы, жизнь продолжается. Даже если сверху все срезали под корень.
Она посмотрела на сына, который бережно, как когда-то отец, ухаживал за цветами. Потом на окно, где Дима махал ей рукой. И впервые за этот год почувствовала, что тяжесть с сердца ушла.
Дом выстоял. Семья — пусть искалеченная, пусть в шрамах — тоже выстояла. А пионы... пионы в этом году обещали цвести так пышно, как никогда раньше. Потому что лучшим удобрением для них, как оказалось, были не химикаты, а правда, какой бы горькой она ни была.
