Свекровь, Алла Витальевна, всегда смотрела на меня так, словно я была досадным пятном на её безупречной репутации, которое невозможно вывести даже самой дорогой химчисткой. С того самого дня, как Игорь впервые привел меня в их просторную квартиру на Кутузовском проспекте, я поняла: здесь мне не рады.
— Знакомься, мама, это Даша, — сказал тогда Игорь, нервно теребя пуговицу на рубашке.
Алла Витальевна отложила планшет, на котором выбирала шторы для загородного дома, и медленно, сканирующим взглядом, оглядела меня с ног до головы. Задержалась на моих туфлях из кожзама, купленных на распродаже, скользнула по простенькому платью и остановилась на лице.
— Даша... — протянула она, словно пробуя имя на вкус и находя его пресным. — И откуда же ты, Даша?
— Из Сосновки, — честно ответила я, стараясь улыбаться. — Это в Тверской области.
— Сосновка... — эхом повторила она. — Звучит очень... пасторально. А родители? Кто они? Владеют землей? Фермеры?
— Мама у меня библиотекарь, — тихо сказала я. — А отца нет. Меня дедушка воспитывал, он плотник.
В глазах Аллы Витальевны погас последний огонек интереса. Она вздохнула, взяла чашку с кофе и, не глядя на меня, бросила сыну:
— Игорь, передай гостье салфетку, у неё тушь осыпалась. И скажи домработнице, чтобы подавала ужин. Надеюсь, у Даши нет аллергии на устрицы? Ах, да, откуда в Сосновке устрицы...
Это было началом моего персонального ада. Я любила Игоря. Он казался мне принцем — образованным, вежливым, совсем не таким, как парни в моей деревне. Но он был мягким, как воск, и лепила из него всё, что хотела, его властная мать.
Подготовка к свадьбе превратилась в изощренную пытку. Алла Витальевна взяла всё в свои руки, заявив, что не позволит превратить торжество в «сельский балаган». Она выбирала ресторан, музыку, цветы. Моё мнение никого не интересовало. Но самым страшным ударом стал список гостей.
— Даша, деточка, — говорила она за месяц до свадьбы, перебирая пригласительные из дизайнерской бумаги. — Мы должны быть реалистами. Наш банкетный зал имеет свои стандарты. Это закрытый клуб, там строгий дресс-код.
— Я понимаю, Алла Витальевна, — кивнула я. — Я скажу маме, чтобы надела синее платье, оно очень приличное.
— Мама — это ладно, маму мы как-нибудь спрячем за колонной, — поморщилась свекровь. — Я про твоего деда. Как его... Матвей?
— Дед Матвей, — твердо сказала я. — Он мне вместо отца был. Он меня вырастил.
— Вот именно. Матвей, — она произнесла это имя с брезгливостью. — Он старый человек, деревенский. Ему восемьдесят лет. Ты представляешь его среди наших гостей? Среди партнеров Игоря по бизнесу? Среди моих подруг из министерства? Он же, наверное, и вилкой-то пользоваться не умеет, будет хлебать суп через край, сморкаться в скатерть и рассказывать про навоз и своих поросят. Зачем позорить мальчика?
«Мальчику» Игорю шел тридцать третий год. Он сидел рядом, уткнувшись в телефон, и делал вид, что изучает котировки акций.
— Игорь! — я повернулась к нему, ища поддержки. — Скажи ей! Дед продал свою машину, свою любимую «Ниву», чтобы я могла учиться в Москве! Он копил мне на выпускное платье! Как я могу его не позвать?
Игорь поднял на меня глаза, полные мученической усталости. Он боялся матери до дрожи в коленях. Весь их семейный бизнес — сеть элитных стоматологических клиник — держался на её связях и хватке. Игорь числился там директором, но без маминой подписи не мог купить даже скрепки.
— Даш, ну мама в чем-то права, — промямлил он. — Деду правда будет тяжело. Дорога дальняя, шум, сложная кухня... Ему может стать плохо. Давай мы к нему потом отдельно съездим? Тортик привезем, фотографии покажем. Ему так спокойнее будет.
Я промолчала, сглотнув горячий ком обиды. Я предала его тогда. Позвонила деду вечером и, сгорая от стыда, наврала, что свадьба будет молодежная, в формате фуршета, стоя, на крыше небоскреба, и старикам там просто негде будет сесть.
— Ничего, внучка, — его голос в трубке звучал спокойно, даже слишком спокойно. — Ты главное будь счастлива. Не переживай за меня. А я тут... У меня дела. Ульи проверить надо, забор подправить. Совет вам да любовь.
Свадьба прошла «дорого-богато». Я была красивой куклой в платье, которое выбрала свекровь («Скромность украшает, особенно бесприданниц»). Гости пили шампанское по цене моей годовой зарплаты учителя, обсуждали недвижимость в Дубае и смотрели на меня с вежливым сочувствием. Моя мама и тетя Света сидели в самом дальнем углу, испуганные и притихшие, боясь лишний раз пошевелиться.
Алла Витальевна сияла. Она принимала поздравления так, будто это была её свадьба.
— Какой мезальянс, конечно, — шептались за спиной её подруги. — Но Игорь такой благородный... Взял девочку из низов. Будет теперь ему руки целовать.
Прошел год. Жизнь в золотой клетке оказалась несладкой. Мы жили в квартире, которую нам «подарили», но оформили, разумеется, на Аллу Витальевну. Она приходила без звонка, проверяла пыль на шкафах белым платком, открывала кастрюли.
— Фу, Даша, опять борщ? — морщилась она. — Сколько раз я говорила: Игорь не ест тяжелую пищу. Ему нужны паровые котлеты из индейки и брокколи. Мы интеллигентные люди, а не грузчики.
Я работала в школе, но денег катастрофически не хватало. Свою зарплату я тратила на продукты и бытовую химию, потому что просить у Игоря было унизительно. Каждый раз, когда мне нужны были сапоги или пальто, начинался спектакль.
— Игорь, у меня подошва отклеилась, — говорила я.
— Даш, ну сейчас не время, — отмахивался он. — У нас кассовый разрыв, мы новое оборудование закупаем. Попроси у мамы, если так приперло.
А просить у мамы значило выслушать лекцию о том, как дорого обходится содержание такой непутевой невестки.
Развязка наступила в жарком июле. Позвонила соседка баба Нюра из Сосновки. Голос у неё дрожал и срывался.
— Даша... Ты сядь, дочка. Матвеич-то наш... Помер. Утром нашла его. В кресле сидел, на крыльце, словно уснул. Сердце.
Мир вокруг меня пошатнулся и рухнул. Дед. Мой сильный, вечный дед Матвей, пахнущий древесной стружкой и медом. Единственный человек, который любил меня просто так. И к которому я так и не приехала после той проклятой свадьбы.
Игорь встретил новость с раздражением.
— Соболезную, зай, — бросил он, не отрываясь от ноутбука. — Но ты же понимаешь, я поехать не смогу. У нас аудит на носу, я не могу бросить клинику.
— Ты не поедешь на похороны? — я не верила своим ушам. — Это же мой дедушка!
— Даш, ну это 300 километров в одну сторону по разбитой дороге! И потом... зачем? Я его толком не знал. И, честно говоря, не горю желанием спать в избе с тараканами и мыться в тазике. Возьми мою карту, купи венок от нас, найми там кого-нибудь, чтобы всё организовали.
Алла Витальевна вечером зашла «поддержать»:
— Ну что поделать, возраст. Все там будем. Ты, Даша, сильно не убивайся, тебе еще рожать, нервы береги. Поезжай, похорони, вступи в наследство. Продай этот разваленный дом, участок... Хоть какие-то копейки будут. Может, на ремонт в гостевом туалете хватит, а то мне там плитка разонравилась.
Я смотрела на них и чувствовала, как внутри меня что-то умирает. Любовь? Уважение? Надежда? Они говорили о смерти моего родного человека как о досадной помехе в их расписании.
Я поехала одна. В старом плацкартном вагоне, глотая слезы и глядя на проплывающие за окном леса.
Похороны прошли тихо. Пришла вся деревня. Мужики снимали кепки, бабы плакали в платки. Оказывается, дед Матвей многим помогал: кому крышу перекрыл бесплатно, кому денег дал на операцию и долг простил, кому просто словом помог.
— Золотой был мужик, — говорил сосед дядя Вася, опрокидывая стопку. — Скрытный только. Никогда не хвастался. А голова у него была светлая, министерская голова!
После поминок, когда люди начали расходиться, ко мне подошел мужчина. Он выглядел здесь так же чужеродно, как пальма в сугробе. Дорогой серый костюм, идеально начищенные туфли, кожаный портфель. На переносице — очки в тонкой золотой оправе.
— Дарья Сергеевна? — голос у него был глубокий, поставленный.
— Да.
— Примите мои искренние соболезнования. Меня зовут Аркадий Львович, я нотариус. Ваш дедушка, Матвей Иванович Ковалев, был моим клиентом более двадцати лет.
Я удивленно моргнула.
— Клиентом? Нотариуса? Зачем? Чтобы завещание на старый дом составить? Так тут и составлять нечего, я единственная наследница по закону.
Аркадий Львович едва заметно улыбнулся уголками глаз. В этой улыбке было что-то загадочное.
— Не только на дом, Дарья Сергеевна. У Матвея Ивановича было четкое распоряжение: огласить завещание ровно через три дня после похорон, непосредственно в этом доме. И главное условие: присутствовать должны вы, ваш супруг Игорь Валерьевич, а также его родители — Алла Витальевна и Борис Петрович.
Я нервно рассмеялась.
— Вы шутите? Они ни за что не приедут. Для них Сосновка — это филиал ада на земле. Они считают, что здесь живут дикари. Свекровь боится испачкать туфли о нашу траву.
— Это обязательное условие вступления в наследство, — жестко отчеканил нотариус. — Без их присутствия процедура не состоится. И поверьте, в их интересах быть здесь. Я бы настоятельно советовал вам позвонить мужу. Скажите им... скажите, что речь идет о сумме, которая заставит их забыть о грязи на дорогах.
Он вручил мне визитку с золотым тиснением и уехал на черном седане с тонированными стеклами. Водитель в фуражке открыл ему дверь. Я стояла посреди двора, где кудахтали куры, и смотрела вслед машине, пытаясь понять: что задумал дед?
Уговаривать Игоря пришлось долго.
— Даша, ты бредишь? — кричал он в трубку. — Тащиться в такую даль, чтобы послушать, как нам отпишут старый телевизор «Рубин» и шесть соток бурьяна? У меня совещание!
— Нотариус сказал, это обязательно. Игорь, он приехал на «Майбахе». У него водитель. И он сказал, что это в ваших интересах.
Слово «Майбах» сработало как магическое заклинание. А уж когда о богатом нотариусе узнала Алла Витальевна, её настроение мгновенно изменилось.
— Ну, раз такой серьезный человек... Может, старик клад нашел? Или иконы старинные? В деревнях такое бывает: живут в нищете, а на чердаке подлинник Малевича крысы грызут. Надо ехать. Я прослежу, чтобы тебя, дурочку, не обманули.
Они прибыли через два дня. Огромный черный внедорожник Игоря с трудом втиснулся в узкую деревенскую улочку, распугав гусей. Алла Витальевна вышла из машины, брезгливо оглядывая покосившийся забор. Она была в белых льняных брюках и шелковой блузке, на шее — массивное колье. Свекор, Борис Петрович, молчаливый и грузный мужчина, лишь крякнул, вылезая с водительского сиденья.
— Боже мой, какая антисанитария, — прокомментировала свекровь вместо «здравствуйте». — Даша, ты хоть бы дорожку помыла. Запах... навоза? Игорь, не дыши глубоко, это вредно.
Мы вошли в дом. Я старалась прибраться, но старая мебель и вытертые половики не могли скрыть бедности обстановки.
— Садитесь, — я указала на диван.
Алла Витальевна достала из сумки пачку влажных салфеток и демонстративно протерла клеенчатую скатерть, прежде чем положить на неё свой телефон.
— Ну и где этот твой нотариус? Надеюсь, мы не зря жгли бензин и тратили свое драгоценное время. У меня запись к косметологу на вечер.
Дверь отворилась, и вошел Аркадий Львович. Он был всё так же безупречен. Он прошел к столу, положил перед собой толстую кожаную папку и обвел присутствующих холодным взглядом.
— Добрый день. Прошу всех сесть. Процедура займет некоторое время.
— Давайте быстрее, — фыркнула Алла Витальевна. — Мы отказываемся от претензий на этот сарай в пользу Даши. Пусть продает и забирает деньги себе, нам этот хлам не нужен. Мы просто подпишем отказ и уедем, да?
Нотариус медленно снял очки и протер их платком.
— Я бы не спешил с выводами, уважаемая Алла Витальевна. Имущество покойного несколько... обширнее, чем вы можете себе представить.
В комнате повисла тишина. Слышно было только тиканье старых ходиков на стене.
— Что значит «обширнее»? — насторожился Игорь. — У него был трактор?
Аркадий Львович открыл папку. Листы бумаги захрустели в тишине.
— Итак. Матвей Иванович Ковалев завещает всё свое движимое и недвижимое имущество, а также все финансовые активы своей единственной внучке, Дарье Сергеевне...
— Это мы поняли, — перебила свекровь. — Ближе к цифрам.
— Список имущества включает, — голос нотариуса стал металлическим, чеканя каждое слово. — Первое. Земельный участок площадью сорок пять гектаров в районе Рублево-Успенского шоссе, категория земель — под элитную жилую застройку. Рыночная стоимость на текущий момент оценивается в восемнадцать миллионов долларов.
Алла Витальевна икнула. Громко, неприлично. Её глаза округлились, рот приоткрылся. Игорь выронил телефон.
— Второе, — невозмутимо продолжил нотариус. — Пакет акций строительного холдинга «Монолит-Групп» в размере 15%. Это контрольный пакет миноритария. Ежегодные дивиденды составляют порядка двухсот миллионов рублей.
«Монолит-Групп». Я знала это название. Они строили половину Москвы. Небоскребы, торговые центры, развязки.
— Третье. Депозитные счета в банках Швейцарии и Сингапура с общей суммой накоплений... — он назвал цифру в валюте, от которой у меня закружилась голова. — А также патент на изобретение особо прочного морозостойкого бетона, который используется при строительстве в Арктике. Роялти поступают ежеквартально.
— Это... это бред, — прохрипел Борис Петрович, хватаясь за сердце. — Старик... Матвей... Он же здесь жил! В этой избе! Он ходил в ватнике! Мы же... мы же его нищим считали!
— Матвей Иванович был человеком старой закалки, — пояснил нотариус, впервые позволив себе нотку теплоты в голосе. — В 90-е он был одним из основателей кооператива, который вырос в империю. Он был гениальным инженером. Но он никогда не гнался за роскошью. Когда его партнеры начали скупать яхты и дворцы, он забрал свою долю и уехал в родную деревню. Сказал, что устал от грязи большого бизнеса и хочет пчел разводить. Деньгами он управлял грамотно, но тратить их на побрякушки считал ниже своего достоинства. Он проверял людей. Смотрел, кто чего стоит без денег.
Я сидела, вцепившись в край стола до побелевших костяшек. Дед. Мой дед, который радовался банке растворимого кофе. Который штопал носки. Миллионер? Олигарх?
Картинки в голове складывались в пазл. Дед, читающий «Financial Times» (я думала, он учит английский от скуки). Его странные телефонные разговоры про «цемент» и «активы». То, как спокойно он воспринял весть о моей «богатой» свадьбе. Он знал. Он всё знал про них.
Алла Витальевна вдруг ожила. Она встрепенулась, как хищная птица, почуявшая запах крови. В её взгляде произошла мгновенная трансформация: брезгливость сменилась алчным обожанием. Она смотрела на меня уже не как на деревенщину, а как на сундук с бриллиантами.
— Боже мой! — воскликнула она елейным голосом. — Какой был человек! Какой скрытый талант! Даша, деточка, ты же теперь... Мы же теперь... Это же всё в семью! Игорь, ты слышишь? Мы сможем расширить сеть! Мы купим виллу в Италии! Дашенька, какая же ты у нас умница!
Игорь подскочил ко мне, пытаясь обнять.
— Зайка! Ты представляешь? Мы богаты! Мы реально богаты!
— Есть одно условие, — голос нотариуса прозвучал как выстрел. Он перекрыл восторженные вопли родни.
Все замерли.
— Какое условие? — насторожилась Алла Витальевна. — Налоги? Мы всё оптимизируем, у меня отличные юристы.
— В завещании есть пункт, касающийся лично вас, господа, — нотариус посмотрел прямо в глаза свекрови. — Матвей Иванович предвидел эту реакцию. Он оставил письмо. Личное письмо для внучки, которое я обязан зачитать вслух. От содержания этого письма и вашего решения зависит судьба наследства.
Аркадий Львович достал из конверта сложенный листок. Обычный тетрадный лист в клеточку.
— Читайте! — нервно крикнула Алла Витальевна. — Мы на всё согласны! Мы же одна семья!
— «Дашутка, дочка моя любимая, — начал читать нотариус. Голос его стал мягче, подражая интонациям деда. — Если ты это слышишь, значит, меня уже нет. Прости, что не говорил тебе про деньги. Боялся я. Боялся, что испортят они тебя. Хотел, чтобы ты человеком выросла, сама всего добилась. Чтобы тебя полюбили не за приданое, а за душу твою.
Я видел твоего мужа. И родню его видел. Глаза у них пустые, Даша. Там вместо души — калькулятор. Не позвали они меня на свадьбу — и ладно, я не в обиде. Но я знаю, как они к тебе относятся. Как к бедной родственнице, приживалке. Знаю, как свекровь тебя куском попрекает, а муж молчит, трус.
Поэтому вот мое условие. Дарья получает всё наследство — деньги, акции, земли — только в том случае, если она немедленно, прямо сейчас, в присутствии нотариуса, подпишет заявление на развод с Игорем Валерьевичем. И оставит его и его семейку с тем, с чем они пришли — ни с чем».
В комнате стало так тихо, что звон пролетающей мухи показался гулом реактивного самолета.
— «...А если решит остаться с ним — все деньги, до копейки, уходят в благотворительный фонд помощи ветеранам строительства и детским домам. Решать тебе, внучка. Но помни: любящие люди дедами не брезгуют. А те, кто сейчас начнет тебе пятки лизать, — это не семья, это пиявки. Выбирай: или свобода и уважение, или жизнь с теми, кто продаст тебя при первой возможности».
Алла Витальевна побледнела так, что стала похожа на мертвеца. Губы её затряслись.
— Что? — прошептала она. — Это... это незаконно! Это шантаж! Старик выжил из ума! Мы оспорим это в суде! Мы признаем его недееспособным посмертно!
— Все справки о психическом здоровье Матвея Ивановича у меня в папке, — спокойно парировал нотариус. — Завещание безупречно. У вас десять минут на решение, Дарья Сергеевна. Бланки на развод у меня с собой.
Десять минут.
Игорь бросился ко мне, упал на колени, хватая мои руки. Его ладони были потными и липкими.
— Даша! Дашенька! Ты же не послушаешь этого маразматика? Мы же любим друг друга! Ну подумаешь, свадьба... Ну ошиблись, с кем не бывает? Мы же семья! Подумай о нас! О наших будущих детях!
Алла Витальевна сменила тактику. Она уже не кричала, она скулила.
— Доченька! — её голос сочился фальшивым медом. — Дедушка просто шутил! Он обиделся, старенький был. Но мы-то знаем правду! Я же тебя всегда как родную любила! Я же тебя учила, воспитывала для твоего же блага! А деньги... Деньги — это такой шанс! Игорь станет большим человеком, ты будешь королевой! Мы купим тебе всё, что захочешь! Не делай глупостей! Развод — это позор! А тут — такое состояние!
Я смотрела на них сверху вниз. Я видела не людей, а карикатуры. Перекошенные жадностью лица, бегающие глазки. Где то величие? Где аристократизм? Сейчас передо мной ползали люди, готовые продать мать родную за пакет акций.
— Игорь, — тихо спросила я. — А если бы не было денег? Если бы дед оставил мне только этот дом и долги? Ты бы поехал сюда?
— Конечно! — выкрикнул он слишком быстро, слишком горячо. — Я же приехал!
— Ты приехал, потому что нотариус намекнул на деньги, — я высвободила руку из его хватки. — Ты приехал за наследством, а не почтить память деда.
— Нет! Даша! Я люблю тебя!
— Любишь? — я горько усмехнулась. — Поэтому ты ни разу не защитил меня, когда твоя мама называла меня нищебродкой? Поэтому ты стыдился моего деда? Поэтому я ходила зимой в осенних сапогах, пока вы покупали новую кофемашину в офис?
Борис Петрович, молчавший всё это время, вдруг тяжело поднялся.
— Хватит, Алла, — рявкнул он на жену. — Прекрати этот цирк. Противно смотреть.
Он повернулся ко мне:
— Даша, я не лез в ваши дела, и зря. Парень он неплохой, но слабый, весь в мать. А ты... ты девка правильная. Дед твой — мужик был кремень. Уважаю. Решай сама.
Я подошла к окну. За стеклом шумели березы, которые посадил дед. Там был настоящий мир. А здесь, за столом, сидела ложь, прикрытая золотом.
Если я останусь с Игорем, я предам память деда. Я предам себя. Они проглотят меня, пережуют и выплюнут. Теперь они будут сдувать с меня пылинки, но только пока у меня есть деньги. А любовь... Любви здесь никогда и не было. Был только расчет и снобизм.
Я чувствовала, как с плеч падает огромный, невидимый груз. Страх остаться одной, страх быть «не такой», страх не соответствовать их «уровню» — всё это исчезло. Осталась только звенящая ясность.
— Аркадий Львович, — я повернулась к нотариусу.
Все замерли. Игорь перестал дышать.
— Да, Дарья Сергеевна?
— Давайте ручку. Я подписываю.
Визг Аллы Витальевны, наверное, слышали в соседнем районе.
— Ты! Дрянь деревенская! Неблагодарная тварь! Да кому ты нужна без нас?! Да мы тебя из грязи вытащили! Да ты сдохнешь под забором со своими деньгами! Будь ты проклята!
Маска слетела окончательно. Звериный оскал жадности и ненависти.
Игорь медленно поднялся с колен. Его лицо стало серым.
— Даша... Ты серьезно? Ты меня... меня меняешь на бабки?
— Нет, Игорь, — я подписала бумагу размашистым почерком, чувствуя силу в каждом штрихе. — Я не меняю тебя на деньги. Я покупаю себе свободу. И возвращаю себе гордость. Дед не оставил мне выбора, потому что любил меня больше, чем вы все вместе взятые. Он знал: с вами я погибну.
Я передала документы нотариусу и выпрямилась во весь рост.
— Вон отсюда, — тихо, но твердо сказала я. — Убирайтесь из моего дома. Это дом моего деда. И теперь — мой. Здесь не место таким, как вы.
— Поехали, — грубо дернул жену за руку Борис Петрович. — Проиграли, Алла. Умей проигрывать. Матвей нас всех уделал. С того света уделал.
Они уходили с позором. Алла Витальевна сыпала проклятиями, спотыкаясь на своих каблуках. Игорь шел, ссутулившись, как побитая собака. Я слышала, как взревел мотор внедорожника, как шуршали шины по гравию, унося прочь мою прошлую, фальшивую, серую жизнь.
В комнате остались только я и нотариус. Тишина теперь была другой — чистой, спокойной.
— Правильный выбор, Дарья Сергеевна, — Аркадий Львович впервые улыбнулся открыто и тепло. — Матвей Иванович гордился бы вами. Он до последнего надеялся, что вы сможете порвать этот круг. Кстати, он просил передать вам еще кое-что лично, когда всё закончится.
Он достал из портфеля маленькую флешку.
— Здесь видеообращение. И коды доступа. Моя фирма будет вести ваши дела, если вы доверитесь. Вашему деду мы служили верой и правдой. И вам будем.
Вечером, когда солнце садилось за лес, окрашивая небо в багряные тона, я сидела на крыльце, укутавшись в дедов старый тулуп. На коленях стоял ноутбук. С экрана на меня смотрел дед. Он сидел в своем любимом кресле, в простой рубашке, щурился в камеру и хитро улыбался.
— Ну что, Дашка, — говорил он родным хрипловатым голосом. — Если смотришь это кино, значит, прогнала ты этих дармоедов. Молодец! Я знал, что кровь не водица, характер у тебя мой. Не бойся больших денег, внучка. Деньги — это просто инструмент. Как топор. Можно дом построить, а можно и дров наломать. Главное — в чьих они руках. Я в тебе уверен. Построй что-нибудь хорошее. Школу построй новую в районе, больницу отремонтируй, а то стыдно смотреть. И живи. Живи так, чтобы ни перед кем голову не гнуть. Люблю я тебя.
Я плакала и смеялась одновременно. Слезы катились по щекам, но мне было легко. Я была наследницей империи, владелицей заводов и земель. Но в этот момент я чувствовала себя просто внучкой самого мудрого, самого хитрого и самого любящего деда на свете.
Через месяц нас развели. Алла Витальевна пыталась судиться, нанимала дорогих адвокатов, доказывала, что я мошенница, что дед был невменяем. Но команда юристов Аркадия Львовича размазала их в суде за два заседания. Брачного контракта у нас не было, а наследство не является совместно нажитым имуществом. Они остались ни с чем.
Я не стала гламурной львицей. Я не переехала на Рублевку. Я купила хорошую квартиру маме в Твери. В Сосновке я построила современный медицинский центр и новый Дом культуры, назвав его именем Матвея Ковалева. Дом деда я не продала и не снесла — отремонтировала, провела все удобства, но сохранила дух старой избы. Я часто приезжаю туда, когда нужно принять важное решение.
Иногда, листая ленту новостей, я натыкаюсь на фото Игоря. Он женился снова, на какой-то блогерше с накачанными губами. Алла Витальевна на фото улыбается своей хищной улыбкой, но я вижу, как постарело и осунулось её лицо. Они ищут новую жертву, новый ресурс, чтобы поддерживать видимость красивой жизни.
А я? Я просто живу. Свободно. Управляю фондом, учусь вести бизнес. И знаю, что где-то там, наверху, на самом пушистом облаке, дед Матвей смотрит на меня, одобрительно крякает и пускает кольца дыма из своей трубки, довольный тем, как ловко он проучил зазнавшуюся родню.
