Декабрьский вечер выдался колючим и неприветливым. Ветер швырял в лицо горсти ледяной крупы, заставляя людей на остановке вжимать головы в плечи и перетаптываться с ноги на ногу, пытаясь сохранить остатки тепла. Я стояла чуть в стороне, прикрываясь от ветра рекламным щитом, и мысленно перебирала содержимое холодильника. Нужно было купить сметану к борщу и, возможно, что-то к чаю — муж Андрей обещал вернуться пораньше, а младший сын, Петька, наверняка снова попросит печенье.
Мой пуховик, купленный три года назад на распродаже, уже не грел так, как раньше. Молния заедала, а цвет из «небесно-голубого» превратился в какой-то неопределенно-серый, несмотря на стирки. Но в кармане лежала зарплата, дома было тепло, и эта мысль согревала лучше любой шерсти.
Внезапно к остановке, нагло подрезав старенький автобус, подкатил массивный черный внедорожник. Он был настолько чистым и блестящим, что казался инородным телом среди грязного снежного месива нашего спального района. Дверь открылась, и из салона, словно королева из кареты, вышла женщина.
Я не сразу узнала её. Лишь когда она повернулась к свету фонаря, сердце екнуло. Света. Моя институтская подруга, с которой мы не виделись лет пять.
Она выглядела роскошно. Длинная, до пят, норковая шуба цвета «черный бриллиант» переливалась под уличными огнями. На ногах — изящные кожаные сапоги на каблуке, который явно не предназначался для гололеда. Голову покрывал шелковый платок, из-под которого выбивались идеально уложенные светлые локоны.
Водитель выскочил следом, пытаясь подать ей руку, но она резко отдернула локоть и что-то бросила ему через плечо. Машина отъехала, оставив её одну среди нас, простых смертных, ожидающих маршрутку.
— Лена? — её голос прозвучал удивленно, с нотками той самой жалости, которую я ненавидела. — Боже мой, это ты?
Она шагнула ко мне, и меня окутало облаком дорогого, тяжелого парфюма.
— Привет, Света, — улыбнулась я, стараясь не стучать зубами от холода. — Какими судьбами в наших краях? Ты же, кажется, в элитном поселке живешь?
Света окинула меня взглядом — от стоптанных сапог до вязаной шапки, которую мне связала свекровь. В её глазах мелькнуло что-то странное: смесь превосходства и... тоски?
— Да вот, к маме заезжала, — она махнула рукой в сторону старых пятиэтажек. — Водитель меня высадил, ему срочно надо было шефа забрать, а за мной другую машину пришлют. Стою вот, мерзну. А ты... всё так же?
— Как «так же»? — не поняла я.
— Ну... — она деликатно замялась, касаясь рукавом моей дешевой куртки. — Работаешь в школе? На автобусах ездишь?
— Работаю, — спокойно ответила я. — И на автобусах езжу. Машина у мужа, он на объекте сегодня.
Света вздохнула, и этот вздох был полон театрального сочувствия. Она придвинулась ближе, словно хотела согреть меня своим величием.
— Бедная ты моя, Леночка. Смотрю я на тебя и сердце кровью обливается. Мы же с тобой отличницами были, надежды подавали. А ты вон как... Замучила тебя жизнь-то. Лица на тебе нет, усталая, одета... скромно.
Она говорила, а я смотрела на её лицо. Вблизи, даже под слоем профессионального макияжа, я видела то, что она так тщательно скрывала. Тональный крем лежал слишком плотно на левой скуле, словно маскируя старый синяк. В уголках губ залегли глубокие, горькие складки. А глаза... Глаза бегали, она постоянно озиралась, словно боялась, что кто-то наблюдает за ней из темноты.
— У меня всё хорошо, Свет, — искренне сказала я. — Правда. Андрей меня любит, дети радуют. Мы летом на море ездили, дикарями, в палатках. Так здорово было!
Света скривилась, словно проглотила лимон.
— В палатках... Ох, Лена, Лена. Романтика нищеты. А я вот только с Мальдив вернулась. Скука смертная, конечно, но Вадим настоял. Он же у меня... заботливый. Всё для меня, всё к ногам. Шубу вот новую подарил на годовщину. Говорит: «Ты у меня должна быть королевой».
Она провела рукой по меху, но движение было нервным, дерганым. Я заметила, как дрожат её пальцы с безупречным маникюром. На безымянном пальце сверкал огромный бриллиант, но рука была такой худой, что кольцо, казалось, вот-вот соскользнет.
— Знаешь, — продолжила она, понизив голос, — я тебе даже завидую иногда. Ну, совсем чуть-чуть. Твоей этой... простоте. Не надо думать, как соответствовать статусу, не надо на эти приемы ходить, улыбаться нужным людям. Но потом посмотрю на твою куртку... — она снова выразительно посмотрела на мой пуховик, — и понимаю: нет, лучше уж в золотой клетке, чем на воле, но голодной.
— Я не голодная, Света, — тихо ответила я. — И клетка, даже золотая, остается клеткой.
Она вдруг замерла. Её взгляд стал жестким, колючим.
— Что ты понимаешь? — прошипела она. — Ты же жизни не видела. Ты считаешь копейки до зарплаты, а я могу купить этот киоск вместе с продавщицей. Мой Вадим — уважаемый человек. Его все боятся! То есть... уважают.
Оговорка резанула слух. «Боятся».
В этот момент подъехал мой автобус. Старый, пыхтящий, набитый людьми.
— Ну, мне пора, — сказала я. — Рада была тебя видеть, Свет. Береги себя.
Она вдруг схватила меня за руку. Её ладонь была ледяной, несмотря на кожаные перчатки.
— Лена... — в её голосе прозвучала мольба, которая тут же исчезла, сменившись привычной маской высокомерия. — Возьми денег. Ну правда. Купи себе что-нибудь нормальное. Не позорься.
Она потянулась к сумочке — крокодиловая кожа, стоимость, наверное, как моя годовая зарплата.
— Не нужно, — я мягко отвела её руку. — Мне всего хватает. А тебе... тебе удачи.
Я вошла в автобус и, пробившись к окну, посмотрела на улицу. Света стояла там же, одинокая фигура в роскошной шубе посреди грязного снега. В этот момент к ней подъехал еще один черный автомобиль. Я увидела, как из него вышел грузный мужчина. Даже отсюда, через заляпанное стекло, я почувствовала исходящую от него агрессию. Он что-то резко сказал ей, схватил за локоть — грубо, по-хозяйски — и буквально втолкнул в машину.
Света не сопротивлялась. Она покорно нырнула в салон, словно привыкла быть вещью, которую перекладывают с места на место.
Автобус тронулся. Женщина рядом со мной, тяжело дыша и прижимая к груди пакеты, проворчала:
— Ишь, фифа. Шуба до пят, а стоит на остановке. Любовника, поди, ждала. Вот кому жить хорошо, ни забот, ни хлопот. А тут думаешь, как за коммуналку заплатить...
Я посмотрела на неё, потом на своё отражение в темном стекле. Усталое лицо, простая шапка. Но в моих глазах не было того животного страха, который я увидела у Светы.
— Не завидуйте ей, — тихо сказала я. — Иногда шуба греет тело, но замораживает душу.
Женщина хмыкнула и отвернулась, а я ехала домой, где меня ждали тепло, вкусный ужин и муж, который никогда, ни при каких обстоятельствах, не позволил бы себе схватить меня так, как тот «уважаемый человек» схватил мою подругу. Она жалела меня за бедность. Я жалела её за богатство, цена которому — сломанная жизнь.
Дома пахло жареной картошкой с луком и укропом — запах, который моментально вытеснил из головы холод улицы и тяжелое впечатление от встречи. Андрей стоял у плиты в домашней футболке, помешивая ужин. Услышав, как я вошла, он обернулся, и его лицо озарила та самая теплая, родная улыбка, ради которой я готова была терпеть любые жизненные невзгоды.
— Пришла! Замерзла? — он тут же подошел, помог снять куртку и потер мои озябшие ладони своими большими, горячими руками. — А Петька уроки делает, Маша рисует. Я вот решил картошечки... Как день прошел?
— Нормально, — выдохнула я, прижимаясь щекой к его плечу. — Только встреча странная была. Светку видела.
— Ту самую? — Андрей нахмурился. Он знал историю нашей дружбы и её финал. — И как она? Всё еще королева мира?
— Вроде того. В норке, с бриллиантами. Жалела меня, денег предлагала.
Андрей хмыкнул, возвращаясь к плите.
— Ну-ну. Пусть свои деньги на психотерапевта копит. Видел я её мужа пару раз в городе. Глаза у мужика... как у акулы. Пустые и злые.
Пока мы ужинали, смеясь над шутками детей и обсуждая планы на выходные, я не могла отделаться от мыслей о прошлом. Память услужливо подбрасывала картинки десятилетней давности.
Мы со Светой были неразлучны. Две провинциалки, приехавшие покорять большой город. Только цели у нас были разные. Я мечтала стать учителем литературы, найти любовь, построить крепкую семью. Света мечтала «удачно выйти замуж». Это была её мантра, её бизнес-план.
— Ленка, ты дура, — говорила она мне на третьем курсе, подкрашивая ресницы перед походом в дорогой клуб, куда нас пускали за красивые глаза. — Любовь в кастрюлю не положишь. Мужик должен быть ресурсом. Он — кошелек, ты — украшение. Это честный обмен.
Когда она встретила Вадима, ей казалось, что она вытянула счастливый билет. Вадим был старше на пятнадцать лет, занимался строительным бизнесом и ездил на машине, которая стоила как наш институт. Он красиво ухаживал: огромные букеты, рестораны, подарки. Света сияла. Она не замечала — или не хотела замечать — тревожных звоночков.
Я помню их свадьбу. Это было торжество века местного разлива. Лимузины, сотни гостей, платье от кутюр. Но уже тогда, среди криков «Горько!», я почувствовала холод. Вадим не смотрел на Свету с любовью. Он смотрел на неё как на дорогое приобретение, как на породистую лошадь, которой можно хвастаться перед партнерами.
Первый раз я поняла, что всё плохо, через полгода после свадьбы. Я приехала к ним в загородный дом — огромный особняк за высоким забором. Света встретила меня радостно, но была какой-то дерганой. Мы пили чай в гостиной, размером с мою квартиру, когда вошел Вадим.
— Кто разрешил гостей? — спросил он негромко, даже не поздоровавшись со мной.
Света сжалась.
— Вадичка, это же Лена, моя подруга... Ты же знаешь её.
— Я знаю, что я хочу тишины, — он подошел к столу и медленно, глядя Свете в глаза, перевернул чашку с чаем прямо на белоснежную скатерть. Горячая жидкость потекла на пол. — Убери. И чтобы через пять минут в доме никого не было.
Я тогда ушла, сгорая от стыда и страха за подругу. Потом пыталась звонить ей, но она сухо ответила, что им «лучше пока не общаться», потому что Вадим считает, что я плохо на неё влияю. «Ты тянешь меня вниз, в свою нищету, Лена», — повторила она тогда слова мужа.
И вот сегодня, спустя годы, я увидела результат того «честного обмена».
— Мам, ты чего задумалась? — голос сына вернул меня в реальность. Петька тянулся за добавкой.
— Да так, сынок. Подумала, как нам повезло.
Ночью, когда дети уснули, я рассказала Андрею про синяк, замазанный тональным кремом, и про то, как грубо её запихнули в машину.
— Знаешь, — сказал муж, обнимая меня в темноте, — это классика. Золотая клетка захлопывается тихо. Сначала тебе дают всё, а потом забирают самое главное — право быть собой. Она платит за свой комфорт унижением. Это страшная цена.
— Она думает, что я несчастна, — прошептала я. — Что я неудачница в старом пуховике.
— Пусть думает, — Андрей поцеловал меня в макушку. — Счастливые люди никому ничего не доказывают. А она кричит о своем счастье, потому что сама в него не верит.
Я закрыла глаза, чувствуя себя в абсолютной безопасности. Но сон не шел. Перед глазами стояла Света — красивая, богатая и абсолютно, беспросветно одинокая. Я знала: то, что я видела на остановке — лишь вершина айсберга. За высокими заборами элитных коттеджей часто творятся вещи, от которых волосы встают дыбом, но никто не выносит сор из избы. Потому что сор этот — золотой.
Внезапный звонок мобильного телефона разорвал ночную тишину. Часы показывали два часа ночи. Звонил неизвестный номер.
Сердце пропустило удар. У нас с Андреем пожилые родители, и ночной звонок всегда означает беду.
— Алло? — голос дрогнул.
В трубке было тихо, слышалось только тяжелое, прерывистое дыхание.
— Лена... — прохрипел голос, в котором я с трудом узнала свою лощеную подругу. — Лена, пожалуйста... Помоги. Он убьет меня.
— Света?! Где ты?
— Я... я убежала. Я в лесу, возле трассы. Я не знаю, куда идти. У меня ничего нет. Лена, мне страшно.
Я вскочила с кровати, уже натягивая джинсы. Андрей, поняв все без слов, уже искал ключи от машины.
— Диктуй ориентиры, — жестко сказал он, перехватывая трубку. — Мы едем.
Та самая ночь, которая должна была стать очередной спокойной страницей моей «скучной» жизни, вдруг превратилась в спасательную операцию. И я понимала: сегодня маски будут сорваны окончательно. Никаких шуб, никаких бриллиантов. Только голая, страшная правда, от которой невозможно откупиться.
Дорога до указанного места заняла двадцать минут, которые показались вечностью. Андрей гнал нашу «Ладу», нарушая скоростной режим, а я сжимала телефон, боясь, что связь прервется. Света больше не говорила, только плакала и повторяла: «Быстрее, пожалуйста, быстрее».
Мы нашли её на обочине, недалеко от выезда из элитного поселка. Зрелище было страшным. От той королевы, что стояла на остановке несколько часов назад, не осталось и следа.
Света была в одной разорванной домашней пижаме и мужской куртке, явно схваченной впопыхах. На ногах — угги на босу ногу, один из которых был весь в грязи. Но самое ужасное было лицо. Тональный крем стерся, обнажив не просто старый синяк, а свежую гематому под глазом. Губа была разбита, из носа текла кровь.
Она дрожала так сильно, что не могла сама открыть дверь машины. Андрей выскочил, подхватил её на руки и усадил на заднее сиденье, накрыв пледом, который мы всегда возили с собой для пикников.
— Вадим... он... он узнал, что я откладывала деньги, — стуча зубами, бормотала Света, пока я пыталась вытереть кровь с её лица влажными салфетками. — Я хотела уйти. Давно хотела. Но он нашел тайник. Он взбесился. Сказал, что я голая пришла, голая и сдохну. Он начал бить... Я ударила его статуэткой и выбежала в окно, пока он приходил в себя.
— Всё, тихо, тихо, — успокаивала я её, чувствуя, как внутри закипает холодная ярость. — Ты в безопасности. Мы едем к нам.
— К вам? — она испуганно дернулась. — Нет! Он найдет! Он убьет вас! У него связи в полиции, у него везде свои люди... Лена, вы не понимаете!
— Никто нас не тронет, — твердо сказал Андрей, глядя в зеркало заднего вида. — А если сунется — я его встречу. Не 90-е на дворе, управу найдем. Снимем побои, напишем заявление.
— Заявление... — Света истерически хохотнула. — Он купит любого мента. Лена, он мне ребра ломал два года назад. И что? Врач в частной клинике написал «бытовая травма, упала с лестницы». Вадим стоял рядом и улыбался.
Мы привезли её в нашу «хрущевку». В нашу маленькую, тесную квартиру, которую она так презирала днем. Но сейчас, войдя в узкий коридор, Света сползла по стене и разрыдалась. Это были слезы облегчения. Здесь пахло не дорогим парфюмом и страхом, а домом. Безопасностью.
Я отвела её в ванную, помогла умыться. Когда она сняла куртку, я увидела синяки на руках — следы пальцев, которые сжимали её, как тиски. На спине были старые шрамы.
— Вот тебе и золотая клетка, — прошептала она, глядя в зеркало на свое разбитое лицо. — Знаешь, что он мне сказал сегодня? «Ты — моя собственность. Я тебя купил, я тебя и сломаю».
Я дала ей свою чистую ночнушку — простую, хлопковую, с нелепыми мишками. Света надела её, как королевскую мантию. Мы сидели на кухне, пили чай с мятой. Андрей дежурил у окна, проверяя, нет ли хвоста, хотя мы понимали, что Вадим вряд ли знает, где мы живем.
— Помнишь, я на остановке говорила, что жалею тебя? — Света подняла на меня опухшие глаза. — Я врала. Я не жалела. Я завидовала. Я так завидовала, что хотелось кричать. Я видела, как ты стоишь — замерзшая, уставшая, но свободная. Ты можешь пойти куда хочешь. Можешь купить себе ту еду, которую хочешь, а не ту, что велит диетолог мужа. Ты можешь сказать мужу «я устала», и он не ударит тебя за это.
Она сжала кружку обеими руками.
— Эта шуба... она весит тонну, Лена. Каждый бриллиант — это как камень на шее. Я жила в аду, где стены обиты бархатом. Я улыбалась гостям, а под платьем у меня заживали кровоподтеки. Я каждый день боялась, что он меня убьет. Или что я сама не выдержу и что-нибудь с собой сделаю.
— Почему ты не ушла раньше? — тихо спросила я.
— Страшно. Стыдно. Я же всем врала, какой у меня идеальный брак. Как признаться, что я — просто боксерская груша для богатого садиста? Идти некуда. Родители умерли, друзей он разогнал. Я думала, что за деньги можно стерпеть всё. Оказалось — нельзя.
Утром мы поехали в травмпункт. Андрей, через своих знакомых (он работал прорабом и знал многих), нашел честного юриста, который специализировался на помощи жертвам домашнего насилия. Оказалось, на Вадима уже было что-то накопано у конкурентов, и показания Светы могли стать последней каплей для его ареста по экономическим статьям, к которым прицепом пойдут и побои.
Света осталась у нас на неделю. Она спала на диване в гостиной, играла с детьми, помогала мне готовить. Без косметики, в моей старой одежде, она вдруг стала выглядеть моложе. Исчезла та хищная, напряженная маска. Появилась живая женщина — испуганная, раненая, но живая.
Через месяц Вадима арестовали. Свете пришлось пройти через ад допросов, очных ставок и угроз от его адвокатов. Но она выстояла. Она продала свои драгоценности (те, что смогла забрать), сняла небольшую квартиру в другом районе и устроилась на работу — администратором в салон красоты.
Как-то весной мы встретились снова. Не на той промозглой остановке, а в парке. Светило солнце. Света была одета в простое пальто, джинсы и кроссовки. Никаких мехов. Никаких лимузинов.
— Привет, — она улыбнулась, и эта улыбка была настоящей. — Идем мороженое есть? Я угощаю. С первой зарплаты.
Мы сидели на лавочке, ели пломбир, и я смотрела на неё. У неё не было миллионов, не было статуса «жены олигарха». У неё были съемная однушка и неясное будущее. Но в её глазах больше не было страха.
— Знаешь, Лена, — сказала она, щурясь от солнца. — Я поняла одну вещь. Счастье — это не когда у тебя есть все, о чем мечтают другие. Счастье — это когда тебе не страшно идти домой.
Я кивнула, вспоминая нашу встречу зимой.
— Помнишь, ты тогда сказала: «Лучше плакать в лимузине, чем в автобусе»?
Света рассмеялась — звонко, легко.
— Дура была. В автобусе хоть люди есть. А в лимузине с тонированными стеклами никто не услышит, как ты кричишь.
Она взяла меня за руку — теплой, живой рукой без дорогих колец.
— Спасибо, что пожалела меня тогда. И спасибо, что не бросила.
— Я не жалела, — улыбнулась я. — Я просто знала, что под шубой человеку может быть очень холодно.
Мы доели мороженое и пошли по аллее. Две подруги. Одна — в старой куртке, другая — в недорогом пальто. Никто не оборачивался нам вслед. Никто не завидовал. Но мы обе знали: мы — самые богатые женщины в этом парке. Потому что мы свободны.
Первые два дня прошли в липком, тягучем страхе. Света не подходила к окнам. Каждый раз, когда во дворе хлопала дверь подъезда или визжали тормоза, она вздрагивала и сжималась в комок на диване, накрываясь пледом с головой.
Мой дом, моя тихая гавань, превратился в бункер. Андрей запретил детям рассказывать кому-либо о «тете Свете». Петька и Маша, чувствуя напряжение взрослых, притихли и ходили на цыпочках.
На третий день началось.
Утром, собираясь в школу, я обнаружила в почтовом ящике конверт. Обычный, белый, без марок. Внутри лежал лист бумаги А4, на котором была распечатана фотография: наши дети, идущие из школы, снятые через прицел или просто длиннофокусный объектив. И короткая надпись красным маркером: «Верни то, что не твое. Иначе пожалеешь».
Ноги подкосились. Я сползла по стене подъезда, судорожно сжимая перила. Страх за подругу мгновенно сменился животным ужасом за своих детей.
Я вернулась в квартиру бледная, как мел. Андрей, увидев фото, потемнел лицом.
— Собирай детей, — его голос был тихим и страшным. — Отвезу их к моей матери в деревню. Прямо сейчас. Скажем, что карантин в школе.
Когда за ними закрылась дверь, Света вышла из комнаты. Она увидела забытый на тумбочке снимок.
— Это он... — прошептала она, и в ее голосе не было удивления, только обреченность. — Лена, я должна уйти. Он не остановится. Он уничтожит вас, чтобы достать меня. Ты не знаешь Вадима. Для него люди — мусор.
— Никуда ты не пойдешь, — я схватила её за плечи и встряхнула. — Если ты выйдешь, он тебя убьет. Или запрет в подвале. А если мы сейчас сдадимся, он поймет, что нас можно давить. Мы идем в полицию.
— В полицию? — Света истерически рассмеялась. — Лена, начальник РОВД парится с Вадимом в бане по четвергам! Какая полиция?
— Тогда в прокуратуру. В областную. В Москву напишем! — кричала я, пытаясь перекричать её страх и свой собственный.
Вечером Андрей вернулся из деревни один. Он был мрачнее тучи.
— Меня уволили, — бросил он, снимая куртку.
Мы со Светой замерли. Андрей работал прорабом в крупной строительной фирме уже восемь лет. Был на хорошем счету.
— Как уволили? — ахнула я. — За что?
— «По собственному», — усмехнулся муж, проходя на кухню и доставая бутылку водки. — Шеф вызвал. Глаза в пол прячет. Говорит: «Андрюха, ты прости, но мне позвонили Сверху. Сказали, если ты завтра выйдешь на объект, у фирмы лицензию отберут и налоговая проверками задушит». Дали два оклада и выставили за дверь.
Света зарыдала, закрыв лицо руками.
— Это я виновата... Господи, я виновата! Он лишает вас средств к существованию. Лена, он же тебя тоже уволит!
— Пусть попробует, — зло сказала я, наливая мужу борщ. Руки дрожали, половник стучал о край тарелки. — Я бюджетник, учитель. Меня так просто не выкинешь.
Но я ошибалась. Вадим действовал не через законы, а через страх.
На следующий день я шла в школу, озираясь, как загнанный зверь. У крыльца стоял тот самый черный джип. Возле него курил водитель — тот, что высадил Свету на остановке. Увидев меня, он криво ухмыльнулся и щелчком отбросил окурок мне под ноги.
В кабинете директора меня уже ждали. Людмила Петровна, наша директриса, женщина обычно властная и громогласная, сидела бледная, теребя платок. Напротив неё, в кресле для посетителей, развалился Вадим.
Вблизи он выглядел еще страшнее, чем из окна автобуса. Дорогой костюм, идеально выбритое лицо, запах парфюма, смешанный с запахом опасности. Но глаза... Это были глаза мертвой рыбы. Холодные, пустые и абсолютно безжалостные.
— Елена Николаевна, — вкрадчиво начал он, даже не вставая. — Какая приятная встреча. Мы с Людмилой Петровной как раз обсуждали спонсорскую помощь школе. Я планирую ремонт в актовом зале. Новые компьютеры...
Он сделал паузу, наслаждаясь моментом.
— Но вы же понимаете, я помогаю только там, где работают... порядочные люди. А не те, кто укрывает беглых... преступниц.
— Света не преступница, — мой голос дрогнул, но я заставила себя смотреть ему в глаза. — Она ваша жена. И она боится вас.
Вадим резко встал. Стул с грохотом отлетел назад. Директриса вжалась в кресло. Он подошел ко мне вплотную, нависая скалой.
— Слушай меня, курица, — прошипел он мне в лицо. — У тебя сутки. Если завтра к вечеру Света не будет дома, твоя школа сгорит на проверках, муж сядет за кражу стройматериалов — дело уже шьют, а дети... детей опека заберет, потому что у безработных родителей нет условий для содержания. Ты меня поняла?
Он вышел, хлопнув дверью так, что со стены упал портрет Пушкина.
Людмила Петровна подняла на меня мокрые глаза.
— Леночка... пиши заявление. По собственному. Я не могу... Ты же понимаешь, у меня школа. У меня семьсот детей. Он же нас уничтожит.
Я вышла из школы с трудовой книжкой в руках. Безработная. С мужем без работы. С детьми, спрятанными в деревне. И с подругой, за которую этот монстр готов стереть нас в порошок.
Я шла домой и думала: «Может, Света права? Может, надо отдать её? Это не наша война». Но потом я вспомнила синяки на её теле. Вспомнила, как она спала первую ночь, свернувшись эмбрионом. Если я сдам её, я сдам саму себя. Всё, во что я верила — добро, дружбу, честность — он растопчет грязным ботинком.
Дома меня ждал сюрприз. Света не плакала. Она сидела на кухне, а перед ней на столе лежала маленькая, неприметная флешка.
— Что это? — спросила я устало.
— Моя страховка, — сказала Света. В её глазах впервые за эти дни появился стальной блеск. — Я не просто так терпела, Лена. Я собирала. Вадим думает, я дура, красивая кукла. Он при мне обсуждал дела. Он хранил дома «черную бухгалтерию» для партнеров. Я скопировала.
— И ты молчала?!
— Я боялась. Если он узнает, что это у меня, он меня не просто убьет. Он меня на куски порежет. Но теперь... теперь он тронул твою семью.
Она подняла голову.
— Звони Андрею. Мы идем на войну.
План был безумным, как и вся эта ситуация. Андрей, выслушав Свету, долго молчал, крутя в руках флешку.
— Если там то, о чем ты говоришь — откаты чиновникам, схемы ухода от налогов, подкупы тендеров — то Вадиму конец. Но только если это попадет в правильные руки. В нашем городе отдавать это некому. Местные продадут нас Вадиму вместе с потрохами через пять минут.
— Значит, надо ехать в столицу, — сказала я. — В ФСБ или в Генеральную прокуратуру.
— Мы не доедем, — покачала головой Света. — Он перекрыл выезды. Его ЧОП патрулирует трассу. Он отслеживает мой телефон, хотя я его выключила. Он знает вашу машину.
— А если не машину? — вдруг прищурился Андрей. — У Петровича, соседа, «Буханка» старая, рыболовная. Грязная, ржавая. На такую Вадимовы орлы даже не посмотрят.
Мы решили действовать ночью. Андрей пошел договариваться с соседом. Мы со Светой начали собираться.
— Лена, ты не должна ехать, — сказала подруга, натягивая мой старый свитер. — Это слишком опасно.
— Я тебя одну не брошу. Вдвоем мы — свидетели. А одну тебя могут перехватить и сказать, что ты сумасшедшая.
В два часа ночи мы погрузились в пропахший бензином и рыбой УАЗик. Андрей сел за руль. Света легла на заднее сиденье, накрывшись брезентом и старыми ватниками — на случай, если остановят и заглянут в салон. Я села рядом с водителем, нацепив платок, как деревенская бабка.
Мы выезжали из города проселочными дорогами, через гаражи и промзону. Сердце колотилось где-то в горле. Каждый свет фар сзади казался погоней.
На выезде из города стоял пост ГАИ. Рядом с патрульной машиной дежурил черный джип Вадима. Двое мордоворотов в кожаных куртках курили с гаишником, лениво всматриваясь в проезжающие авто.
— Не смотри на них, — сквозь зубы процедил Андрей. — Смотри вперед. Мы просто едем на рыбалку.
«Буханка» проехала мимо поста. Я чувствовала, как взгляд охранника скользнул по нашей машине... и отвернулся. Для них мы были никем. Мусором. Ржавым корытом. Их интересовали иномарки, такси, автобусы.
Мы выдохнули только через пятьдесят километров.
— Прорвались, — Андрей ударил по рулю. — Теперь топим до Москвы без остановок.
Но Вадим был умнее. Или у него действительно везде были глаза. Через час у меня зазвонил телефон. Неизвестный номер. Я не хотела брать, но Андрей кивнул.
— Лена, — голос Вадима звучал спокойно, даже ласково. — Ты думаешь, я не знаю, что вы выехали? Твой сосед Петрович — очень разговорчивый мужик, особенно когда ему предлагают цену новой машины за информацию о том, кто взял его корыто.
Меня обдало холодом.
— Вы не доедете, — продолжал Вадим. — Впереди ремонт моста. Там пробка. И там вас ждут. У тебя есть выбор, Лена. Высади Свету на обочине. Оставь флешку. И езжай с мужем домой. Я даже работу вам верну. И денег дам. Миллион. Прямо сейчас переведу на карту.
— Пошел ты, — выдохнула я.
— Зря, — вздохнул он. — Тогда смотрите назад.
Я обернулась. В темноте, метрах в пятистах, вспыхнули мощные ксеноновые фары. Джип догонял нас. И он был не один.
— Андрюха, жми! — закричала я.
Старый УАЗик взревел, выжимая из себя последние силы. Но куда ему тягаться с современным внедорожником? Фары приближались неумолимо.
— Он нас таранить будет! — крикнула Света, высовываясь из-под брезента.
Удар последовал через секунду. Джип боднул нас в бампер, машину тряхнуло, Андрей с трудом удержал руль. Нас пытались выкинуть в кювет. Слева — отбойник, справа — лес.
— Держитесь! — заорал Андрей.
Второй удар был сильнее. Нас развернуло поперек дороги. Мотор заглох. В свете фар я увидела, как из джипа вываливаются люди с битами. Вадим вышел последним, не спеша. В руке у него блестел пистолет.
— Конечная, — услышала я его голос.
Мы сидели в машине, заблокировав двери. Но стекла не спасут от бит.
— Флешка у меня, — быстро сказала Света. — Я выйду. Лена, Андрей, простите. Я не хочу, чтобы вы погибли.
— Сидеть! — рявкнул Андрей. Он шарил под сиденьем и достал монтировку. — Живыми не дамся.
Вадим подошел к водительскому стеклу и постучал рукояткой пистолета.
— Выходи, герой. Поговорим.
В этот момент ночь разорвал вой сирен. Не сзади, а спереди, со стороны трассы. Сине-красные огни залили лес. К нам летел кортеж.
Вадим замер. Его люди растерянно переглянулись. Это была не местная полиция. На бортах микроавтобусов, окруживших нас, было написано «Спецназ».
Из головной машины выпрыгнул человек в штатском и с мегафоном:
— Всем бросить оружие! Работает ФСБ! Лицом в землю!
Вадим попытался рвануться к своей машине, но его сбили с ног. Через секунду он уже лежал в грязи, лицом в весеннюю жижу, и ему закручивали руки за спину.
Мы сидели в машине, оглушенные, не понимая, что происходит. Дверь со стороны Андрея открылась. Мужчина в строгом пальто показал удостоверение.
— Майор Волков. Вы целы?
— Кто вы? — прошептала я. — Откуда?
— Ваш звонок в дежурную часть записали, Елена Николаевна. Но мы вели Вадима Сергеевича уже полгода. Ждали, когда он допустит ошибку и выведет нас на свои активы. Его звонок вам с угрозами перехватили. А флешка... — он улыбнулся, глядя на Свету. — Флешка нам очень пригодится. Это недостающий элемент пазла.
Света заплакала. Тихо, беззвучно. Она смотрела через стекло, как ее «властелина мира» запихивают в автозак, как обычного уличного хулигана. Золотая клетка рухнула.
Суды длились полгода. Это было изматывающее время. Вадим нанял армию адвокатов, пытался выставить Свету невменяемой, воровкой, наркоманкой. Нас с Андреем таскали на допросы, пытались давить на свидетелей. Но дело было слишком громким. Флешка Светы взорвала информационную бомбу: полетели головы чиновников, вскрылись хищения на миллиарды. Системе пришлось «сдать» Вадима, чтобы сохранить лицо. Ему дали двенадцать лет.
После суда Света исчезла. Она оставила мне записку: «Мне нужно научиться быть собой. Я вернусь, когда смогу смотреть людям в глаза».
Мы с Андреем потихоньку восстанавливали жизнь. Муж нашел новую работу, даже лучше прежней — теперь он сам открыл маленькую строительную бригаду. Меня восстановили в школе (Людмила Петровна ушла на пенсию «по состоянию здоровья», стыдливо отводя глаза при встрече).
Прошел год.
Весна в том году была ранняя, бурная. Я сидела в парке на лавочке, проверяя тетрадки, пока Петька гонял голубей.
— Можно присесть? — раздался знакомый голос.
Я подняла голову. Передо мной стояла женщина. Не «роскошная львица» в мехах и не «забитая жертва» в синяках. Это была просто красивая женщина в светлом плаще, с короткой стрижкой и легким макияжем.
— Света? — я вскочила, тетрадки посыпались на асфальт.
Мы обнялись крепко, до хруста костей.
— Ты где была? Почему не звонила?
— Я лечилась, Лен. И голову лечила, и душу. Работала волонтером в приюте для женщин. Помогала таким же дурам, какой была я. Училась жить на зарплату, ездить в метро, варить суп. Знаешь, это так сложно оказалось...
Она села на скамейку и зажмурилась от солнца.
— Я продала всё, что удалось отсудить при разводе. Часть отдала на благотворительность — откупалась от кармы, наверное. А на остальное открыла маленький цветочный магазинчик. Тут, недалеко. Зайдешь?
— Конечно!
Мы шли по аллее к ее магазинчику. Он был крохотный, но очень уютный. Пахло тюльпанами и свежим кофе.
— Знаешь, — сказала Света, поправляя букет в вазе. — Я иногда вспоминаю ту нашу встречу на остановке. Ты тогда сказала про шубу, которая морозит душу. Ты была права. Сейчас у меня нет шубы. У меня пуховик из масс-маркета. Но мне так тепло, Лен. Мне впервые за десять лет по-настоящему тепло.
В дверь звякнул колокольчик. Вошел мужчина — обычный, в куртке, с добрыми глазами. Он принес ящик с рассадой.
— Светлана Дмитриевна, вот, как просили, петунии привез. Помочь выгрузить?
Света улыбнулась ему — не заискивающе, не высокомерно, а просто. По-женски.
— Спасибо, Леша. Поставь в подсобку, я сейчас кофе налью.
Она повернулась ко мне и подмигнула.
— Никаких олигархов, Лена. Леша — агроном. Учит меня цветы выращивать. И знаешь что? Мне с ним интереснее, чем на Мальдивах.
Я смотрела на нее и понимала: вот теперь история закончилась. Золотая клетка не просто открылась — она расплавилась и превратилась в этот маленький цветочный магазин, в этот запах кофе, в эту простую, но настоящую жизнь.
Вечером мы сидели у нас на кухне, все вместе: Андрей, дети, я и Света с Лешей (которого она все-таки пригласила в гости). Ели пирог с капустой, смеялись. Света рассказывала, как смешно Леша убегал от соседской собаки.
Я посмотрела на Андрея. Он перехватил мой взгляд и едва заметно кивнул, обнимая меня за плечи. Мы победили. Не систему, не богатство, а страх. И теперь на этой кухне сидели не бедные и богатые, а просто счастливые люди. И это счастье нельзя было купить, отнять или разрушить.
