Я думала, что деньги — это броня, которая защитит от любой грязи: и от той, что под ногами, и от той, что в человеческих душах. Но оказалось, что мой «Бентли» бессилен против размытой деревенской колеи, а моя самоуверенность ломается быстрее, чем дешёвый пластик на морозе. Это история о том, как я хотела забрать своё, а потеряла себя.
***
Я ненавидела эту деревню так, как можно ненавидеть только собственное прошлое — брезгливо, до тошноты. Грязь здесь была не просто землёй, размокшей под октябрьским дождём. Нет. Это была жадная, чавкающая субстанция, которая мечтала сожрать мои итальянские сапоги за полторы тысячи евро.
Я вышла из машины, стараясь не дышать. Воздух пах прелой листвой, дымом и чем-то кислым — то ли яблоками, то ли безнадёгой.
Дом стоял на пригорке. Облезлый, покосившийся, похожий на старого пса, который уже не может лаять, а только хрипит. И вот это убожество по документам принадлежало мне. Точнее, земля под ним. Золотая земля в тридцати километрах от города, где планировали строить элитный коттеджный посёлок.
— Ну, здравствуй, барыня! — голос свекрови, Антонины Петровны, прозвучал как выстрел в спину.
Она стояла на крыльце — монументальная, в стеганой жилетке поверх байкового халата. Руки, похожие на корневища, скрещены на груди.
— И вам не хворать, — я натянула дежурную улыбку, которая обычно безотказно действовала на деловых партнёров. — Я ненадолго. Только документы подписать.
— А мы никуда не торопимся, — она сплюнула семечку прямо мне под ноги. — Чай не чужие. Заходи, не побрезгуй.
Я побрезговала. Но зашла. Внутри пахло старыми тряпками и жареным луком. За столом сидел Андрей, брат моего покойного мужа. Младшенький. Любимчик. Неудачник.
— О, Ленка! — он осклабился, показывая неровный ряд зубов. — Какими судьбами? Неужто по нам соскучилась?
— Елена, — поправила я ледяным тоном. — Для тебя — Елена Викторовна.
— Да хоть королева английская, — хохотнул он, наливая себе мутной жижи из графина. — Садись, королева. Щи будешь? Или тебе фуа-гра подавать?
***
— Давайте сразу к делу, — я не стала садиться. Стул выглядел так, будто на нём пытали партизан. — Вы знаете, что по документам этот дом и земля принадлежат мне. Как единственной наследнице Игоря.
Антонина Петровна грохнула кастрюлей о плиту так, что задребезжали стёкла.
— По документам, значит? Бумажками тыкать вздумала? А то, что мы с отцом этот дом по брёвнышку тридцать лет назад ставили, это как? Пустой звук? Здесь каждый куст моим потом полит!
— Ваш пот не является валютой, Антонина Петровна, — отрезала я. — А вот мои деньги — являются. Забыли, как восемь лет назад вы чуть не вылетели отсюда? Кто закрыл долги вашего мужа по кредитам? Кто оплатил адвокатов, когда соседи пытались отсудить половину участка из-за межевания?
Свекровь замерла, её лицо пошло некрасивыми пятнами. Я попала в больное.
— Игорь тогда не работал, — жестко продолжила я. — Это были мои деньги. Я продала мамину "однушку", чтобы спасти вашу "родовую усадьбу". И мы договаривались: я плачу, Игорь оформляет собственность на себя. Так что фактически я купила этот дом у ваших проблем.
— Ты купила... — прошипела она, вытирая руки о подол халата, словно пытаясь стереть грязь. — Ты, Ленка, душу дьяволу продала, а не дом купила. Игорь хотел как лучше, хотел нас, стариков, защитить...
— Он и защитил. Пока был жив. А теперь защищать некому. — Я достала папку с документами. — Я предлагаю сделку. Я продаю участок застройщику. Вам покупаю однокомнатную квартиру в райцентре. Андрей всё равно не работает, ему всё равно где пить. А вам там будет удобнее. Газ, вода, никаких дров. И главное — никаких долгов.
Андрей перестал жевать. Его лицо вдруг стало злым и на удивление трезвым.
— Ты попрекаешь нас тем, что помогла брату? — он встал. Высокий, жилистый, в майке-алкоголичке, он вдруг показался мне пугающим. — Игорек, значит, тебя просил, умолял... А теперь ты счет выставила?
— Это не счет, Андрей. Это финализация убыточного проекта. Подписывайте отказ от претензий, и разойдёмся миром.
— А если не подпишем?
— Тогда суд. Выселение. Принудительная продажа. Будет долго, грязно, и вы останетесь на улице. Выбор за вами.
***
— Вон пошла! — рявкнула Антонина Петровна. Её лицо пошло красными пятнами. — Вон из моего дома, змея подколодная! Чтоб ноги твоей тут не было!
— Это мой дом! — я тоже повысила голос. Нервы, натянутые как струны, лопнули. — Мой! И я решаю, кто здесь будет жить! Я даю вам шанс уйти по-человечески!
— По-человечески? — свекровь схватила со стола мокрую тряпку и замахнулась на меня. — Да ты знаешь ли, что такое "по-человечески"? Ты когда Игоря в последний раз видела живым? А? Он сюда умирать приехал! К нам! Потому что ты в своих Европах по курортам скакала!
Слова ударили больнее, чем тряпка. Я замерла.
— Что вы несёте? У Игоря был инфаркт в командировке. В Москве.
— В командировке... — горько усмехнулся Андрей. — Ну да, ну да. Мама, не надо. Не мечи бисер.
— Нет уж, я скажу! — Антонина Петровна швырнула тряпку в раковину. — Он три месяца здесь лежал. После первой операции. Ты даже не позвонила ни разу! "Занят, занят, у него бизнес". А он выл по ночам от боли! И всё тебя звал. Леночка, Леночка... Тьфу!
Я почувствовала, как земля уходит из-под ног.
— Это ложь. Он звонил мне каждый день. Говорил, что всё в порядке.
— Говорил, — кивнул Андрей. — Чтобы ты не волновалась. Берег он тебя, дуру. А ты...
Я выскочила на улицу, не в силах больше слушать. Мне нужен был воздух. Свежий, холодный воздух, чтобы выветрить этот запах бедности и обвинений.
***
Я бежала к машине, судорожно нажимая кнопку на брелоке. Скорее, скорее уехать отсюда! Вернуться в свой чистый, понятный мир, где всё решается звонком юристу.
Мотор взревел и... заглох.
Я повернула ключ снова. Тишина. Только дождь барабанил по крыше "Бентли", насмехаясь надо мной.
— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — я ударила руками по рулю.
Телефон. Нужно вызвать эвакуатор. Я достала айфон. "Нет сети".
Конечно. Глухомань. Дыра. Я вышла из машины, подняла телефон выше, пытаясь поймать хоть одну палку сигнала.
— Не ловит тут, — раздался голос Андрея. Он стоял на крыльце, курил, прислонившись к косяку. — До вышки десять вёрст. А в грозу вообще глухо.
— В какую грозу? — я посмотрела на небо.
Там, где ещё полчаса назад было просто серо, теперь чернела огромная, тяжёлая туча. Ветер рванул деревья так, что старая яблоня у калитки жалобно скрипнула.
— Сейчас ливанёт, — спокойно констатировал Андрей. — Дорогу размоет за полчаса. На твоей пузотёрке до весны не выедешь.
— Я пешком пойду! — крикнула я, чувствуя, как к горлу подступает истерика.
— Ну иди, — он пожал плечами. — Только там через овраг мостик хлипкий. А волки нынче голодные. Соседского пса вчера утащили.
— Ты врёшь! Пугаешь меня!
— Ага. Делать мне больше нечего. Заходи в дом, Лена. Не дури.
В этот момент небо раскололось пополам молнией, и на землю обрушилась стена воды. Я продержалась ровно секунду. Потом, мокрая, униженная и злая, побежала обратно в ненавистный дом.
***
Электричество вырубило сразу. Дом погрузился во тьму, которую разгоняла только керосиновая лампа на столе. Мы сидели втроём, слушая, как дождь пытается проломить крышу.
— Ешь, — Антонина Петровна поставила передо мной тарелку с картошкой. — Не отравлено.
Я хотела отказаться, но желудок предательски сжался. Я взяла вилку. Картошка была горячей, рассыпчатой, посыпанной укропом. Вкусно. До слёз вкусно.
— Расскажи мне, — тихо попросила я, не поднимая глаз. — Про Игоря.
Свекровь вздохнула, тяжело опустилась на стул.
— А что рассказывать? — свекровь вздохнула. — Приехал он весной. Сказал, что в отпуск. А сам зелёный весь. Мы-то обрадовались. А он...
Она встала, пошарила в комоде и с стуком положила передо мной старый, потертый «Самсунг» — дешевую кнопочную звонилку.
— Откуда это? — я брезгливо коснулась корпуса. — У Игоря был последний айфон. Я сама дарила.
— Продал он твой айфон, — тихо сказал Андрей из темноты. — Еще на вокзале. Сказал: «Не хочу Ленке быть должным. Мне на лекарства надо, а у матери пенсия копейки». А эту трубку в ларьке купил. Симку старую выбросил, чтобы ты не названивала и не спрашивала: «Ну что, заключил контракт?».
Меня словно ударили под дых. Он умирал в нищете, распродавая вещи, лишь бы не признаваться мне, что его «бизнес-проект» — это ложь.
— Он боялся тебя, Лена, — безжалостно продолжала Антонина Петровна. — Боялся, что ты скажешь: «Опять ты, неудачник, проблемы мне создаешь».
— Я бы так не сказала! — выкрикнула я, но голос сорвался. Сказала бы. Еще год назад — точно сказала бы.
— На. Смотри. — Свекровь пододвинула телефон. — Он его тут на тумбочке забыл, когда "Скорая" забирала. В беспамятстве уже был.
Я включила аппарат. Экран тускло засветился. В папке "Черновики" было сорок сообщений. Все на мой номер.
"Ленка, мне страшно. Я не хочу умирать".
"Прости меня, что мало заработал. Я старался. Правда".
"Лена, я соврал про Москву. Я у мамы. Приезжай. Пожалуйста. Просто посиди рядом. Без денег, без подарков. Просто ты".
"Я люблю тебя. Даже такую. Холодную".
Ни одно не было отправлено. Он писал их ночами, когда боль не давала спать, но так и не нажал кнопку "Отправить". Он думал, что я не приеду.
Слёзы закапали прямо в тарелку с картошкой.
Я выла, закусив губу, чтобы не закричать в голос. Вся моя гордость, вся моя броня рассыпались в прах.
— Он не хотел тебя расстраивать, — глухо сказал Андрей. — Говорил: "У Ленки презентация, у Ленки проект. Ей нельзя нервничать". Идиот.
***
Я проснулась на диване, укрытая лоскутным одеялом. Голова болела так, будто по ней проехал трактор. В доме было тихо.
На столе стояла банка парного молока и записка. Кривой почерк Андрея: "Ушли на ферму. Машина твоя не заведётся, аккумулятор сдох. Я трактор у Петровича попрошу, вытащим до трассы после обеда".
Я вышла на крыльцо. Дождь кончился. Солнце слепило глаза, отражаясь в лужах. Грязь никуда не делась, но теперь она казалась просто землёй. Мокрой, жирной, живой землёй.
Я обошла дом. Покосившийся забор. Старая баня. И яблоня, которая вчера скрипела. Под ней стояла скамейка. На спинке ножом вырезано: "Игорь + Лена = Любовь".
Я помнила, как он это резал. Нам было по двадцать лет. Мы приехали сюда знакомиться с родителями. Я тогда была другой. Весёлой, в лёгком сарафане, с ромашками в волосах. Я не боялась грязи. Я любила его.
Когда я стала такой... сукой? Когда деньги заменили мне душу?
Я вернулась в дом. Достала из сумки папку с документами на продажу. Договор с застройщиком. Предварительный, но с хорошей суммой задатка, который я уже потратила на новые туфли и поездку в Милан.
Моя рука дрогнула.
***
Трактор приехал в полдень. Андрей, грязный по уши, но довольный, спрыгнул с подножки.
— Ну что, барыня, карета подана! Цепляй трос.
Антонина Петровна стояла у калитки, вытирая руки фартуком. Она смотрела на меня уже без злобы. С жалостью. И это было хуже всего.
— Спасибо, — сказала я, глядя ей в глаза. — За картошку. И за правду.
Я полезла в сумку. Достала конверт. В нём были деньги — всё, что у меня было с собой наличными. Тысяч пятьдесят. Смешная сумма для меня прежней. Огромная для них.
— Возьмите. Это... на крышу. Протекает ведь.
— Не надо нам твоих подачек, — нахмурилась свекровь.
— Это не подачка. Это долг. Игорю.
Она помолчала, потом кивнула. Взяла конверт.
— Документы подписала? — спросил Андрей, цепляя трос к моему бамперу.
Я посмотрела на папку, лежащую на пассажирском сиденье.
— Нет.
— В смысле? — он замер. — Передумала продавать?
— Передумала. Живите. Дом на меня записан, никто вас не тронет. А землю... землю я переоформлю на вас, Антонина Петровна. Дарственную напишу.
Андрей присвистнул. Свекровь перекрестилась.
— Ты это... серьёзно? — голос Андрея дрогнул. — Там же миллионы...
— Гордость стоит дороже, — ответила я фразой, которую где-то слышала. — И совесть тоже.
Трактор взревел, вытягивая мой пафосный "Бентли" из деревенского плена. Я смотрела в зеркало заднего вида. Две маленькие фигурки стояли у покосившихся ворот и махали мне вслед.
Я ехала в город банкротом. Мне придётся вернуть задаток застройщику. Придётся продать машину. Возможно, даже квартиру. Но впервые за много лет я чувствовала себя не дорогой куклой, а живым человеком.
Пусть бедным. Зато живым.
Как вы считаете, способна ли такая женщина, как Елена, действительно измениться за одну ночь, или это лишь временный порыв вины, о котором она пожалеет, как только вернётся в зону комфорта?