– Уходи, нищебродка! – кричала мне вслед богатая свекровь. Она не догадывалась, что мой отец-миллионер уже лишил ее сына бизнеса...

Солнечный луч, упрямый и наглый, пробился сквозь щель между плотными шторами и упал прямо на веко Кати. Она медленно открыла глаза, мгновение глядя в потолок с лепниной, который все еще казался ей чужеродным. Рядом, отвернувшись к стене, спал Егор. Его дыхание было ровным, спокойным. Катя осторожно приподнялась, стараясь не скрипеть пружинами огромной кровати. Прохладный паркет холодил босые ноги.

Она вышла в коридор, длинный и сумрачный даже утром. Из своей комнаты на втором этаже донеслись всхрапы Дмитрия, Егора младшего брата. Катя спустилась вниз, на кухню, уже чувствуя знакомое, сжимающее сердце ожидание. Кухня в доме Людмилы Сергеевны была стерильной, больше похожей на выставочный образец, чем на место, где готовят еду. Каждый предмет лежал на своем, отмеренном линейкой месте.

Катя поставила чайник и взяла со стола глянцевый блокнот в кожаном переплете. На первой странице, выведенным без единой помарки почерком, был список.

«1. Заказать для Дмитрия Алексеевича костюм у Перова, забрать к 17:00.

1. Проверить, выглажены ли сорочки Егора Алексеевича. Нитка у второй пуговицы на голубой.

2. Цветы в гостиной. Гортензии вянут. Заменить на белые лилии, но не из супермаркета, с рынка у метро.

3. Обед. Уточнить у повара меню. Напомнить, что Людмила Сергеевна не ест лук в супе-пюре.

4. …»

Список занимал всю страницу. Катя вздохнула и потянулась за чашкой. В этот момент в кухню вошла Людмила Сергеевна. Она не шла — она появлялась. В шелковом халате, с безупречной утренней прической, от которой исходил легкий запах дорогого лавандового масла. Ее взгляд, холодный и оценивающий, скользнул по Кате с ног до головы, задержавшись на ее простой хлопковой пижаме.

— Чай? Для себя? — голос у свекрови был ровным, но каждый слог резал, как стекло.

— Да, я… только проснулась, — Катя невольно сжала чашку в руках.

— Список видела? Костюм для Димы — это первостепенно. У него сегодня переговоры. Не те переговоры, на которых бывает твой муж, — она сделала небольшую, но унизительную паузу, — а серьезные. С японцами.

— Я увидела. Я позвоню, как только откроется ателье.

— Не «позвоню». Поедешь, лично проконтролируешь посадку. У Димы сложная фигура, — Людмила Сергеевна подошла к кофемашине, и ее движения были отточенными, без лишней суеты. — И потом заедешь в мой бутик, заберешь платье. Его должны были подогнать.

— Хорошо, — тихо сказала Катя.

— «Хорошо, Людмила Сергеевна», — поправила она, не оборачиваясь. — И приберись, пожалуйста, в кабинете у Егора. Он вчера вечером работал, все в бумагах. Выглядит как сарай. Неприлично.

Катя только кивнула, глядя в спину уходящей свекрови. Чай в чашке уже остыл.

Через час, кабинет Егора.

Кабинет был просторным, с огромным дубовым столом. На нем действительно царил творческий, мужской беспорядок: стопки документов, несколько чашек от кофе, папки. Катя аккуратно начала складывать бумаги, протирать пыль. Ее взгляд упал на открытый договор. Что-то о поставках комплектующих. Рядом лежала толстая папка с грифом «Кредит». Она машинально поправила листы, стараясь не вчитываться. Отец просил посмотреть на документы. Не читать, просто… оценить масштаб.

Ее пальцы замерли над бумагами. Измена? Нет. Это была не измена Егору. Это была… разведка. Разведка перед большой, тихой войной, которую уже начал ее отец. Войной за нее.

Она достала телефон и, быстро оглянувшись, сделала несколько снимков титульных страниц и подписей. Рука дрожала.

В дверь постучали. Катя вздрогнула и чуть не уронила телефон.

— Войдите!

В кабинет зашел Егор. Он выглядел уставшим, под глазами были темные круги. Увидев Катю, он слабо улыбнулся.

— Убираешься? Спасибо. Мама, наверное, заставила?

— Сама вызвалась, — соврала Катя, быстро убирая телефон в карман. — Ты плохо спал?

— Эти кредиты… — он махнул рукой, сел в кресло и закрыл глаза. — Ничего. Разберемся. Ты не переживай.

Он потянулся к ней, обнял за талию, прижался лицом к животу. Катя погладила его по волосам. В этом жесте была и нежность, и страшная усталость от лжи, которая копилась между ними с самого начала.

— Егор, а если бы я была… не той, кем ты думаешь?

Он приоткрыл один глаз.

— Ты — моя жена. Катя. Больше мне ничего не нужно знать.

Он говорил искренне. И от этой искренности стало еще больнее. Он любил ее. Но любил ли он ту девушку-сироту, выпускницу скромного института, которой она притворялась? Или полюбил бы ту, кем она была на самом деле — Катерину Громову, единственную дочь и наследницу Сергея Ивановича?

Вечер. Сцена в прихожей.

Катя вернулась поздно. Ателье, бутик, цветы, еще поручения от Димы, который сходу заставил ее отвезти забытые им документы через весь город. Она была на ногах весь день, в духоте московского лета. В руках она держала тяжелые пакеты с платьем свекрови и своими покупками — простыми продуктами из супермаркета, которые Людмила Сергеевна в дом не допускала, но Катя иногда тайком готовила из них Егору его любимую картошку «по-деревенски».

В прихожей стояла Людмила Сергеевна. Она была одета для вечернего выхода — маленькое черное платье, жемчуг, идеальная укладка. Рядом топтался Дмитрий, натягивая пальто.

— Наконец-то, — холодно произнесла свекровь. — Где платье?

— Здесь, — Катя протянула пакет.

Людмила Сергеевна вынула платье, развернула и сразу сморщила нос.

— Они его не подкололи. Совсем. Я же говорила, нужен подкрой по боковому шву. Что за безобразие? Ты что, даже не посмотрела?

— Мне сказали, что все готово… Я не швея, Людмила Сергеевна, я не могла проверить…

— Ты ничего не можешь! — голос свекрови зазвенел, потеряв привычную ледяную ровность. — Ни проверить платье, ни родить детей за два года брака, ни даже поддерживать мужа в трудную минуту! Он там сгорает на работе, а ты что? Ходишь по магазинам с его деньгами?

— Я не трачу его деньги! — вырвалось у Кати. Она устала, болели ноги, и эта несправедливость переполнила чашу. — Я все делаю сама! Бегаю по вашим поручениям как собака!

Наступила мертвая тишина. Дмитрий замер с полунадетым пальто, его лицо расплылось в ехидной ухмылке.

Людмила Сергеевна побледнела. Она сделала шаг вперед. Ее глаза, такие же холодные, как утренний лед, впились в Катю.

— Как… собака? — она произнесла это слово с отвращением, как будто наступила на что-то склизкое. — Ты смеешь так говорить? В моем доме? Ты, которая втерлась в нашу семью с помощью своих жалких дешевых уловок? Ты, которая даже фарфор от «Бернардо» от «Либраччо» отличить не в состоянии?

Она выдержала паузу, давая каждому слову упасть, как ножу.

— Ты думала, мы не знаем? Мы все про тебя знаем. Сиротка из провинции. Без рода, без племени. Без будущего. Ты — обуза для моего сына. Тянете его на дно. Он мог бы жениться на девушке из своего круга, которая бы понимала его, помогала, а не мыла полы в его кабинете!

Катя стояла, не в силах пошевелиться. Слезы жгли глаза, но она не позволяла им выкатиться. Горло сжалось.

— Мама, хватит! — с верхней лестницы раздался голос Егора. Он стоял на площадке, бледный, сжав кулаки. — Оставь ее!

— Молчи! — рявкнула на него Людмила Сергеевна, не отводя взгляда от Кати. — Ты защищаешь ее? Ты, который из-за нее сейчас на грани потерять все, что мы строили? Она тебя сглазила, нищая!

Последние остатки самообладания покинули Катю. Она повернулась, схватилась за ручку двери, чтобы выбежать, куда глаза глядят.

— Да, беги! — крикнула ей вслед Людмила Сергеевна. Ее крик, громкий, пронзительный, полный неподдельной ненависти, разнесся по всей marble прихожей. — Уходи, нищебродка! Убирайся из моего дома и из жизни моего сына! Чтоб я тебя больше не видела!

Дверь захлопнулась. Катя выскочила на улицу, в теплый вечерний воздух, и побежала, не разбирая дороги. Слезы, наконец, хлынули потоком, смешиваясь с пылью и тушью. Она бежала, пока не уперлась в решетку чужого сквера, и, схватившись за холодный металл, разрыдалась навзрыд.

А в доме, в роскошной, безупречной прихожей, стояла тишина. Егор медленно спускался по лестнице, лицо его было каменным.

— Мама, что ты наделала?

— Я спасла тебя, — тихо, но отчетливо сказала Людмила Сергеевна, поправляя жемчужное ожерелье. Ее голос снова стал гладким и холодным. — Рано или поздно это должно было случиться. Она не наш круг. Она — ошибка.

Дмитрий фыркнул и наконец надел пальто.

— Правильно, мам. Развелись бы — и делов-то. Девок с положением и деньгами — хоть пруд пруди.

Они вышли, оставив Егора одного в огромном, внезапно опустевшем доме. Он подошел к окну, отодвинул тяжелую штору. Внизу, в темноте сквера, под одиноким фонарем, он разглядел маленькую сгорбленную фигурку. Его жена. Он сделал шаг к двери, но потом остановился. Рука бессильно опустилась.

В этот момент, за много километров от этого дома, в кабинете с видом на ночную Москву-реку, Сергей Иванович Громов отложил в сторону отчет. Он не знал, что случилось только что. Но он почувствовал, как что-то холодное и тяжелое сжалось у него в груди. Он взглянул на фотографию на столе — смеющаяся Катя, лет пятнадцати, на лошади. Его девочка.

Он достал телефон, нашел в записной книжке номер, подписанный просто «Егор. Муж Кати». Пальцы привычно вывели короткое сообщение.

«Егор, добрый вечер. Давно не виделись. Есть деловое предложение. Можно завтра встретиться? Сергей Иванович».

Он отправил его, откинулся в кресле и закрыл глаза. Война, которую он готовил исподволь, тихо скупая мелкие долги их семейной фирмы, только что перешла в открытую фазу. И первый выстрел, сам того не зная, сделал не он.

Ночной сквер, спустя час.

Катя сидела на холодной скамейке, вдали от фонаря. Слезы высохли, оставив на щеках стягивающие дорожки и размазанные тени от туши. Дрожь от вечерней прохлады и пережитого шока постепенно утихала, сменяясь ледяным, ясным оцепенением. Она смотрела на темные окна дома, в котором жила последние два года. Одно из окон на втором этаже — их с Егорем спальня — было освещено. Он был там. И не вышел.

В кармане хлопковой пижамы, насквозь пропахшей городской пылью, жужжал телефон. Вибрация отзывалась в бедре назойливой мухой. Катя не смотрела на экран. Она знала, кто звонит. Сначала Егор. Потом снова. Потом смс. Потом звонок от неизвестного номера — вероятно, домашний телефон из прихожи. Она отключила звук.

Единственный человек, с которым она могла говорить сейчас, был тот, кому она солгала два года назад, сказав: «Пап, все хорошо. Они меня любят. Я счастлива». Сергей Иванович верил ей. Вернее, хотел верить. Он умел читать в голосе дочери фальшь на биржевых торгах, но в этой одной, самой важной для него сделке — ее личном счастье — предпочел закрыть глаза.

Катя встала. Ноги затекли и ныли. Она вышла из сквера и медленно пошла по безлюдным улицам спального района, куда глаза глядят. Ей нужно было тихое место. Чтобы ни души. Чтобы даже стены не слышали.

Час ночи. Круглосуточная аптека на окраине района.

Катя купила бутылку воды и пачку влажных салфеток. Продавщица, пожилая женщина в белом халате, сонно посмотрела на ее распухшее лицо и пижаму, но ничего не сказала. Видимо, привыкла.

Рядом с аптекой, в глубокой нише между двумя панельными девятиэтажками, был уличный таксофон. Ржавый, с разбитым стеклом, но работающий. Катя подошла к нему, опустила в щель для монет несколько случайных рублей из кармана и набрала номер. Тот самый, который знала наизусть с детства.

Трубку взяли после первого гудка.

— Алло? — голос отца был бодрым, без тени сна. Он всегда ложился за полночь и вставал в пять.

— Папа, — голос Кати сорвался на полуслове, превратившись в сдавленный шепот. Она сжала трубку так, что костяшки пальцев побелели.

На той стороне провода наступила тишина. Но это была не растерянная тишина. Это была тишина концентрации, мгновенного анализа. Сергей Иванович услышал не просто дочь в слезах. Он услышал фоновый шум улицы, эхо от бетонных стен, полное отсутствие домашнего уюта в голосе.

— Катя. Где ты? — спросил он ровно, без паники.

— На улице. Я… я вышла.

— Он тебя ударил? — В голосе впервые промелькнула сталь.

— Нет! Нет, пап, Егор… Егор не такой. Это… его мать.

— Людмила Сергеевна, — произнес он, и в его устах это имя прозвучало как диагноз. — Что случилось.

Это был не вопрос. Это была команда к докладу.

И Катя, сдерживая ком в горле, коротко, обрывисто, рассказала. Не все, конечно. Не про ежедневные унизительные списки, не про взгляды Дмитрия. Только про сегодняшний вечер. Про платье. Про крик в спину. Про слово «нищебродка».

Отец молчал, пока она говорила. Не перебивал. Когда она закончила, он спросил снова, еще более жестко:

— И где сейчас твой муж?

— Дома… Наверное.

— Наверное. И он не вышел за тобой?

Катя снова сжала трубку, чувствуя, как новая волна слез подступает к глазам. Этот простой, логичный вопрос был самым страшным обвинением.

— Он… он пытался остановить ее. Но она…

— Он не остановил, — резко закончил Сергей Иванович. — Хорошо. Слушай меня внимательно. Ты сейчас идешь в ближайший приличный отель. Не в ту, где останавливаешься с ними на курортах. В обычную сетевую «гнездышко». Снимаешь номер. Карта, которую я тебе дал на черный день, с собой?

— Да, — прошептала Катя. Тонкая пластиковая карта с безлимитным лимитом лежала в самом дальнем отделении ее старой сумки, спрятанная за паспортом. Она ни разу ей не пользовалась.

— Отлично. Снимаешь номер. Регистрируешься. Никому, слышишь, никому не говори, где ты. Ни Егору, ни его матери, ни подругам. Только мне. Позвонишь, когда закроешь за собой дверь. Поняла?

— Поняла.

— Теперь по делу. Ты говорила, работала в кабинете. Видела документы их фирмы.

— Да… Я даже… — она замялась, — сделала несколько фото. Ты просил.

На том конце провода снова наступила пауза, на этот раз короткая, одобрительная.

— Молодец. Теперь внимательно слушай вопросы и отвечай так четко, как можешь. Название фирмы — «Вектор-Стандарт», верно?

— Да.

— Управляющая компания — ООО «Феникс-Холдинг»? — Он произнес название фирмы, которая формально владела долями, с такой легкостью, будто это было название продуктового магазина у дома.

— Да, на папках был такой гриф.

— Кто подписывает финансовые документы? Егор? Людмила? Дмитрий?

— Егор — как генеральный. Но крупные контракты и кредиты… — Катя закрыла глаза, пытаясь вспомнить увиденные сегодня подписи, — там была подпись Людмилы Сергеевны. Доверенность, наверное. А Дмитрий… я видела его подпись на каких-то заявках на оборудование.

— Хорошо. Ключевой поставщик металлопроката — «УралСтройМеталл»?

Катя ахнула. Как он мог это знать?

— Да… Я видела договор.

— Теперь последнее. Кредит. Он в «Восточном Коммерческом Банке»?

— Да. Но пап… откуда ты…

— Потом, дочка. Потом все объясню. Ты сделала самое главное — подтвердила мои данные. Теперь твоя задача — отдохнуть. Иди в отель. Я беру ситуацию под контроль.

— Папа, подожди… — Катя почувствовала внезапный страх. Не за себя. За Егора. За тот бизнес, в который он вложил душу, который был его единственной независимой гордостью перед властной матерью. — Что ты будешь делать? Ты же не… не уничтожишь его?

Голос отца на другом конце стал странным. Твердым, но в то же время усталым.

— Катя. Они объявили войну не тебе. Мне. Твоему отцу. Твоей фамилии. Унизив тебя, они посчитали, что могут безнаказанно плюнуть в лицо всему, что я в тебя вложил, чем я тебя окружил с детства. В их глазах ты — нищая безродная. Значит, и я для них — нищий безродный. Так? — Он сделал паузу, давая ей осознать. — Война уже идет. И первым трофеем в этой войне станет именно то, что они ценят больше всего — их статус. Их бизнес. Их деньги. Твой Егор… он оказался на вражеской территории. По своей воле. Он сделал выбор — не выйти за тобой сегодня. Теперь он будет жить с последствиями этого выбора.

— Но он любит меня…

— Любовь, которая позволяет матери оскорблять жену — не любовь. Это слабость. А слабость в бизнесе и в жизни наказывается первой. Иди в отель. Завтра будет новый день.

Он повесил трубку.

Катя стояла, прижавшись лбом к холодному стеклу таксофона. В ушах звенело. Она чувствовала себя крошечным винтиком в огромной, беззвучно запущенной машине. Отец не просто утешал ее. Он действовал. И его действия были безжалостно точными.

Она вышла из ниши и, побродив еще с полчаса, нашла на соседней улице скромную гостиницу европейской сети. Девушка на ресепшене бросала на ее пижаму и опухшие глаза странные взгляды, но карта сработала мгновенно. Через десять минут Катя закрыла за собой дверь номера. Безликая, чистая комната с широкой кроватью. Тишина.

Она посмотрела на телефон. Тридцать семь пропущенных вызовов. Двадцать три сообщения. В основном от Егора. «Катя, прости. Вернись. Поговорим». «Где ты? Я волнуюсь». «Мама не права, но она не хотела тебя обидеть». Последняя фраза заставила ее выдохнуть с таким чувством, будто ее ударили в живот. «Не хотела обидеть».

Она не стала отвечать. Скинула отцу смс с названием отеля и номером комнаты. Ответ пришел мгновенно: «Спи. Утром позвоню».

Катя легла на жесткий гостиничный матрас, укрылась до подбородка одеялом и уставилась в потолок. Перед глазами стояло лицо Егора в тот момент, когда он стоял на лестнице. Его беспомощный гнев. Его слабость. А потом — леденящий голос отца: «Он оказался на вражеской территории».

В эту же ночь, в двадцати километрах отсюда, в офисе на Рублевском шоссе, Сергей Иванович Громов не спал. Перед ним на большом экране была открыта сложная схема владения компаниями. В центре — «Вектор-Стандарт». От него тянулись ниточки к «Феникс-Холдингу», к банкам, к фирмам-поставщикам.

Он взял внутренний телефон.

— Андрей, ты на связи? — спросил он своего личного юриста и, по совместительству, самого старого друга.

— Всегда, Сергей Иванович. Жду указаний.

— Запускаем план «Кредитор». Завтра к открытию торгов начинаем скупку их коммерческих бумаг через номиналов. Все, что есть на рынке. И готовь письма в «Восточный Коммерческий». У нас же там пакет?

— Контрольный, Сергей Иванович.

— Отлично. И найди мне контакты гендиректора «УралСтройМеталла». Мне нужно с ним позавтракать. Раненько.

— Будет сделано.

Сергей Иванович положил трубку, подошел к панорамному окну. На востоке уже начинала разгораться первая, едва заметная полоска зари. Рассвет.

Он думал не о бизнесе. Он думал о том, как два года назад Катя, сияющая, представила ему Егора. «Пап, это тот самый». Он посмотрел в глаза молодому человеку, увидел искренность, но также и тень неуверенности, зависимость от чужого мнения. Тогда он решил не вмешиваться. Пусть сама построит свою жизнь. Пусть будет просто Катей. Не Громовой.

Он ошибался. Его молчание восприняли как слабость. Его дочь — за никчемность. Теперь он исправит эту ошибку. Методично, без эмоций, по всем законам войны, которую они сами начали.

В доме Людмилы Сергеевны тоже не спали. Егор метался по пустой спальне. Он звонил Кате, писал сообщения, но ответа не было. В ярости он спустился в кабинет и налил себе виски. Из-за двери гостиной доносился приглушенный голос матери — она разговаривала по телефону, вероятно, с кем-то из своих подруг, смакуя детали «изгнания невестки».

Дмитрий уже вернулся с какого-то своего вечернего мероприятия и, посвистывая, прошел к себе наверх. Ему было все равно.

Егор смотрел на экран телефона. Последнее сообщение, которое он отправил час назад, так и осталось без ответа. «Я люблю тебя. Просто дай маме остыть».

Он не знал, что «остывать» придется уже очень скоро. И не маме. А всему, чем они жили.

Егор приехал в офис раньше всех, надеясь, что работа заглушит гулкую тревогу в груди. Спал он урывками, между звонками Кате, которые все так же уходили в пустоту. В голове стоял туман, и горький привкус вчерашнего виски мешался с еще более горьким осознанием собственного бессилия.

Он включил свет в своем кабинете. Безупречный порядок, который навела вчера Катя, теперь казался ему карикатурным. Он машинально запустил компьютер, начал просматривать входящие письма. Большая часть из них — рутина. Отчеты, счета, напоминания.

Восьмым письмом в списке был лаконичный заголовок: «Расторжение договора № 347/Д от 12.03.2023». Отправитель — «ООО УралСтройМеталл».

Егор моргнул, как будто пытаясь стереть галлюцинацию. Потом открыл письмо. Сухой канцелярский язык, ссылки на пункты договора, и главное — односторонний отказ от дальнейших поставок металлопроката с уведомлением за три дня вместо положенных шестидесяти. Без объяснения причин.

— Что за… — Егор схватился за телефон, набрал номер своего менеджера по снабжению, Петра.

—Петя, это Егор. Ты видел письмо от УСМ?

—Только что открыл, Егор Алексеевич, — голос в трубке был сдавленным. — Я уже звонил им. Не берут. Секретарша говорит, что все решения принимаются на уровне гендиректора, а он в отъезде.

—В отъезде? У них же автопоставки по графику через четыре дня! У нас конвейер встанет!

—Я знаю… Я начал обзванивать других поставщиков. Все или заняты на других проектах, или резко подняли цены. Как будто кто-то скупил свободные мощности на рынке.

—Не может быть, — пробормотал Егор, но в его голосе уже прозвучала неуверенность. — Ладно, продолжай работать. Ищи любые варианты.

Он положил трубку, чувствуя, как под ложечкой засосало от первого, отчетливого предчувствия беды. Это могло быть совпадением. Кризис, недопонимание… Но слаженность — отказ и тут же исчезновение альтернатив — пугала.

В этот момент в кабинет, не постучав, вошел Дмитрий. Он был свеж, бодр и явно доволен собой.

—Привет, брат. Что такой помятый? Невестка не вернулась? — он фыркнул и развалился в кресле для посетителей.

—Дело не в этом. У нас проблемы с УралСтройМеталлом.

—Ну и что? Нашли бы других. Делов-то.

—Других нет, Дима. Рынок пуст. Как будто…

Егор не договорил.Его взгляд упал на экран, где всплыло новое уведомление от банка. Входящее письмо от «Восточного Коммерческого Банка».

Сердце Егорa упало. Он открыл его.

«Уважаемый Клиент!В связи с изменением внутренней политики Банка и пересмотром кредитных рисков в вашей отрасли, мы вынуждены уведомить вас об изменении условий по кредитной линии № Л-4457…»

Далее шли сухие цифры.Повышение процентной ставки на три пункта. Требование досрочного погашения 30% текущей задолженности в течение семи рабочих дней. В противном случае — обращение в суд и арест счетов.

В кабинете повисла гробовая тишина. Даже Дмитрий перестал ухмыляться.

—Это… это шутка какая-то? — наконец выдавил он.

—Нет, — тихо сказал Егор. Он откинулся на спинку кресла, ощущая, как почва уходит из-под ног. Два удара. С разных сторон. И оба — смертельные для бизнеса, который держался на тонком балансе кредитов и непрерывного производства. — Это не шутка. Это система.

Одиннадцать утра. Дом Людмилы Сергеевны.

Людмила Сергеевна завтракала в зимнем саду. На столе перед ней стояла изящная фарфоровая чашка с эспрессо, тарелочка с безглютеновым печеньем. Она просматривала свежий глянцевый журнал, изредка бросая неодобрительный взгляд на горничную, переставлявшую орхидеи. Ощущение полного порядка и контроля было немного подпорчено вчерашней мелодрамой, но, в целом, мир вернулся в свою колею. Катя исчезла — и слава Богу. Егор образумится.

Ее личный телефон, лежавший рядом на стеклянной столешнице, завибрировал. На экране — имя личного финансового консультанта из швейцарского банка. Людмила Сергеевна брови удивленно.

—Алло, Жан? Доброе утро. Вернее, день.

—Добрый день, мадам Орлова, — голос в трубке звучал необычно напряженно. — Прошу прощения за беспокойство. У нас возник небольшой… запрос.

—Какой еще запрос?

—К нам поступил официальный запрос из головного офиса. Запрос о предоставлении информации о происхождении средств на ваших депозитах за последние пять лет. В рамках… международного аудита.

Людмила Сергеевна замерла.

—Что это значит, Жан? Мои средства имеют совершенно легальное происхождение. Это доходы от дивидендов, продажи имущества…

—Я не сомневаюсь, мадам! — консультант затараторил. — Но запрос… он носит крайне настойчивый характер. И исходит он не от стандартных регулирующих органов. Сложно объяснить по телефону… но это очень серьезный сигнал. Обычно такие запросы предшествуют… временной блокировке счетов для проверки.

—Блокировке? Моих счетов? — ее голос взвизгнул. — Это немыслимо! Я ваш VIP-клиент более десяти лет!

—Именно поэтому я звоню вам лично, чтобы предупредить. Возможно, вам стоит… проконсультироваться с юристами. Кто-то очень влиятельный проявил к вашим активам повышенный интерес. Очень.

Разговор закончился.Людмила Сергеевна опустила телефон на стол. Рука дрожала. Чашка с эспрессо опрокинулась, коричневая жидкость растеклась по идеально белому чехлу дивана. Горничная ахнула и бросилась вытирать, но свекровь даже не заметила этого.

«Кто-то очень влиятельный…»

В голове,против ее воли, всплыла вчерашняя сцена. Искаженное яростью лицо Кати. Слово «нищебродка», выкрикнутое ею в спину. И странное, ледяное чувство, которое она тогда проигнорировала, — чувство, будто она наступила не на хрупкую веточку, а на спящую мину.

В это время в дверях зимнего сада появился Егор. Он был бледен, в руке сжимал распечатанные листы.

—Мама. Нам нужно поговорить.

—И мне тоже, — глухо сказала Людмила Сергеевна, отстраняя горничную. — Уходи. И закрой дверь.

Когда они остались одни, Егор положил перед ней бумаги.

—Это что? — спросила она, глядя на цифры в банковском письме, но не видя их.

—Наш бизнес, мама. Он доживает последние дни, если мы не найдем за неделю сумму, которой у нас нет. И поставщик, ключевой, от нас отказался. Все это произошло за одну ночь.

Людмила Сергеевна медленно подняла на него глаза.

—За одну ночь… — она повторила. Ее мозг, отточенный годами светских интриг и борьбы за статус, начал складывать пазл. Оскорбление невестки. Исчезновение Кати. Звонок из Швейцарии. Проблемы с бизнесом. Это была не цепочка случайностей. Это был узор. Четкий, безжалостный, методичный узор атаки.

—Егор, — ее голос стал шепотом. — Ты… ты ничего не знаешь о ее семье? О ее отце?

Егор с недоумением посмотрел на мать.

—Что? Катя? Ее родители погибли в аварии, она росла у тети в Рязани… У нее нет отца.

—Нет отца… — Людмила Сергеевна горько усмехнулась. — Или есть такой отец, о котором она нам не сказала? Отец, который может за одну ночь перекрыть кислород нашей фирме и послать запрос в швейцарский банк?

—Мама, о чем ты? Катя простая…

—Простая?! — Людмила Сергеевна вскочила. Ее обычная холодная надменность треснула, обнажив животный, панический страх. — Простая девушка из Рязани так организует атаку? Ты слышишь себя? Это месть, Егор! Четко спланированная, дорогая месть! Кто-то мстит за нее! Кто-то, у кого есть рычаги и деньги!

Егор отшатнулся от крика.В голове зазвучал далекий, забытый разговор с Катей в самом начале отношений. Он спросил про родителей. Она, смотря куда-то в сторону, сказала: «Они далеко. Мы не очень общаемся». Он принял это за боль от потери и больше не спрашивал. А что, если…

—Но… даже если… зачем ей скрывать? — пробормотал он, больше сам для себя.

—Зачем?! — Людмила Сергеевна заломила руки. — Чтобы проверить нас, дурачок! Чтобы посмотреть, примем ли мы ее «простой и бедной»! И мы… о, Боже… мы показали ей наше самое грязное, самое мерзкое лицо! Мы выгнали ее! Я назвала ее…

Она не смогла повторить это слово.Оно висело в воздухе между ними, тяжелое и ядовитое.

—Нужно ее найти, — скрипуче сказал Егор. — Нужно извиниться, объяснить…

—Объяснить?! — она засмеялась, и этот смех был похож на предсмертный хрип. — Ты думаешь, теперь можно что-то объяснить? Ты видел эти документы? Это не объяснения. Это ультиматум. Это война. И первая кровь — наша.

Она схватила со стола свой телефон лихорадочно начала листать контакты.

—Что ты делаешь?

—Ищу частного детектива. Самого дорогого. Мне нужна вся информация о Катерине. Вся. С самого рождения. Каждая запись, каждая фотография, каждый след. И я найду этого ее «далекого» отца, даже если он прячется на Луне!

Тем временем, в отеле.

Катя лежала на кровати, уставившись в потолок. Она слышала звонки и сообщения, но не реагировала. В голове гудело. Она думала об отце. Она думала о Егоре. Она представляла, что сейчас творится в том доме и в офисе.

На тумбочке зазвонил новый, дешевый телефон, купленный утром в ближайшем салоне связи по указанию отца. «Для чистоты каналов», — сказал он.

Она взяла трубку.

—Алло.

—Отдохнула? — спросил Сергей Иванович. В его голосе не было ни капли усталости.

—Немного.

—Хорошо. Ситуация развивается. Первые шаги сделаны. Их поставки остановятся через три дня. Кредитная удавка затянута. Ты не представляешь, как хрупок был их карточный домик. Держался на одном доверии и репутации. Репутацию мы начинаем рушить, доверие уже подорвано.

Катя сглотнула.

—Пап… а Егор? Он… он не виноват в том, что его мать…

—Катя, — отец перебил ее мягко, но твердо. — Утром я отправил ему деловое предложение о встрече. Вежливое, корректное. Он не ответил. Он занят спасением своего бизнеса. Бизнеса, который сейчас рушится из-за скандала, который устроила его мать, а он допустил. Он делает свой выбор. Каждый день, каждую минуту молчания он его подтверждает.

—А если… если он ответит? Если он захочет встретиться?

—Тогда мы встретимся. Но это будет встреча не зятя с тестем. Это будет встреча банкрота с кредитором. Ты готова к этому?

Катя закрыла глаза.Перед ней снова встал образ Егора на лестнице. Его беспомощность. Его слабость. И голос отца: «Он оказался на вражеской территории».

—Я не знаю, — честно прошептала она.

—Значит, время еще не пришло. Отдыхай. Не выходи без необходимости. Я сообщу, когда будет что-то новое.

Он положил трубку.

Катя повернулась на бок и уткнулась лицом в подушку. Она не плакала. Слез больше не было. Было пустое, холодное пространство внутри, где раньше была любовь, надежда и вера в то, что ее примут такой, какая она есть.

Теперь она знала правду.Ее приняли бы только такой, какой она должна была быть с самого начала — Катериной Громовой. Со всем багажом этой фамилии. С деньгами, связями, статусом. И эта правжа была горше любого оскорбления.

Кабинет располагался в старой сталинской высотке и был обставлен с претензией на стиль «нуар»: темный деревянный стол, кожаное кресло, тяжелые портьеры, приглушающие шум Тверской. В воздухе витал запах старой бумаги, дорогого кофе и легкой тайны.

Людмила Сергеевна сидела напротив детектива, стараясь сохранить осанку, но тремор в пальцах, сжимавших сумку Hermès, выдавал ее. Рядом развалился Дмитрий, с интересом разглядывая коллекцию зажигалок на полке.

— Вы понимаете, Алексей Викторович, задача деликатная, — начала Людмила Сергеевна, тщательно подбирая слова. — Нужна полная проверка одной… особы. Молодой женщины. Мы должны понимать, с кем имеем дело.

Коршунов, мужчина лет пятидесяти с умными, усталыми глазами, кивнул. Он видел таких клиентов часто — богатых, напуганных, готовых платить за иллюзию контроля.

— Понимаю. Стандартный пакет: биография, финансовое положение, связи, компрометирующая информация. Что именно вас беспокоит?

— Все! — выпалил Дмитрий, отрываясь от зажигалок. — Особенно кто ее папка. Она тут у нас скромницей прикидывалась, сиротой несчастной, а потом как давай диверсии устраивать! Бизнес наш чуть не рухнул за сутки!

Людмила Сергеевна бросила на сына взгляд, полный ярости, но было поздно.

Коршунов медленно поднял бровь.

—Диверсии? Интересно. У вас есть факты, связывающие эту девушку с вашими бизнес-проблемами?

—Это неважно, — быстро сказала Людмила Сергеевна. — Нам нужны факты о ней. Имя — Катерина. Фамилия… — она запнулась. Катя всегда представлялась просто «Катя». Фамилию мужа она взяла, но какая была девичья? Они никогда не спрашивали. Это было ниже их достоинства. — Фамилия по мужу — Орлова. Девичью… не знаем.

—Дата рождения? Место регистрации? Номер паспорта? Хоть что-то? — детектив начал делать пометки в блокноте.

—Она из Рязани! — почти крикнул Дмитрий. — И родителей нет!

—Рязань — это большое место, — сухо заметил Коршунов. — Без исходных данных поиск будет долгим и дорогим. Как фотография? У вас есть?

Людмила Сергеевна лихорадочно открыла сумочку и достала золотой медальон.Внутри было крошечное фото, сделанное на каком-то семейном ужине два года назад. Катя смеялась, глядя куда-то в сторону. Людмила Сергеевна всегда считала эту улыбку глупой. Теперь же она видела в ней что-то зловещее, скрытое.

—Вот.

Коршунов взял медальон,внимательно посмотрел, затем сфотографировал снимок на профессиональную камеру.

—Хорошо. Начнем с этого. Предоплата — пятьдесят процентов. Работа займет от трех до семи дней. Вас устроит?

—Устроит! — сказала Людмила Сергеевна, доставая чековую книжку. — Но быстрее! Как можно быстрее!

Пять дней напряженного ожидания.

Эти дни в доме Орловых напоминали ожидание приговора. Егор пропадал в офисе, пытаясь тушить пожары. Банк был неумолим. Найденные с огромным трудом и по завышенной цене новые поставщики металла вдруг «обнаруживали дефекты в партии» и задерживали отгрузку. Кредиторы, почуяв слабину, начали звонить с вопросами о платежах. Репутация «Вектора» трещала по швам.

Людмила Сергеевна не выходила из дома. Она отменила все светские мероприятия, сославшись на болезнь. Ее мучили два кошмара: один — полное разорение, крах всего, что она строила. Второй — лицо Кати на том фото в медальоне. Кто стоит за ней? Конкурент Егора? Недоброжелатель из их прошлого? Или… действительно, отец?

Дмитрий сначала злился, потом впал в апатию. Его карманные деньги, щедро выдаваемые матерью из фонда фирмы, вдруг стали «заморожены в связи с аудитом». Он впервые в жизни столкнулся с понятием «лимит».

Седьмой день. Вечер. Звонок от Коршунова.

Людмила Сергеевна сидела в темноте гостиной, не включая свет. Телефон задрожал на стеклянном столике.

—Я вас слушаю.

—Людмила Сергеевна, добрый вечер. Коршунов. Могу я приехать к вам? Результаты… их лучше обсудить лично.

—Сейчас? Немедленно приезжайте.

Через сорок минут детектив был в гостиной.Он принес с собой тонкую, но увесистую папку. Лицо его было непроницаемым. Людмилу Сергеевну и сбежавшегося на звонок Дмитрия это не успокоило.

—Ну что? Нашли что-то? — не выдержал Дмитрий.

—Нашел, — Коршунов открыл папку. Его профессиональное спокойствие дало трещину, в голосе прозвучало что-то вроде изумленного уважения. — Ваша невестка… Катерина. Девичья фамилия — Громова.

—Громова? — переспросила Людмила Сергеевна. Ничего не говорила ей эта фамилия.

—Катерина Сергеевна Громова. Единственная дочь и наследница Сергея Ивановича Громова.

В комнате повисла тишина.Дмитрий хмыкнул:

—Ну и что? Какой-нибудь рязанский фермер?

Коршунов медленно вынул из папки первую фотографию и положил ее на стол.Качественный снимок, сделанный длиннофокусным объективом. На нем был мужчина лет пятидесяти пяти в дорогом, но неброском костюме. Он выходил из здания, похожего на современный бизнес-центр. Лицо — жесткое, с проседью у висков, с прямым, оценивающим взглядом. Человек, привыкший командовать.

—Сергей Иванович Громов. Основатель и мажоритарный акционер холдинга «Гром-Инвест». Основные активы: коммерческая недвижимость, транспортная логистика, доли в нескольких крупных промышленных предприятиях. Состояние, по скромным оценкам, — около двух миллиардов долларов. Место в российском рейтинге Forbes — стабильно в первой сотне.

Людмила Сергеевна не дышала.Она смотрела на фото, и мир вокруг начал медленно, с жутким скрипом, переворачиваться.

—Но… может, однофамилец? Совпадение? — слабо выдохнула она.

—Нет, — детектив положил второе фото. Катя, лет шестнадцати, верхом на прекрасной лошади, на фоне огромного загородного дома, больше похожего на дворец. Она смеялась, а рядом, тоже в седле, был тот самый мужчина с первой фотографии. Он смотрел на дочь с такой нежностью и гордостью, что это было видно даже на снимке.

—Имение в Подмосковье, семь гектаров, — прокомментировал Коршунов. — Конюшня на двадцать голов. Следующее.

Третье фото:Катя, уже взрослее, на открытии какой-то выставки в ГМИИ им. Пушкина. Рядом с ней — пожилая дама, известная в узких кругах меценатка и коллекционер.

Четвертое:справка из элитной частной школы в Швейцарии. Фамилия ученицы — Громова.

Пятое:выписка из реестра акционеров небольшого, но очень прибыльного IT-стартапа. Одна из бенефициарных владелиц — Катерина Громова.

Шестое,седьмое, восьмое…

Папка опустела.Коршунов откинулся в кресле.

—Ваша невестка, Людмила Сергеевна, не просто «не бедная». Она наследница одной из крупнейших в стране состояний. Она получила блестящее образование, свободно говорит на трех языках, с детства вращалась в кругах, доступ к которым для многих, даже очень богатых людей, — вопрос не денег, а происхождения и связей. Последние два года она… скрывала это. Жила под фамилией мужа, не пользуясь своими ресурсами.

—Зачем? — прошептала Людмила Сергеевна. Ее лицо было пепельно-серым. — Зачем ей это?

—Возможно, хотела, чтобы ее любили не за деньги, — сухо предположил детектив. — Или… хотела увидеть истинное лицо тех, к кому она пришла. И она его увидела.

Эти слова прозвучали как приговор.

Дмитрий первый опомнился от шока.Его лицо исказилось не страхом, а дикой, неконтролируемой злобой.

—Так это ОН?! Это ее папаня все устроил?! Да я его… Я его…

—Замолчи, дурак! — шипя, обернулась к нему Людмила Сергеевна. В ее глазах горел уже не страх, а холодный, панический ужас. Она все поняла. Поняла масштаб своей ошибки. Она не просто оскорбила невестку. Она объявила войну империи. Империи, которой даже не подозревала. Она назвала «нищебродкой» наследницу состояния, перед которым их собственное благополучие — просто бутафория, карточный домик. И этот карточный домик теперь методично, красиво и безжалостно разбирали по кирпичику.

Она вспомнила звонок из Швейцарии.Скупая фраза детектива «очень влиятельный интерес». Теперь у этого интереса было имя и лицо.

—Он… Сергей Иванович… он знает, что мы… ищем информацию? — спросила она, и ее голос дрожал.

—Не сомневайтесь, — Коршунов собрал фотографии обратно в папку. — Человек такого уровня знает все, что происходит вокруг его дочери. Возможно, мой запрос в школьный архив в Женеве или в реестр акционеров уже доложили ему. Вы объявили о себе. Поздравляю.

Он встал.

—Моя работа завершена. Остаток суммы можете перевести на счет. И… позвольте непрошеный совет. Не пытайтесь бороться. Не пытайтесь давить или угрожать. Вы играете не в своей лиге. Даже не на своем поле. Единственный шанс, который у вас, возможно, еще есть — это абсолютная, безоговорочная капитуляция. Попробуйте извиниться. Искренне. Если это еще возможно.

Он поклонился и вышел,оставив их в огромной, роскошной и вдруг ставшей ледяной гостиной.

Дмитрий тяжело дышал, сжимая кулаки.

—Какая капитуляция?! Мы найдем на него рычаги! У всех есть грязь!

—Какая грязь?! — голос Людмилы Сергеевны сорвался на крик. — Ты слышал?! Forbes! Два миллиарда! Он может скупить десять таких, как мы, и не заметить! Он уже это делает! Наши поставки, наш кредит… это все ОН! Это месть! А ты… я… мы… — она схватилась за голову. — Боже, что мы наделали…

Она вдруг резко поднялась и,пошатываясь, вышла из гостиной. Ей было физически плохо. Она поднялась в свою спальню, заперла дверь и подошла к трюмо. В зеркале на нее смотрела женщина с побелевшим лицом и огромными, полными ужаса глазами. Женщина, которая всего неделю назад была королевой в своем маленьком мирке. Которая кричала «нищебродка» в спицу принцессе.

Она медленно опустилась на колени перед трюмо,не в силах оторвать взгляд от своего отражения. Внутри все превратилось в ледяную пустоту. Детектив был прав. Бороться бесполезно. Их уже раздавили. Они просто еще не успели это осознать.

А внизу Дмитрий выбежал в пустой кабинет, схватил со стола Егора первую попавшуюся бумагу и с диким криком швырнул ее в стену. Потом взял следующую. И следующую. Он крушил все вокруг, бессильная ярость и страх вырываясь наружу в немом, истеричном разрушении. Он привык быть сильным за счет денег и статуса матери. И то, и другое теперь оказалось мыльным пузырем, который лопнул от одного прикосновения гиганта.

В эту же минуту Егор, бледный и измотанный, стоял на пороге того самого отеля, где уже неделю жила Катя. Он нашел его. Потратил два дня, задавая вопросы, подключая старые знакомства из ГИБДД, отслеживая камеры. Он держал в руках огромный букет белых роз — ее любимых. Он не знал о визите детектива и о том, что его мать сейчас сидит на полу в спальне, раздавленная открывшейся правдой. Он знал только, что должен ее увидеть. Должен объяснить. Должен вернуть.

Он сделал шаг к стеклянным дверям,но вдруг остановился. Что он сможет объяснить? Что мама «не хотела обидеть»? Теперь, после недели финансового кошмара, эти слова звучали как насмешка. Он посмотрел на розы. Дешевый, пафосный жест. Таким его и увидит Катя теперь — слабым, запоздалым, пытающимся заткнуть деньгами и цветами дыру, которую пробила его семья.

Он так и не вошел.Повернулся и ушел, бросив букет в урну у входа. Он ехал домой, не зная, что дома его ждет новый, еще более страшный удар. Удар, который перевернет не бизнес, а саму основу его мира.

В доме царила нездоровая, вымученная тишина. После визита детектива и последовавшей за ним истерики Дмитрия, который разгромил кабинет, воздух казался густым и тяжелым, как перед грозой. Людмила Сергеевна не выходила из своей комнаты весь день, отказываясь от еды и разговоров. Егор, вернувшись вчера поздно вечером, обнаружил следы погрома и сестру-горничную, шепотом сообщившую, что «барыня нездорова». О визите Коршунова он не знал ничего.

Утром его разбудил не будильник, а новый звонок из банка. Голос на том конце был уже не просто строгим, а откровенно угрожающим: если в течение 48 часов не поступит платеж, дело передадут службе безопасности и в суд. Егор бросил трубку и в отчаянии ударил кулаком по стене. Он был в тупике. Все пути, казалось, были перекрыты. И в этот момент, когда он уже готов был сдаться, в дверь кабинета постучала мать.

Она вошла. За одну ночь она постарела на десять лет. Тщательно скрываемый грим не мог замазать темные круги под глазами и новую сеть морщин у губ. Но в ее осанке, в ее взгляде была какая-то новая, леденящая решимость.

— Егор, — сказала она тихо, но четко. — Мы должны вернуть Катю.

Он смотрел на нее, не веря своим ушам.

— Что? После всего, что ты сказала? После того, как ты выгнала ее?

— Я совершила ошибку, — произнесла она, и эти слова, казалось, обожгли ей губы. — Грубую, непростительную ошибку. Теперь я это понимаю. Но ты должен понять и ты. Ее возвращение — это единственный шанс спасти бизнес. Спасти нас всех.

— При чем тут бизнес? — насторожился Егор. — Какое отношение Катя имеет к нашим кредитам?

Людмила Сергеевна закусила губу. Она не могла рассказать ему правду. Не сейчас. Не в таком состоянии. Узнав, кто такая Катя на самом деле, он мог возненавидеть ее за обман или, что еще хуже, окончательно сломаться.

— Она имеет отношение к тебе, — сказала она, подбирая слова. — А твое состояние, твоя уверенность — имеют прямое отношение к бизнесу. Инвесторы и кредиторы видят, что в твоей личной жизни кризис. Это подрывает доверие. Мы должны показать, что все в порядке. Что семья едина. Иначе… иначе мы потеряем все.

Это была ложь, но ложь, замешанная на правде. Егор молчал. Логика матери была извращенной, но в его истощенном мозгу она нашла отклик. Да, если бы Катя вернулась… Может быть, это дало бы ему сил? Может, она что-то посоветовала бы? Он все еще верил в ту простую, умную Катю из Рязани, не подозревая о другой.

— И как мы ее вернем? Она не берет трубку. Не отвечает.

— Мы должны показать, что мы… меняемся, — сказала Людмила Сергеевна. Она подошла к окну, отвернувшись от него. — Я приготовлю ужин. Хороший ужин. При свечах. Ты пригласишь ее. Лично. Скажешь, что я хочу извиниться. Что я все поняла.

Егор смотрел на ее спину. Впервые в жизни он видел, как его непоколебимая мать идет на попятную. Это не радовало. Это пугало. Что-то было не так. Слишком резко, слишком отчаянно.

— Хорошо, — хрипло согласился он. — Я попробую.

Три часа дня. Отель.

Катя получила от отца разрешение на встречу. «Послушай, что они скажут, — советовал Сергей Иванович. — Интересный эксперимент. Но не ешь и не пей у них ничего». Он говорил это без иронии, как о реальной угрозе.

Когда в дверь номера постучали, она знала, кто это. Открыла. На пороге стоял Егор. Он был в том же костюме, что и вчера, помятом. Глаза запавшие, в них читалась такая бездонная усталость и вина, что у Кати на мгновение сжалось сердце.

— Катя, — выдохнул он.

—Егор.

Они стояли друг напротив друга, разделенные не только неделей разлуки, но и пропастью лжи и молчания.

— Я… мы… мама… она хочет извиниться. Приглашает тебя на ужин. Дома. Только семья. — Он говорил сбивчиво, глядя куда-то мимо ее плеча.

Катя смотрела на него. На того самого мужчину, которого любила. Который теперь казался чужим, сломленным мальчиком.

— «Извиниться»? — она произнесла это слово без выражения. — После слова «нищебродка»? После того как ты не вышел за мной?

Он вздрогнул, будто его ударили.

— Я пытался! Я звонил, писал… Я не знал, где ты! Мама… она не в себе была. Она не хотела…

— Перестань, Егор, — холодно перебила его Катя. — Перестань говорить за нее и оправдывать ее. Она хотела. И ты позволил. В этом вся суть.

Он опустил голову.

— Ты права. Ты абсолютно права. Я слабак. Я всю жизнь боялся ее разочаровать. И в самый важный момент я подвел тебя. Но, Катя, я люблю тебя. Не ее. Тебя. И сейчас… сейчас все рушится. Бизнес, все… И я понял, что без тебя мне ничего не нужно. Вернись. Дай нам шанс все исправить. Дай мне шанс стать тем, кто тебя защитит. По-настоящему.

Он говорил искренне. В его голосе слышалась настоящая боль и отчаяние. И часть Кати, та самая, что два года смеялась с ним и верила в их будущее, отозвалась тупой болью. Но другая часть, закаленная последней неделей, молчала.

Она думала об отце. О том, что сейчас происходит с их фирмой. Она знала, что этот ужин — не искупление. Это паническая попытка спасти тонущий корабль. Но в глазах Егора она видела и другое — тень того человека, в которого она могла бы поверить, если бы не его семья.

— Хорошо, — неожиданно для себя сказала она. — Я приду.

Вечер. Столовая.

Людмила Сергеевна действительно приготовила ужин. Стол был накрыт с музейной роскошью: лучший фарфор, хрусталь, серебряные приборы. Горели свечи. В центре — дорогая орхидея. Сама она была одета в строгое, но элегантное темно-синее платье, волосы убраны в безупречную гладкую прическу. На лице — маска спокойствия и легкой, искусственной грусти.

Когда Катя вошла с Егорем, Людмила Сергеевна сделала шаг навстречу. Ее движения были неестественно плавными, как у актрисы, играющей сложную сцену.

— Катя… Катерина, — поправилась она, и в этом исправлении прозвучала первая нота нового, подобострастного отношения. — Спасибо, что пришла.

Катя молча кивнула, позволяя Егору помочь снять легкое пальто. Под ним было простое черное платье, купленное в ближайшем магазине. На фоне свекрови оно смотрелось вызывающе скромно.

Дмитрия за столом не было. Людмила Сергеевна «извинилась» за него: «У него срочные дела». Катя понимала: его буйный нрав мог все испортить.

Ужин начался в тягостном молчании. Подавали суп-пюре из спаржи. Людмила Сергеевна еле-еле касалась ложкой тарелки. Егор молчал, глядя на Катю. Катя сидела прямо, положив руки на колени под столом.

— Катерина, — наконец заговорила свекровь, откладывая ложку. — Я… я не знаю, с чего начать. Слова, которые я сказала тогда… они невыразимы. Они недостойны. Я находилась в состоянии… сильного стресса. Бизнес, заботы… Но это не оправдание. Никакое.

Она говорила медленно, тщательно выверяя каждую фразу. Это было не извинение, а заученный, дипломатичный текст.

— Я прошу у тебя прощения. Искренне. Я вижу, какая ты на самом деле умная, добрая девушка. Егор любит тебя. И я хочу, чтобы вы были счастливы. В нашем доме. Как семья.

Она сделала паузу, затем с театральным вздохом вынула из складок платья маленькую бархатную шкатулку и открыла ее. Внутри лежали серьги — массивные, из белого золота с крупными бриллиантами. Дорогие, безвкусные, кричащие о цене.

— Это… маленький знак моего раскаяния. И надежды на новое начало.

Она протянула шкатулку через стол. Катя не двинулась. Она смотрела не на серьги, а в глаза Людмилы Сергеевны. И видела там не раскаяние, а панический, липкий страх и расчет. Страх потерять деньги, статус, контроль. Расчет купить ее расположение этой безделушкой.

— Спасибо, Людмила Сергеевна, — тихо сказала Катя. — Это очень красиво. Но я не ношу такие украшения. Они не ко мне.

Она мягко отодвинула шкатулку обратно к центру стола. Жест был вежливым, но окончательным. Людмила Сергеевна замерла, ее пальцы судорожно сжали край шкатулки. Маска дрогнула, на лице на секунду промелькнула ярость, которую она с трудом подавила.

— Я понимаю… конечно, — пробормотала она, убирая подарок.

Егор наблюдал за этой немой сценой, и ему стало стыдно. Стыдно за эту фарсовую попытку подкупа, за свою мать, за себя, сидящего здесь и не способного ни на что.

После ужина, когда Людмила Сергеевна, сославшись на мигрень, удалилась, Егор и Катя остались одни в гостиной. Свечи догорали, отбрасывая длинные, пляшущие тени.

— Ты видишь? Она пытается, — беззвучно сказал Егор. — Она никогда ни у кого не просила прощения.

— Она не просила, — поправила Катя, глядя на огонь. — Она делала ритуал. Как отчитку. Чтобы злой дух ушел и денежный поток вернулся.

— Катя, что с тобой? Ты стала такой… жесткой.

Она наконец повернулась к нему. В ее глазах, освещенных пламенем, он увидел не гнев, а бесконечную усталость и разочарование.

— Я не стала, Егор. Я всегда была такой. Просто раньше я любила тебя и думала, что этого достаточно. Что любовь сгладит углы, растворит презрение твоей матери, сделает тебя сильнее. Я ошиблась. Любовь оказалась слабее страха. Твоего страха перед ней.

— Это несправедливо! — в его голосе прозвучала обида. — Ты судишь меня за одну ошибку!

— Нет, — покачала головой Катя. — Я сужу тебя за два года молчания. За два года, в которые ты позволял ей относиться ко мне как к прислуге, как к чему-то второсортному. Ты видел это! Но тебе было удобнее не замечать, потому что иначе пришлось бы с ней спорить. А ты ее боишься. И сейчас ты привел меня сюда не потому, что хочешь быть со мной, а потому, что она тебе приказала. Чтобы я «успокоила злого духа». Так?

Он открыл рот, чтобы возразить, но слова застряли в горле. Потому что в самой своей глубине он знал, что она права. Он действительно пришел за ней по наставлению матери. И его мольбы были отчаянием тонущего человека, хватающегося за соломинку, а не решимостью воина, защищающего свою любовь.

— Ты… ты меня совсем не любишь? — спросил он, и голос его сорвался.

Катя долго смотрела на него. В ее памяти всплыли тысячи моментов: его смех, его руки, теплые по утрам, его гордость, когда он показывал ей первый прибыльный проект. Она любила того человека. Но тот человек, похоже, жил только в ее голове. В реальности же был этот — усталый, запутавшийся, слабый.

— Я не знаю, Егор, — честно ответила она. — Я не знаю, кого я любила. Тебя или того мужчину, которым ты мог бы быть, если бы не она. И я не знаю, кого ты любил. Меня или удобную, тихую девушку без прошлого, которая не смела перечить твоей матери.

Она встала.

— Мне пора.

— Постой! — Он вскочил, перегородив ей путь к двери. — Давай уедем! Сейчас! Только мы двое. Забудем про маму, про бизнес, про все! Начнем с чистого листа!

В его глазах горел последний, отчаянный огонь. И на мгновение Катя поверила. Поверила, что это возможно. Уехать. Спасти то, что осталось.

Но тут в дверном проеме появилась Людмила Сергеевна. Она стояла там, бледная как полотно, в ночном халате. Она слышала все.

— Уехать? — ее голос был хриплым шепотом, полным ужаса. — Егор, ты с ума сошел? Бросить все? Бросить меня? В такой момент?!

И Егор… Егор опустил глаза. Он не посмотрел на Катю. Он посмотрел на мать. И в этом молчаливом взгляде был весь его ответ.

Катя поняла. Чистого листа не будет. Он всегда будет оглядываться на эту дверь, за которой стоит его мать.

Она мягко отстранила его руку.

— Прощай, Егор.

И вышла. На этот раз навсегда.

Дверь закрылась. Егор стоял, не в силах пошевелиться, глядя на деревянную панель.

— Что ты наделал?! — закричала Людмила Сергеевна, хватая его за рукав. — Ты отпустил ее! Теперь все кончено! Ты понимаешь? Кончено!

Он медленно повернулся к ней. В его глазах не было ни любви, ни страха. Только пустота.

— Да, мама, — тихо сказал он. — Кончено. Все.

Тишина в доме Орловых была зловещей. После сцены в гостиной Егор заперся в кабинете, Людмила Сергеевна не выходила из спальни, а Дмитрий, кажется, вовсе сбежал из дома. Глухое ожидание беды висело в воздухе тяжелее запаха вчерашних догоревших свечей.

В девять утра раздался звонок в парадную дверь — настойчивый, требовательный. Горничная, робко выглянув из кухни, не решалась подойти. Звонок повторился, теперь уже короткими, нетерпеливыми сериями.

Из кабинета вышел Егор. Он был одет в тот же помятый костюм, небритый, с запавшими глазами.

— Кто там? — спросил он у горничной, но та только пожала плечами.

Он подошел к тяжелой дубовой двери и распахнул ее.

На пороге стояли двое мужчин. Один — в строгом темном костюме, с дипломатом в руке, с лицом юриста, привыкшего к протоколам и тишине кабинетов. Это был Андрей, личный адвокат Сергея Ивановича. Второй — сам Сергей Иванович Громов.

Он был невысок ростом, но его осанка, спокойная, уверенная поза заставляли казаться выше. На нем был неброский, но безупречно сшитый костюм из темно-серой шерсти. Никаких украшений, часов или перстней. Его лицо — жесткое, с проседью у висков и пронзительными серыми глазами — было непроницаемо. Он не улыбался, не хмурился. Он просто смотрел на Егора, и в этом взгляде был холодный, аналитический интерес, словно он рассматривал не живого человека, а балансовый отчет.

— Егор Алексеевич? — спокойно спросил Громов. Его голос был низким, ровным, без единой нервозности. — Сергей Иванович Громов. Мы договаривались о встрече. Простите за ранний визит, но деловые вопросы, как вы сами понимаете, не терпят отлагательств.

Егор замер. Имя прозвучало как гром среди ясного неба. Его мозг, затуманенный усталостью и горем, с трудом складывал пазл. Громов. Отец Кати. Тот самый, о котором он ничего не знал. И он здесь. Сейчас. На пороге его дома.

— Я… проходите, — наконец выдавил он, отступая в прихожую. Его голос прозвучал хрипло и неуверенно.

Громов и его адвокат вошли. Они не стали снимать пальто, лишь оглядели роскошную прихожую с лепниной и хрустальной люстрой. Взгляд Громова был быстрым, оценивающим, но в нем не было ни восхищения, ни зависти. Как будто он видел лишь стоимость квадратного метра и износ коммуникаций.

— Здесь можно поговорить? — спросил Громов, кивнув в сторону кабинета.

—Да… конечно.

В кабинете, который еще не успели привести в порядок после погрома Дмитрия, царил хаос. Бумаги валялись на полу, опрокинута ваза. Егор, смущенно, попытался расчистить стул для гостей.

— Не беспокойтесь, — сказал Громов, оставаясь стоять. Он не стал садиться. Его адвокат, Андрей, достал из дипломата тонкую папку и встал чуть поодаль.

— Я буду краток, — начал Громов, сложив руки за спиной. — Я приехал говорить о бизнесе. А конкретнее — о компании «Вектор-Стандарт», управляющей компании «Феникс-Холдинг» и связанных с ними кредитных обязательствах.

Егор почувствовал, как подкашиваются ноги. Он опустился в свое кресло за столом.

—Вы… откуда вам известно…

—Мне известно все, что мне нужно знать, — мягко, но твердо перебил Громов. — За последнюю неделю через ряд аффилированных структур мной были скуплены ваши коммерческие векселя и долговые обязательства на общую сумму, составляющую примерно восемьдесят пять процентов вашей текущей задолженности перед сторонними кредиторами. Остальные пятнадца процентов принадлежат «Восточному Коммерческому Банку», в котором у меня есть контрольный пакет.

Егор сидел, не в силах издать ни звука. Он слышал слова, но их смысл не доходил до сознания. Это был кошмар.

— Кроме того, — продолжил Громов тем же ровным тоном, — основные поставщики вашего сырья переориентированы на контракты с компаниями моего холдинга. Бесперспективно искать альтернативы на рынке. Его нет.

— Зачем? — хрипло вырвалось у Егора. — Почему? Что мы вам сделали?

Громов впервые изменил выражение лица.В его глазах промелькнуло что-то ледяное и острое.

—Вы оскорбили мою дочь. В моем мире это называется объявлением войны. Вы думали, что воюете с беззащитной девушкой. Ошиблись. Вы вступили в конфликт со мной. А я, Егор Алексеевич, войну всегда довожу до конца. И сегодня мы подведем итоги.

В этот момент дверь кабинета с силой распахнулась. На пороге стояла Людмила Сергеевна. Она была бледна как смерть, но держалась с последними силами. Увидев Громова, она замерла, и по ее лицу пробежала судорога страха. Она узнала его с фотографии детектива.

— Вы… — прошептала она.

—Людмила Сергеевна, — кивнул Громов, как будто встречая случайного знакомого на коктейле. — Рад, что вы присоединились. Это касается и вас.

— Что вы хотите? Денег? — выкрикнула она, делая шаг вперед. Ее голос дрожал. — Мы заплатим! Назовите сумму! Только оставьте нас в покое!

Громов смотрел на нее с легким, почти научным интересом, как энтомолог на редкое насекомое.

—Денег? — он едва заметно усмехнулся. — У вас нет денег, Людмила Сергеевна. У вас есть долги. Которые теперь принадлежат мне. Я не хочу ваших денег. Я хочу сатисфакции.

Он сделал паузу, давая им понять значение этого слова.

—Андрей, — кивнул он адвокату.

Тот открыл папку и начал зачитывать ровным, бесстрастным голосом:

—На основании владения долговыми обязательствами и в соответствии с пунктом 7.3 устава ООО «Феникс-Холдинг», мажоритарный кредитор имеет право выдвинуть ультиматум о реструктуризации. Мы выдвигаем следующие условия. Первое: немедленная отставка Людмилы Сергеевны Орловой и Дмитрия Алексеевича Орлова со всех постов в управляющей компании и дочерних предприятиях. Полный запрет на ведение любой коммерческой деятельности, связанной с этими активами, в течение пяти лет.

Людмила Сергеевна ахнула, схватившись за грудь, как будто у нее случился сердечный приступ.

— Второе, — продолжал адвокат, не обращая внимания. — Компания «Вектор-Стандарт» переходит под внешнее управление, назначаемое кредитором. Егор Алексеевич Орлов сохраняет пост генерального директора, но на условиях срочного трудового контракта с четко оговоренным KPI. Его решения по суммам свыше пяти миллионов рублей подлежат обязательному согласованию с советом кредиторов.

— То есть я… стану наемным менеджером в своем же бизнесе? — тихо спросил Егор.

— В бизнесе, который вы сами довели до банкротства и который теперь принадлежит мне, — поправил Громов. — Это не ваше. Это мое. Я позволяю вами управлять, потому что, по словам моей дочери, вы в этом кое-что понимаете. И потому что это выгодно мне. Пока вы выгодны.

— Третье, — адвокат перелистнул страницу. — В счет погашения части долга в пользу кредитора безвозмездно отчуждается недвижимое имущество, а именно: загородный дом в поселке «Зеленые Холмы» и квартира по адресу… — он назвал адрес квартиры Дмитрия.

— Вы не имеете права! — взвизгнула Людмила Сергеевна. — Это наша собственность!

—Собственность, купленная на дивиденды от компании, которая брала кредиты под залог этой же собственности, — холодно заметил адвокат. — Юридически все чисто. Сжимайте долги, освобождайте активы. Стандартная процедура.

Громов наблюдал за ними, за их ужасом, за их унижением. На его лице не было торжества. Была лишь сосредоточенность хирурга, выполняющего сложную операцию.

— Вы… вы мстите, — прошипела Людмила Сергеевна, глядя на него полными ненависти глазами. — Вы используете деньги и власть, чтобы растоптать нас!

—Я восстанавливаю справедливость, — поправил ее Громов. — Вы использовали свое мнимое превосходство и власть в этом доме, чтобы растоптать достоинство моей дочери. Вы назвали ее «нищебродкой». Теперь посмотрите на себя. Кто здесь нищий? У кого нет ничего, кроме долгов и иллюзий?

Его слова повисли в воздухе, острые и безжалостные, как лезвие.

— Это грабеж! — закричала Людмила Сергеевна, теряя последние остатки самообладания. — Я найду на тебя управу! У меня есть связи!

—Все ваши «связи», Людмила Сергеевна, — это люди, которые дружат с вашими деньгами и статусом, — тихо сказал Громов. — Сейчас у вас нет ни того, ни другого. Проверьте свои счета в швейцарском банке, кстати. Думаю, вы найдете там интересные новости.

Она замолчала, побледнев еще больше. Звонок из Швейцарии. Он знал. Он все знал.

Егор поднял голову. В его глазах была пустота, но где-то в глубине тлела искра последнего достоинства.

—А если мы не согласимся?

—Тогда завтра утром компания будет официально признана банкротом, — немедленно ответил Громов. — Суд наложит арест на все активы, включая этот дом. Вас выставят на улицу. Ваша фамилия будет фигурировать в каждом финансовом издании как пример неудачного управления и долговой несостоятельности. У вас не останется ничего. Даже призрака репутации. Согласитесь — и у вас будет работа, крыша над головой и шанс когда-нибудь, через много лет, возможно, рассчитаться и начать заново. Очень маленький шанс.

Выбора не было. Это была не сделка. Это была капитуляция. Полная и безоговорочная.

Людмила Сергеевна медленно опустилась на ближайший стул. Она смотрела в пол, ее плечи ссутулились. Из сильной, властной женщины она превратилась в разбитую, постаревшую старуху за считанные минуты.

Егор закрыл глаза. Он видел перед собой не кабинет, а лицо Кати вчера вечером. «Прощай, Егор». Теперь он понимал, что это «прощай» было навсегда не только в личном, но и во всем остальном. Его жизнь, какой он ее знал, закончилась.

— Я… согласен, — прошептал он.

Громов кивнул.

—Разумное решение. Андрей оставит вам комплект документов для подписания. В течение суток. После чего начнется процесс передачи активов и реструктуризации.

Он повернулся к выходу, но на пороге обернулся. Его взгляд упал на Людмилу Сергеевну, сидевшую в оцепенении.

—И, Людмила Сергеевна, — сказал он так тихо, что его слова были слышны только в мертвой тишине кабинета. — Теперь вы знаете, кто такой отец вашей «нищебродки». Запомните этот урок. Деньги приходят и уходят. А вот достоинство… его, однажды потеряв, уже не вернешь. Ни за какие деньги.

Он вышел, followed by адвокатом. Дверь кабинета закрылась с мягким щелчком.

В тишине, нарушаемой лишь прерывистым дыханием Людмилы Сергеевны, Егор поднял глаза на мать.

—Ты довольна? — спросил он, и в его голосе не было ни злости, ни упрека. Только ледяное, безразличное отчаяние. — Ты добилась своего. Ты потеряла все. И меня ты тоже потеряла.

Он встал и, не глядя на нее, вышел из кабинета, оставив ее одну среди разбросанных бумаг — символов их рухнувшего мира.

А в лифте, спускавшемся вниз, адвокат Андрей спросил:

—Сергей Иванович, зачем вам этот бизнес? Он того не стоит.

Громов смотрел на светящиеся цифры этажей.

—Мне не нужен их бизнес, Андрей. Мне нужна была капитуляция. Полная и публичная. Чтобы они поняли, кого оскорбили. Чтобы она больше никогда не подняла голову. Бизнес… может, продадим, может, раскрутим. Неважно. Главное — урок должен быть усвоен. Навсегда.

И когда лифт открылся на первом этаже, он вышел в парадную уже не как мститель, а как деловой человек, завершивший очередную, не слишком приятную, но необходимую сделку.

Осень в Москве выдалась дождливой и промозглой, точно отражая то, что происходило в жизни Орловых. Время лечит, но раны, нанесенные не скальпелем, а кувалдой, заживают долго и уродливо, оставляя глубокие, багровые шрамы.

В офисе «Вектор-Стандарт».

Офис больше не напоминал храм успеха. Новая, нанятая Сергеем Ивановичем управляющая компания провела «оптимизацию»: сократила штат, убрала дорогую мебель, заменив ее функциональной, и внедрила жесткую систему отчетности. Теперь здесь пахло не дорогим кофе и властью, а тонером от принтеров и напряженной работой.

Егор сидел в своем кабинете, который теперь был вдвое меньше. Со стен исчезли дипломы и почетные грамоты, оставлен лишь минимальный набор: компьютер, телефон, стопки текущих документов. Он работал. Работал, как одержимый, по двенадцать-четырнадцать часов в сутки. Это было единственное, что у него оставалось. Единственный способ не сойти с ума.

Он стал другим. Исчезла прежняя мягкость, неуверенность, тот оттенок вечного мальчика при матери. Взгляд стал жестче, сосредоточеннее. Он научился говорить «нет» невыгодным контрактам, отстаивать свои решения перед присланными Громовым аудиторами, выжимать эффективность из каждого рубля. Но это была не уверенность победителя. Это была отчаянная, злая решимость уцелевшего после кораблекрушения. Он доказывал. Не Громову, не матери. Себе. Что он не просто пешка. Что его бизнес-чутье — не случайность.

На столе вибрировал телефон. Встреча с новым поставщиком через пятнадцать минут. Егор взял папку и вышел, бросив беглый взгляд на бывший кабинет Людмилы Сергеевны, теперь превращенный в комнату для переговоров. Дверь была открыта, внутри пусто.

В загородном доме, который еще не был продан.

Людмила Сергеевна жила в своем загородном доме одна. Дмитрий, после бурной сцены, в которой он обвинял во всем мать и Егора, собрал чемоданы и уехал «к другу» в Сочи. С тех пор он звонил раз в месяц, обычно чтобы попросить денег. Денег у Людмилы Сергеевны почти не было. Личные счета были заморожены, оставалась лишь скромная, по ее меркам, пенсия и то, что ей «милостиво» оставил Громов из соображений «недопущения крайней нужды» — вероятно, по настоянию Кати. Унизительная подачка, которую она принимала, скрипя зубами, потому что иначе было не на что платить за свет и отопление огромного, полупустого дома.

Она почти не выходила из своей спальни. Зеркала в доме были завешены тканью — она не могла видеть свое отражение. Ей казалось, что на ее лице навсегда застыла маска того ужаса и унижения, которые она испытала в кабинете при визите Громова. Былая властность, светская живость исчезли, оставив после себя апатичную, медлительную старуху. Ее мир сузился до размеров комнаты, до воспоминаний о прошлом величии, которые теперь жгли душу, как раскаленные угли.

Иногда, поздно вечером, она включала старый ноутбук и через анонимный браузер просматривала светские колонки. Она видела имена бывших подруг, фотографии с благотворительных вечеров, на которых ее уже не было и никогда не будет. Она стала невидимкой. Призраком. И это было для нее страшнее нищеты.

В новой квартире Кати и Егора.

Нет, не Егора. Только Кати.

После того вечера Егор нашел в себе силы подписать бумаги о разводе. Без встреч, через юристов. Он оставил ей все, что было нажито за время брака, хотя это «все» теперь было ничтожно мало. Он просто… исчез из ее жизни.

Катя переехала в светлую трехкомнатную квартиру в одном из новых районов, подаренную отцом. Квартира была обставлена со вкусом, но без показной роскоши — так, как ей всегда нравилось. Здесь были ее книги, ее простые ткани на окнах, ее запах.

Она пыталась вернуться к жизни. Записалась на курсы реставрации, начала встречаться со старыми подругами из «прошлой жизни», которые сначала робко, а потом с радостью приняли ее обратно. Но внутри оставалась пустота. Победа отца не принесла ей радости. Унижение Орловых не стало сладкой местью. Она чувствовала лишь тяжелую усталость и грусть.

Однажды вечером, когда она разбирала коробки с книгами, раздался звонок в дверь. На пороге стояла Света, ее лучшая подруга со времен университета, единственная, кто знала всю правду с самого начала.

— Привет! Привезла тебе твое любимое вино и пирог с вишней от мамы, — весело сказала Света, проходя внутрь. — Что, еще не все распаковала? Давай помогу!

Они сели на полу среди коробок, разлили вино в простые стеклянные бокалы.

—Ну как ты? — спросила Света, пристально глядя на Катю. — По-настоящему.

Катя пожала плечами,разминая пальцами ножку бокала.

—Живу. Дышу. Хожу на курсы.

—Это не ответ. Ты все еще думаешь о нем?

Катя помолчала.

—Не знаю. Думаю не столько о нем, сколько… обо всем. О том, как все могло бы быть, если бы… если бы я с самого начала сказала правду. Или если бы он оказался сильнее.

—Сильнее? — Света фыркнула. — Кать, он позволил своей мамаше третировать тебя два года! Он не вышел за тобой, когда тебя выгнали! Какой еще силы ты от него ждала? Он тряпка!

—Не тряпка, — тихо возразила Катя. — Он… человек, раздавленный авторитетом матери. Я видела, как он пытался. Как он мучился. Он просто не смог. Любовь оказалась слабее страха. Или привычки.

—И что с того? Результат-то один! — Света вздохнула. — Ладно, не буду. Значит, не судьба. Зато ты теперь свободна, богата, красива! Наследница Громова-папы! Можно начинать новую, прекрасную жизнь с чистого листа! Ты выиграла, в конце концов!

Катя посмотрела на нее.В ее глазах не было ни победы, ни радости.

—Выиграла? — она горько усмехнулась. — В чем? В том, что разрушила семью? В том, что мой отец разорил бизнес мужа, а его мать теперь живет в каком-то жалком полузабвении? Это победа? Это больше похоже на… на выжженную землю. Ничего не осталось. Ни любви, ни уважения, даже нормальной ненависти. Одна пустота.

—Но они же сами этого добились! Они оскорбляли тебя! Ты же не виновата!

—Виновата ли я в том, что солгала? — вдруг спросила Катя. — Что притворялась кем-то другим? Может, если бы я с порога сказала, кто я, все было бы иначе? Может, его мать была бы со мной вежлива, а он… он смотрел бы на меня не как на простую Катю, а как на Громову. И это тоже было бы нечестно. Я проиграла в любом случае, Свет. Просто в одном сценарии меня презирали за бедность, в другом — использовали бы из-за денег. Третьего не дано.

Она отпила вина.Горькое, терпкое.

—Я хотела, чтобы меня любили просто так. Оказалось, это самая дорогая роскошь, которую нельзя купить ни за какие деньги моего отца.

Света помолчала,глядя на подругу с сочувствием.

—Что же ты теперь будешь делать?

—Не знаю, — честно ответила Катя. — Жить. Научиться снова быть собой. Не Катей Орловой, не Катей Громовой. Просто… Катей. Если получится.

Тем временем, Егор покидал офис.

Был уже поздний вечер. Дождь стучал по окнам. Он вышел на улицу, не надевая шапки, и пошел по мокрому асфальту. Он не хотел домой, в ту пустую, снятую однокомнатную квартирку. Он просто шел.

Он проходил мимо витрин дорогих магазинов, мимо уютных кафе, где парочки смеялись за столиками. Этот мир больше не был его миром. Он был изгнанником. Изгнанным матерью из своей же семьи, изгнанным Громовым из своего же статуса, изгнанным Катей из любви.

Он остановился у большого окна ювелирного магазина. Внутри, на бархатной подушке, сверкало кольцо с изумрудом. Он вспомнил, как хотел купить Кате кольцо на годовщину. Простое, скромное, но от всего сердца. А потом мать сказала: «Что ты ей, дешевку какую-то будешь дарить? Это же будет позор для нашей семьи. Вот, закажи в этом каталоге». И он, устыдившись, заказал то, что выбрала она — большое, холодное, бездушное. Катя носила его, но в глазах у нее не было того блеска, который он надеялся увидеть.

Он отвернулся от витрины и пошел дальше, под холодный, пронизывающий дождь. Он шел, и в голове звучал не голос матери, не угрозы Громова, а тихий, последний вопрос Кати: «Кого ты любил? Меня или удобную, тихую девушку без прошлого?»

Ответа у него не было. И это было самым страшным.

Он понимал, что его нынешняя ярость, его рабочая одержимость — это попытка убежать от этого вопроса. Построить новую личность, сильную, независимую. Но фундамент этой личности был зыбким, потому что он до сих пор не знал, кто он такой без материнского одобрения, без статуса успешного предпринимателя, без любви Кати.

Он был никто. И ему предстояло заново научиться быть кем-то. Или сломаться окончательно.

А в своем загородном доме, в полной темноте, Людмила Сергеевна сидела у холодного камина. Она не включала свет. В руках она держала те самые бриллиантовые серьги, которые предлагала Кате. Они холодно поблескивали в слабом свете от зарядки ноутбука.

Она смотрела на них и думала не о их стоимости. Она думала о том, как два месяца назад, отчаявшись, позвонила одной из своих бывших «подруг», чтобы просто поговорить. Та взяла трубку, вежливо, но холодно выслушала ее жалобы на здоровье и несправедливость судьбы, а в конце сказала: «Людочка, мне так жаль. Но ты знаешь, сейчас такое время… всем тяжело. Давай как-нибудь потом, ладно?» И повесила.

«Как-нибудь потом». Это означало «никогда».

И тогда Людмила Сергеевна поняла окончательно. Она потеряла не только деньги и статус. Она потеряла самое главное — свою значимость. Для мира она перестала существовать. И в этой абсолютной, леденящей незначительности было наказание страшнее любой нищеты. Наказание, которое будет длиться до конца ее дней. Одиночество, в котором некому даже продемонстрировать свое падение.

Она тихо опустила серьги на пол. Тусклый звук, будто упала слеза, которую никто не услышит.

Прошел год.

Осень снова вступила в свои права, но это была уже другая осень. Не та, что принесла с собой холодный дождь и горечь развала, а спокойная, золотистая, с запахом опавшей листвы и первых печных дымков. Время, самый беспристрастный судья, сделало свое дело — сгладило остроту боли, превратив ее в глухую, привычную ноющую тяжесть, с которой можно было жить.

Квартира Кати. Утро.

Солнечный луч пробился сквозь легкий тюль и упал на детскую кроватку из светлого дерева. В ней, под теплым пледом с вышитыми зайцами, спала маленькая Анечка. Ей было три месяца. У нее были темные, как у Егора, ресницы и ямочка на подбородке — точь-в-точь как у Кати в детстве.

Катя тихо стояла у кроватки, наблюдая, как грудь девочки ровно поднимается и опускается. В этом маленьком существе была заключена вся ее вселенная теперь. Рождение дочери перевернуло все. Бессонные ночи, первые улыбки, этот беспомощный и безгранично доверчивый взгляд… Все старые раны, вся история с Орловыми отошли на второй план, стали не фоном, а просто одной из глав ее жизни. Трудной, болезненной, но прошлой.

Она не сообщала Егору о беременности. Не хотела, чтобы это выглядело как манипуляция или попытка что-то вернуть. Решение родить ребенка было только ее. И отца, который, узнав новость, сначала остолбенел, а потом расплылся в такой улыбке, какой она не видела с детства.

Теперь Сергей Иванович был частым гостем в этой квартире. Не властный стратег, а просто дедушка, который мог часами качать внучку на руках, бормоча ей что-то нежное и совершенно несвойственное ему. Война была окончена. Цель достигнута. Теперь можно было просто жить.

Офис «Вектор-Стандарт». Тот же день.

Егор подписывал последний документ из стопки. За год бизнес не просто выкарабкался — он окреп. Жесткие условия Громова, как ни парадоксально, пошли на пользу. Компания избавилась от балласта, наладила четкие процессы, вышла на новых, более надежных партнеров. Это уже не был «Вектор-Стандарт» Людмилы Сергеевны. Это была эффективная, современная фирма. И Егор руководил ею не как наследник, а как создатель. Пусть и с внешним контролем.

Он изменился. Окончательно и бесповоротно. Взгляд стал спокойным, уверенным. Он научился принимать решения, не оглядываясь. Иногда, решая сложный вопрос, он ловил себя на мысли: «А что бы на это сказал Сергей Иванович?» И это было не из страха, а из уважения к деловой хватке тестя, который оказался для него строгим, но самым эффективным учителем.

Он встал из-за стола и подошел к окну. Внизу кипела жизнь. Он думал не о бизнесе. Он думал о том, что вчера случайно встретил в кафе общую знакомую, которая, смущаясь, спросила, знает ли он, что у Кати родилась дочь. Мир замер на секунду, а потом покатился дальше, но уже по другой орбите. У него была дочь. Он был отцом. И этот факт, огромный и неоспоримый, перевешивал все обиды, всю боль, все прошлое.

Он не злился на Катю за молчание. Он понимал. После всего… он не имел права. Но теперь он знал. И это знание требовало какого-то действия. Не для того, чтобы вернуть. Просто… чтобы обозначить свое существование в новой реальности. Он взял телефон, нашел давно не использовавшийся, но навсегда вбитый в память номер, и отправил короткое сообщение: «Поздравляю. Я узнал. Я очень рад за тебя. Если можно… я хотел бы помочь. Чем угодно».

Ответ пришел не сразу. Через час: «Спасибо. У нас все есть. Но… спасибо, что написал».

Это было все. Но в этих словах не было былой ледяной стены. Была просто граница. Четкая, но не неприступная.

Неделю спустя. Нейтральное кафе в центре.

Катя сидела за столиком у окна, попивая латте. Рядом, в изящной переноске-люльке, спала Аня. Катя смотрела на прохожих и ловила себя на странном чувстве — не тревоги, а скорее сосредоточенного спокойствия. Она ждала неожиданного звонка.

Накануне ей позвонила Людмила Сергеевна. Голос в трубке был тихим, без прежних интонаций, почти безжизненным.

—Катя… Катерина. Это… Людмила Сергеевна. Я знаю, что у меня нет права тебя беспокоить. Но я хотела бы… увидеться. Только на минуту. Чтобы кое-что сказать. Ничего не просить. Просто… сказать. Если, конечно, ты не против.

Катя долго молчала,глядя на спящую дочь.

—Хорошо, — наконец сказала она. — Но в людном месте.

—Конечно. Где угодно.

И вот она ждала. Она не знала, чего ожидать. Новой сцены? Униженных просьб? Проклятий?

Людмила Сергеевна вошла в кафе точно в назначенное время. Катя с трудом узнала ее. Это была пожилая, уставшая женщина в простом, но качественном темном пальто и платке. Никакого макияжа, волосы, убранные в строгий пучок, с проседью, которую она даже не пыталась закрасить. Она выглядела… обыкновенно. И в этом была самая большая перемена.

Она подошла к столику, кивнула, не решаясь сесть без приглашения.

—Спасибо, что пришла, — тихо сказала она.

—Садитесь, — Катя указала на стул.

Людмила Сергеевна села, положив сумочку на колени. Ее взгляд упал на люльку. В глазах что-то дрогнуло — не расчет, не злоба. Простая, человеческая жалость и что-то вроде тоски.

—Это… ваша дочь?

—Да. Анна.

—Красивое имя. Она… очень красивая.

Наступила неловкая пауза.Официант подошел, Людмила Сергеевна заказала только стакан воды.

—Я не буду отнимать у вас много времени, — начала она, глядя не на Катю, а на свои руки, сложенные на сумочке. — Я просто хотела… сказать. Слова, которые я говорила тогда… они были ужасны. Они были не просто оскорблением. Они были ложью. И я это знала даже тогда. Глубоко внутри. Я видела, что ты умная, добрая, что Егор с тобой счастлив. Но я… я испугалась.

Она подняла глаза.В них не было прежнего сталистого блеска. Только усталая, горькая правда.

—Я испугалась, что ты отнимешь у меня сына. Что он станет сильнее, независимее, перестанет нуждаться во мне. А я… я всю жизнь строила свою значимость на том, что он и Дима, и бизнес — все это было МОИМ. Моим достижением, моей собственностью. А ты пришла и своим простым существованием, своей любовью к нему показала, что все это может быть не моим. И я решила уничтожить угрозу. Самой грязной ложью, какая пришла в голову.

Она выпила глоток воды.Рука чуть дрожала.

—Я думала, что борюсь за своего сына, за нашу семью. А на самом деле я боролась за свою власть. И в этой борьбе я разрушила все. И его счастье, и наш бизнес, и саму себя. Я получила по заслугам. Я это понимаю.

Катя молча слушала.Она ожидала оправданий, театральных жестов. Но это было нечто иное. Это было признание. Горелое, неумелое, но настоящее.

—Зачем вы мне это говорите сейчас? — спросила Катя. — Чтобы я попросила отца смягчить условия?

Людмила Сергеевна покачала головой с такой искренней усталостью,что в этом нельзя было усомниться.

—Нет. Условия уже не имеют значения. Дом продан, деньги ушли на долги. Я живу на маленькую квартиру, которую мне оставили. Мне хватает. Уже не до роскоши. Я говорю это… чтобы очистить воздух. Хотя бы с моей стороны. Я не прошу прощения. Я не имею на него права. Я просто констатирую факт: я была слепа, жестока и получила то, что заслужила. А ты… ты оказалась сильнее. И чище. И я… я теперь это вижу.

Она посмотрела на спящую Аню.

—Он знает? О ней?

—Да. Я ему написала.

Людмила Сергеевна кивнула.

—Он стал другим. Сильнее. Без меня. — В ее голосе прозвучала не горечь, а странная, отрешенная констатация. — Может, так и должно было случиться. Может, я и была тем якорем, который не давал ему плыть.

Она встала,достала из сумочки не конверт, не подарок, а просто сложенный листок бумаги.

—Это… адрес моей квартиры и телефон. Не для того чтобы ты звонила. Просто… если когда-нибудь, в далеком будущем, этой девочке понадобится какая-то помощь, медицинская справка, контакт старого врача… у меня еще остались кое-какие связи. Чисто практические. Вот.

Она положила листок на край стола,рядом с салфетницей. Жест был лишен всякого пафоса. Просто информация.

—Все. Я больше не буду вас беспокоить. Спасибо, что выслушали.

Она повернулась и пошла к выходу.Ее походка была ровной, но медленной. Походкой человека, который несет груз, но научился с ним жить.

Катя смотрела ей вслед, а потом перевела взгляд на листок. Она не взяла его. Но и не отодвинула. Он просто лежал там, как факт. Как свидетельство того, что война действительно окончилась. Не победой или поражением, а просто… прекращением боевых действий. Наступило хрупкое, молчаливое перемирие, основанное не на прощении, а на усталости от ненависти и принятии последствий.

Несколько дней спустя. Парк у Патриарших прудов.

Катя гуляла с коляской. Золотая осень была в разгаре. Аня, разбуженная свежим воздухом, с интересом разглядывала падающие листья.

К ним подошел Сергей Иванович. Он был без пальто, в теплом свитере, и выглядел как обычный, довольный жизнью дед.

—Дочка! Внучка! — он улыбнулся, наклонился над коляской и потрогал Аню за щечку. Та захлопала в ладоши.

—Как дела? Не замерзли?

—Все в порядке, пап. Идеальная погода.

Они пошли рядом по аллее.Некоторое время молчали, наслаждаясь моментом.

—Кофе хочешь? — спросил Сергей Иванович, кивнув в сторону киоска.

—Давай.

Он купил два бумажных стаканчика, они присели на скамейку. Коляска стояла рядом.

—Мама Орлова нашла тебя, — негромко сказал Сергей Иванович. Это было не вопрос. Он все знал. У него все еще были свои источники, хотя теперь он пользовался ими скорее из привычки.

—Да. Нашла.

—И?

—И сказала то, что должна была сказать. Без просьб. Просто… констатировала факты. Извинилась по-своему.

Сергей Иванович медленно кивнул,потягивая кофе.

—Похоже на капитуляцию. Окончательную.

—Да. Как-то даже… грустно от этого.

Он посмотрел на дочь.

—А сын? Егор?

—Мы переписываемся. О деталях, о документах. Вежливо. Он… очень изменился, пап. Бизнес, который ты ему оставил… он его поднял. По-настоящему.

Сергей Иванович хмыкнул,и в этом звуке было одобрение.

—Я знаю. Смотрю отчеты. У него получилось. Настоящее дело сделал. Не на маминых кредитах, а своими руками и головой. Уважуха.

Эти слова,просторечные, несвойственные ему, значили больше, чем любые похвалы. Это была высшая оценка.

—Значит, не зря все это? — тихо спросила Катя, глядя на дочь.

Сергей Иванович обнял ее за плечи.

—Все, что касается тебя, не может быть зря. Я защищал тебя. Может, методами жесткими. Но он выстоял. Она сломалась, но, кажется, нашла в себе остатки совести. А ты… ты стала матерью. И осталась собой. Не злой, не мстительной. Просто… живой. Для меня это и есть победа.

Он помолчал.

—А что с тобой? Какие планы?

Катя улыбнулась,глядя на Аню.

—Растить ее. А еще… я подала документы в магистратуру. На историю искусств. Все-таки хочу заниматься тем, что любила всегда. Реставрацией.

—Отличное дело! — лицо Сергея Ивановича озарилось искренней радостью. — Будешь нужна помощь — скажи. Хоть связи, хоть спонсорство для какого-нибудь музея.

Они допили кофе.Встали. Пора было идти.

—Пап, — сказала Катя, уже собирая вещи из коляски. — Спасибо. За все.

Он посмотрел на нее,и в его глазах, обычно таких жестких, было тепло.

—Пустяки. Я же отец.

Они пошли по аллее — дочь, дед и маленькая девочка в коляске, для которой вся эта старая, сложная, болезненная история была просто темным пятном в далеком прошлом ее мамы. У нее впереди была своя жизнь. С чистыми, новыми страницами.

А где-то в своем маленьком мирке, в тихой квартире, Людмила Сергеевна смотрела в окно на тот же осенний парк. Она ни о чем не просила. Она просто смотрела. И впервые за долгое время в ее душе не было ни ярости, ни страха. Была только тихая, осенняя пустота, в которой, возможно, когда-нибудь смогло бы что-то вырасти. Что-то очень простое и человеческое. Но это был уже вопрос к ней самой. И к времени.