…А решив ее разыскать, она неожиданно для себя самой втянулась в историю, которая никак не вязалась с обычным, почти рутинным утренним обходом.
Санитарку звали Галина Петровна. За двадцать с лишним лет в роддоме она повидала разное: слезы, истерики, радость, примирения посреди ночи и даже редкие скандалы с мужьями, которые оказывались не теми отцами. Но чтобы роженица сбежала, да еще оставив ребенка в палате новорождённых, — такого она не помнила.
Галина Петровна еще раз заглянула в пустую палату. Кровать аккуратно застелена, тумбочка вытерта, будто женщина не спешила, а готовилась, собиралась. На стуле небрежно висела больничная рубашка, а на подоконнике лежал пластиковый браслет с фамилией и датой родов.
Фамилия была редкая, запоминающаяся: **Кравцова Анастасия Викторовна**.
Она подняла браслет, словно это была улика, и вышла в коридор.
## Отсутствующая мать
У поста медсестёр дежурила молоденькая медсестра Лена, с ночной смены — глаза красные, волосы выбились из-под шапочки.
— Лена, — тихо, но жестко позвала Галина Петровна. — Где твоя Кравцова?
Лена вздрогнула, будто ее поймали на чем-то запрещённом.
— В смысле где?.. — начала она и, увидев в руках санитарки снятый браслет, осеклась. — Я… я думала, она в душ пошла… Час назад еще видела.
— В душ в тапочках и халате, а не в уличной одежде, — сухо заметила Галина Петровна. — Вещей нет. Палата пустая. Доктор в курсе?
Лена побледнела.
— Нет… Я сейчас… сейчас позову.
Но вместо того чтобы ждать врача, Галина Петровна развернулась и направилась к детскому отделению. Если мать исчезла, то ребенок тем более требовал внимания.
В отделении новорождённых стояла своеобразная тишина — с приглушенными писками и сопением, шорохами пелёнок и мерным шепотом детских медсестёр. В боксе под номером пять спал крошечный мальчик с такой же фамилией на бирке — **Кравцов**. Ручки сжаты в крохотные кулачки, на щеке красное пятнышко от подушки.
— Нашли? — спросила детская медсестра Марина, даже не отрывая взгляда от карточки. — Или опять перепутали, как в прошлый раз?
— Не перепутали, — ответила Галина Петровна тяжело. — Мать сбежала.
Марина подняла голову.
— Как сбежала?
— Вот так. Ушла. Браслет оставила. Ты ребенка без мамы пока не отдавай никому. Ни под каким предлогом. Я сейчас разберусь.
Марина всмотрелась в лицо Галины Петровны и, увидев там ту самую серьезность, что появляется только в действительно тревожные моменты, лишь молча кивнула.
## Первые следы
Галина Петровна направилась к вахте. У выхода сидела знакомая охранница — Валентина Сергеевна, крепкая женщина лет шестидесяти. Перед ней, как всегда, журнал регистрации, пластиковый стакан с черным кофе и маленький радиоприемник, шепчущий новости.
— Валя, — позвала санитарка, — у нас из послеродового Кравцова пропала. Мимо тебя не проходила?
— С утреца? — нахмурилась охранница и пододвинула к себе журнал. — Сейчас глянем…
Пальцем медленно скользнула по строкам.
— Так… выписка в восемь тридцать, еще не было… Посетителей почти нет… Ага. Вот. В семь сорок пять выходила молодая, худенькая, в сером пальто. Без пакетов, без ничего. Документы показала, сказала, что «на минутку в аптеку, вернусь». Я еще удивилась — чего это так рано. Фамилию-то не записала, она сказала, что уже на выписку оформляется, карточка у вас.
— С ребенком была? — резко спросила Галина Петровна.
— Нет, конечно. Одна. Я бы не выпустила с малышом просто так. Ты меня за кого держишь? — обиделась Валентина Сергеевна.
Галина Петровна задумалась. Уйти «на минутку» утром, без вещей, оставить аккуратно застеленную палату, браслет… Что-то в этой картине не складывалось.
— Валя, — мягче сказала она, — если будет звонить кто-то или расспрашивать про Кравцову — сразу мне скажи. И никому лишнего не рассказывай. Поняла?
— Что там у вас? — насторожилась охранница. — Нечисто?
— Не знаю пока. Но слишком странно, — ответила санитарка и пошла обратно по коридору, сжимая в руке маленький пластиковый браслет, как ключ к замку, которого она пока не видела.
## Палата № 7
Галина Петровна вернулась в палату, где еще недавно лежала Анастасия. Внимательно осмотрела все вокруг — не больничным беглым взглядом, а так, как когда-то, много лет назад, осматривали комнаты в общежитии после внезапного отъезда кого-то из соседей: вдруг осталось что-то, что объяснит, почему ушел.
На подоконнике, кроме браслета, обнаружился сложенный вдвое бумажный салфеточный листок. Видимо, кто-то использовал его как закладку, но почерк на нем был нервный, неуверенный.
«Простите меня. Так будет лучше для него».
Слово «лучше» было перечеркнуто и сверху написано коряво: «правильнее».
Ни подписи, ни даты.
Галина Петровна тяжело опустилась на стул. Давно забытое чувство бессилия накрыло ее. Она помнила, сколько женщин за эти годы смотрели на своих новорожденных с растерянностью и даже страхом, но уход… вот так – сознательно оставить?
И все же интонация этой записки не была равнодушной. В ней не чувствовалось отказа, в ней было отчаяние.
Она спрятала салфетку в карман халата. Чужая тайна — не для общего обсуждения.
## Разговор с врачом
Через несколько минут в палате появился врач — акушер-гинеколог в возрасте, Анатолий Иванович.
— Галина Петровна, Лена говорит, у нас ЧП? — он оглядел палату. — Где Кравцова?
— Если бы я знала, Анатолий Иванович… — спокойно ответила санитарка и протянула ему салфетку. — Вот это оставила. Ребенка — в детском. Вы вчера с ней общались?
Он развернул салфетку, пробежал глазами текст и мрачно кивнул.
— Сложная она была, эта Настя. Все время какая-то… настороженная. На вопросы о семье отвечала уклончиво, про отца ребенка молчала. На выписку никто не должен был приходить, говорила, что заберет сына и поедет к подруге. Ни адреса, ни телефона нормально не назвала — «пока временно».
— Мамаша неблагополучная? — осторожно спросила Галина Петровна.
— Не то чтобы… — врач задумался. — Не похожа она на алкоголичку или бомжиху, говорила связно, ухоженная. Но в глазах… такая усталость и страх, будто домой ей нельзя.
Он помолчал и добавил:
— Я тогда еще подумал, что, может, от кого-то скрывается. Но документы в порядке, анализы нормально, поводов вмешиваться не было.
— Теперь есть, — тихо сказала санитарка. — Ребенок-то тут, один. А она, выходит, туда, откуда бежала, больше не вернулась.
