Судя по воспоминаниям бакинцев старшего поколения самыми яркими детскими впечатлениями был период Великой Отечественной войны. Не смотря на все лишения, именно о той поре они чаще всего вспоминают. Видимо было что-то в Баку тех времен, что заставляет уже достаточно пожилых людей возвращаться к ним вновь и вновь.
В воспоминании ниже, как раз есть небольшой фрагмент, который дает понимание, чем годы войны отличались от более поздних годов.
Бакинское детство, которое не отменила война
События и происшествия, связанные с войной, при всей их тяжести и значимости, так и не заслонили в моей памяти тех эпизодов, которые случаются в детстве любого ребёнка — маленьких историй, бытовых эпизодов, радостей и огорчений, которые случаются с каждым ребёнком, выросшим даже в самое тревожное время.
Для бакинских детей война, конечно, не была столь трагичной, как для наших сверстников, оказавшихся в эпицентре боёв, бомбёжек и оккупации. Но и у нас она присутствовала постоянно — в разговорах, в карточках, в очередях, в темноте по вечерам, в экономии буквально на всём. И всё же детство умудрялось жить своей жизнью, находя в этих условиях собственное равновесие — маленькое убежище, где оно продолжает жить по своим законам.
Дом, где всё держалось на маме
Мама почти всегда находилась дома, но это вовсе не означало, что у неё было свободное время. С утра до вечера она была занята — уроками, хозяйством, бесконечными заботами. В музыкальной школе, где она начала работать, катастрофически не хватало классов и инструментов, и потому ученики — и школьники, и те, кто занимался частным образом — приходили к нам домой.
— «Сиди тихо, не бегай, у меня урок», — говорила мама, прикрывая дверь в комнату.
Между занятиями она успевала всё остальное: сходить за продуктами, постирать, заштопать, приготовить. Поднималась мама затемно — в пять или в половине шестого утра, а освобождалась от дел за полночь. Папа почти всегда был на работе, возвращался домой очень поздно, и вопрос о разделении забот просто не существовал.
Поэтому, едва мне исполнилось шесть лет, мама начала посылать меня по разным делам — в магазин, в кассу коммунальных платежей, где приходилось подолгу стоять в очереди. Мне доверяли не только деньги, но и самое главное — продуктовые карточки.
— «Смотри, не потеряй», — говорила мама строго. — «Это всё, что у нас есть».
Я понимал, что потеря карточек означала бы беду для всей семьи, поэтому буквально дрожал над ними от чувства ответственности. Иногда снилось, что я их потерял и это был самый страшный сон моего детства.
Детские группы
Нельзя было допустить, чтобы я целыми днями оставался без присмотра или просто болтался по двору. В детский сад меня никогда не водили, но его заменяли так называемые детские группы. Ходил я туда без особой радости, хотя иногда с удовольствием оставался дома — читал, возился с игрушками, наблюдал за двором из окна.
Бывали периоды, когда я не посещал группу по нескольку недель: то простужусь, то группа распадётся, то родителям в какие-то месяцы становилось накладно платить. Но это были исключения. Мама справедливо считала, что ребёнок должен как можно больше быть на воздухе среди воспитанных сверстников, под постоянным присмотром положительных воспитательниц.
Первой была маленькая английская группа — всего три-четыре ребёнка. Занималась нами важная и образованная дама из «бывших» — мадам Бенкендорф.
— «Repeat after me», — произносила она, прогуливаясь с нами по бульвару.
Её внук, заносчивый мальчик, со мной не играл и делал вид, будто меня вовсе не существует. Вскоре Бенкендорфы уехали из Баку навсегда — скорее всего, их выслали. В те годы «ненадёжный элемент» из города исчезал тихо, без обсуждений.
Потом были другие группы — более многочисленные. Летом и осенью мы обитали на Бульваре, зимой — на Парапете или в сквере у начала Шемахинки. В центре города существовали десятки таких групп, каждая имела «свою» аллею и даже «свою» скамейку. Чужие места не занимали.
Играть разрешалось только в спокойные игры: в «классики», прыгать через верёвочку, играть в прятки — но строго в установленных границах.
— «Далеко не убегать!» — напоминала наставница, окружённая сумками с завтраками и водой.
Футбол, казаки-разбойники, «горелки» оставались для вечера и двора. Там можно было кричать, носиться, лазить по деревьям.
И, конечно, мальчики везде играли в войну. Палками вместо ружей, деревянными пистолетами, выструганными старшими ребятами, мы прятались за кустами, шли в атаку, маршировали и пели военные песни.
В ненастную погоду, особенно в зимний и ранний весенний период, наши воспитательницы приглашали нас к себе домой. Там, под их кровом, они всячески нас развлекали и занимали, стараясь скрасить наше время.
Бакинские беспризорники
Большую опасность для нас представляли беспризорные мальчики. Они не проявляли физической агрессии, их главной целью были наши сумки с провизией.
В годы войны в Баку было много беспризорников. Одетые в лохмотья, голодные и грязные дети сбивались в небольшие банды и крали все, что попадалось под руку.
Заметив приближение такой группы, наша воспитательница собирала детей вокруг себя и готовилась к отражению нападения.
— «Ко мне! Быстро!» — сквозь губы призывала наставница.
Однажды, из-за недостаточной бдительности, беспризорники все-таки унесли чью-то сумку. Но опустошив содержимое, вернули обратно.
Нужно отметить, что наши воспитательницы, несмотря на неприятные инциденты с кражей детских завтраков, не испытывали злобы или ненависти к этим несчастным детям. Они часто разговаривали с ними, делились едой. После установления контакта и взаимопонимания риск нападений существенно снижался.
Даже спустя год после окончания войны в Баку все еще можно было увидеть грязных и оборванных детей, ночевавших в укромных местах, а днем слонявшихся возле рынков и кинотеатров. Их становилось все меньше, и многих я знал лично.
Вечера у тёти
Особое место в моём детстве занимала тётя. Субботы я ждал с нетерпением: вечером мама отводила меня к ней на улицу Мясникова — «с ночёвкой».
Улица Мясникова, бывшая Милютинская (сейчас Тарлана Алиярбекова), шла от Бульвара (проспекта Сталина) до сада Карла Маркса.
Мы сидели в тускло освещенной коптильной комнате и пили чай. За скромным столом, характерным для тех военных лет, никогда не звучали сплетни или пересуды о знакомых и родственниках.
Взрослые говорили о вестях с фронта, о письмах, которые приходили довольно регулярно. Вспоминали довоенные и дореволюционные годы, вспоминали близких, ушедших в мир иной.
Нередко наши вечера украшала Софья Николаевна, старый и верный друг семьи. Эта немолодая, одинокая женщина, любившая курить самокрутки, которые она хранила в потертом кожаном портсигаре, часто вспоминала Варшаву. Там, в городе ее детства и юности, она получила гимназическое образование, а затем, в годы Первой мировой войны, была эвакуирована в Баку. Воспоминания о Варшаве вызывали у Софьи Николаевны слезы, ведь она безмерно любила свой родной город и, покинув его, навсегда утратила многое.
— «В Варшаве всё было иначе…» — говорила она, и голос её дрожал.
После ухода гостей, мы готовили спальное место для меня на старой раскладушке. Перед сном тетя погружала меня в мир книг, читая вслух произведения Жюля Верна, Фенимора Купера или советских авторов вроде Кассиля и Гайдара. Этот выбор литературы сильно отличался от предпочтений моего отца. Он настаивал на русской классике, считая современную детскую литературу и приключенческие романы пустой болтовней.
— «Белиберда», — говорил папа и однажды спрятал от меня «Золотого телёнка», которого тетя дала почитать с собой.
Отец тоже любил читать мне вслух. Его голос навсегда связался для меня с Толстым — с Жилиным и Костылиным.
— «Русская классика — вот что нужно», — говорил папа.
Когда тетя работала в выходные, она брала меня с собой в «Интурист».
Бухгалтерия находилась в подвале. Тетя давала мне стол, и я рисовал на
старых бланках или играл с арифмометром «Феликс».
Праздники и развлечения
Новогодние ёлки тех лет невозможно вычеркнуть из памяти.
Для детей военного времени сам праздник у ёлки — с артистами, песнями и представлениями — был настоящим чудом. А уж подарки, которые вручали в конце торжества строго по пригласительным билетам, и вовсе воспринимались как нечто особенное. Их выдавали в цветных, накрахмаленных марлевых мешочках. Внутри, как правило, находилась пачка печенья, несколько конфет, яблоко и мандарин — набор скромный, но вызывавший неподдельную радость.
Ёлки тогда устраивали повсеместно: каждое учреждение или предприятие — для детей своих сотрудников, каждая школа — для учеников. Кроме того, почти каждому ребёнку перепадал билет на какой-нибудь «общий» праздник — в Доме культуры, во Дворце пионеров или даже в зале кинотеатра.
Особенно запомнился мне праздник в Доме Красной Армии, где работала мама — она преподавала в детской музыкальной школе. В памяти до сих пор стоит огромная ёлка, почти достававшая до потолка просторного фойе с зеркалами вдоль стен. Было и сценическое представление в нарядном зале, и угощения, которые я с нетерпением разглядывал уже дома, развязывая заветный подарочный мешочек.
Помню и ёлку в гостинице «Интурист». В тот день я впервые в жизни прокатился на лифте, которым управлял пожилой лифтёр в форменной фуражке. Детей сотрудников, приглашённых на этот праздник, оказалось совсем немного. Зато взрослые долго играли с нами, шутили, водили хороводы, а потом усадили всех за общий стол и напоили сладким чаем с печеньем.
Но самой желанной, самой шумной и весёлой ёлкой считалась та, что проходила в городском Дворце пионеров. Туда стремились попасть все. Мне же, к сожалению, так и не довелось там побывать.
Иногда я задумываюсь, не приукрашиваю ли я прошлое, не идеализирую ли те далёкие годы. Но и сегодня не перестаю удивляться, с какой теплотой и заботой всё это делалось для нас, детей.
Позднее, уже в мирное и спокойное время, когда организация праздников и подарков не требовала особых усилий, именно подарки военных лет почему-то казались более ценными и притягательными. И уверен: не только мне — маленькому мальчику того времени, — но и многим другим детям они запомнились именно такими.
Объяснить это можно, пожалуй, лишь добросовестностью и высоким чувством ответственности людей, которые тогда работали с детьми — и по профессии, и по общественному поручению. В военные годы чувство долга поддерживалось не только страхом наказания, но нередко и куда более возвышенными мотивами.
Редким, но постоянным развлечением стали походы в кино. Одного меня туда ещё не отпускали — был слишком мал, поэтому каждый фильм, на который меня приводили, превращался в настоящее событие.
Помню, как в самом начале войны я смотрел музыкальную картину «Свинарка и пастух» с Ладыниной и Зельдиным, как ходил на так называемые «киносборники», где показывали короткие документальные и игровые сюжеты на военную тему.
Надолго врезались в память фильм о Гражданской войне «Мы из Кронштадта», необычайно популярный среди детской аудитории, и картина «Подводная лодка Т-9», снятая в Баку эвакуированными мосфильмовцами и ленфильмовцами. В первые послевоенные годы, когда я уже ходил на детские сеансы один или с друзьями по двору и школе, я окончательно «досмотрел» весь нехитрый военный репертуар, оставшийся от тех лет.
День Победы
К концу апреля война, казалось, была на исходе. Ожидание мира было повсеместным и нарастало с каждым днем. Радиоприемники, которые в начале войны были приказано сдать на специальные склады из-за опасений перед вражеской пропагандой и вернулись лишь в 1946 году, были недоступны. Однако, чтобы поддерживать связь с населением, в каждой квартире были установлены громкоговорители радиотрансляции – массивные черные тарелки, вещавшие с шести утра до полуночи. Эти громкоговорители работали непрерывно. Поэтому в первых числах мая, под звуки нового гимна, который звучал перед началом передач, просыпались все, даже те, кто не должен был вставать так рано. Все с напряжением вслушивались в победные сводки Левитана, зная, что война вот-вот закончится. Мне мама уже рассказала, что Берлин окружен войсками Жукова и Конева, и бои идут в самом городе. Падение Берлина воспринималось как неминуемый конец войны. Когда же, наконец, рано утром пришла радостная весть, я еще крепко спал.
9 мая мама разбудила меня и сказала:
— «Война закончилась. Мы победили».
Во дворе было полно людей, вечером — салют, песни, раненые солдаты, которых в тот день отпустили из госпиталей.
Взрослые говорили о будущем. А для меня всё было ясно и просто: теперь начнётся счастливая жизнь. Поездки, школа, пионерия, подвиги.
Я верил, что живу в самой справедливой и свободной стране, победившей фашизм. И потому был по-настоящему счастлив.