За Ариадной ухаживали так, словно она была последней наследницей престола. В её двадцать лет у порога её дома останавливались Porsche и Mercedes, оставляя после себя облака дорогих парфюмов и огромные букеты.
Но её сердце принадлежало не им, а Перегрину — страннику с пылью дорог на сапогах и небом в глазах.
Когда она, вдохновлённая его рассказами, решила уйти с ним в паломничество, даже её верующие родители дрогнули. И эта их тень сомнения стала для неё началом самого страшного испытания.
Жизнь Ариадны кипела и это проявлялось в звуках шагов у ее калитки. Были шаги Дамиана — тяжёлые, уверенные, продавливающие гравий, словно он покупал не только её время, но и саму землю под ногами. Были шаги других — торопливые, деловые, полные самолюбования. И были шаги Перегрина. Их почти не было слышно. Лёгкие, чуть шаркающие, словно он не шёл, а плыл над землёй, не желая её потревожить.
Кавалеры были безупречны. Они не дарили банальных роз — они присылали флористов, чтобы украсить её веранду гортензиями. Не приглашали в кино — они арендовывали вип-залы. Дамиан, самый настойчивый из них, казалось, вёл против её сердца настоящую военную кампанию, с разведкой и стратегией.
Он знал её любимых композиторов, дарил редкие виниловые пластинки. Он был умён, обаятелен, мужественен. И одержим. Эта одержимость сквозила во всём — в том, как он смотрел на неё, не видя никого вокруг, в том, как его челюсти сжимались, когда она отказывала ему во встрече. Он не любил её — он хотел ею владеть, как владеют редким произведением искусства. Его мучило не отсутствие взаимности, а сам факт того, что его воля, привыкшая ломать любые преграды, здесь была бессильна.
А потом появлялся Перегрин, и мир обретал цвет. Он был почти нищим. Его старая куртка была зашита в нескольких местах, но он смеялся, что «преподобный Серафим благословил её на борьбу с тщеславием». Он приносил ей не букеты, а лесные фиалки в стакане из-под сметаны или смешной, кривой корень, похожий на лешего. И рассказывал.
Его истории были её главным сокровищем. Он рассказывал о своём духовнике, старце Серафиме, который жил в крохотной пустыньке посреди бескрайних лесов. «Келья у него, Ариаднушка, такая, что ветер, когда в щели задувает, играет на них, как на флейте. Сидишь, а у тебя хор ангельский над ухом. Бесплатный». Он с юмором описывал паломничества: как в Дивеево заблудился в трёх соснах и вышел к источнику, только когда взмолился: «Матерь Божия, GPS небесный включи!». Его мир был полон живых чудес и простого, детского доверия к Богу.
Её родители, люди тихой и глубокой веры, любили Перегрина. В нём они видели ту духовную свободу, которой были лишены в своей молодости, прошедшей в стерильных коридорах позднего атеизма. Они понимали дочь и радовались её дружбе.
Однажды, после рассказа Перегрина о том, как старец Серафим кормит с рук лосей, Ариадна тихо сказала:
— Я пойду с тобой в следующий раз. Куда бы ты ни пошёл. Хоть всю землю пешком обойти бы пришлось.
Он посмотрел на неё, и в его глазах была такая радость, что, казалось, солнце выглянуло из-за туч.
Мажоры, видевшие их вместе у ворот храма, лишь презрительно усмехались. А Дамиан почернел от ярости.
Но когда Ариадна объявила о своём решении родителям, она впервые увидела в их глазах не радость, а тревогу. Не осуждение, нет. Простое, земное беспокойство за свою единственную, хрупкую дочь. Несколько сотен километров пешком. Вдвоём. В неизвестность. Этого молчаливого недоумения хватило, чтобы её решимость дала трещину. Она провожала Перегрина с болью в сердце. Он протянул ей маленькую иконку Божией Матери «Неувядаемый Цвет».
— Она не даст твоему сердцу замерзнуть, — сказал он. И в последний раз посмотрел на её двор, словно прощаясь с раем. Он ушёл, и впервые за все свои странствия он чувствовал, как за спиной тащится тяжёлый, холодный камень.
Он решил сначала потрудиться в Оптиной пустыни. Прошло два месяца. А в это время Дамиан начал свою игру.
Он «прозрел». Стал ходить в храм. Его дорогие ботинки теперь стучали по плитам церковного двора. Виртуоз соблазнения, он не лез напролом. Он втёрся в доверие к приходской молодёжи. Стал помогать в организации мероприятий. Ариадна, чьим послушанием было посещать больных и разносить лекарства, видела это. И на исповеди каялась, что осуждала его, считала пустым.
Сердце её по-прежнему тосковало по Перегрину. Но Дамиан нанёс удар в самое уязвимое место — в её сострадание. Однажды в чате молодёжки появилось сообщение от него: «Братья и сестры, слёг с какой-то инфекцией. Температура под сорок. Помолитесь о болящем Дамиане». На вопрос, нужны ли лекарства, он ответил: «Да, если кто сможет, жаропонижающее. Сам до аптеки не дойду».
Первой вызвалась Ариадна. Это было её послушание. Она купила всё необходимое и поехала по указанному адресу.
Роскошь его квартиры ошеломила её. Но взгляд сразу отметил главное — нигде не было икон. Он лежал на огромной кровати, выглядел действительно разбитым.
— Где же твои иконы? — спросила она, поставив лекарства на столик. — Как же ты молишься?
Он слабо улыбнулся:
— Главная икона у меня в сердце, Ариадна. Но для такой гостьи, как ты, у меня есть особый запас.
Она пыталась его остановить, но он с видимым усилием встал, подошёл к комоду и достал несколько красивых, новых икон.
— Помоги мне, сестра. Я не знаю, как правильно их расставить.
Она, улыбнувшись его неловкости, стала помогать. Он ставил икону, она поправляла. В какой-то момент, передавая ему образ Спасителя, их руки соприкоснулись. Он не отпустил её руку. Их глаза встретились, и в его взгляде уже не было ничего братского.
В это самое время, за сотни километров оттуда, Перегрин наконец-то дошёл до своего старца. Отец Серафим, не дав ему и слова сказать, усадил его на лавку и сказал:
— Слушай притчу, странник. Один садовник вырастил редчайший цветок. И поручил молодому помощнику беречь его. Помощник так любил этот цветок, что решил отправиться за тридевять земель, чтобы найти для него лучшую в мире родниковую воду. А пока он ходил, прилетел хитрый ворон. Он не стал ломать цветок. Он просто свил рядом гнездо из блестящих стекляшек и стал так громко каркать о своей любви к цветку, что все вокруг поверили. Садовник ждёт, когда помощник вернётся. Но боюсь, когда он вернётся с водой, цветок его уже будет стоять в гнезде у ворона. И будет плакать. Понял, путник? Хорошие цветы на дороге не валяются. За них бороться надо.
У Перегрина будто пелена спала с глаз. Старец сунул ему в руку несколько мятых купюр.
— На поезд. Бегом.
Через два дня он стоял у её калитки. Старая собака лишь вильнула хвостом. Он подошёл к дому. Окно её комнаты было приоткрыто. И он увидел её. Она стояла на коленях перед той самой иконкой «Неувядаемый Цвет» и беззвучно плакала, шепча:
«Матерь Божия, не оставь! Укажи путь! Вразуми! Не дай ошибиться!..»
Он тихо позвал:
— Ариадна.
Она вздрогнула и обернулась. И он увидел её заплаканное, удивлённое и безмерно обрадованное лицо. Она смотрела на него так, словно только что просила о чуде, и оно вот так просто шагнуло к ней из сада.
Господь попускает нам самые страшные искушения не для того, чтобы мы пали, а для того, чтобы наша молитва обрела, наконец, настоящую силу. И по этой горячей молитве Он готов вернуть нам то, что мы по своей глупости чуть было не потеряли, послав на помощь хоть старца из глухого леса, хоть поезд, идущий наперекор всем расписаниям.
Автор рассказа: Сергей Вестник