В салоне дорогого черного кроссовера царила гнетущая тишина, нарушаемая лишь тихим гудением климат-контроля. Галина Петровна сидела на заднем сиденье, судорожно сжимая ручки своей старенькой кожаной сумки. Костяшки пальцев побелели. Она смотрела в окно, где сгущались ранние зимние сумерки, и пыталась унять дрожь, которая была вызвана вовсе не холодом — в машине было тепло, даже душно от сладкого, тяжелого парфюма невестки.
— Мам, ну ты чего молчишь всю дорогу? — голос Игоря звучал наигранно бодро, но Галина Петровна, знавшая своего сына как никто другой, уловила в нем вибрирующие нотки вины и страха. Он то и дело поправлял зеркало заднего вида, но избегал встречаться с ней взглядом.
— А о чем говорить, сынок? — тихо спросила она. — Всё уже сказано.
Марина, сидевшая на переднем сиденье, демонстративно вздохнула и начала нервно постукивать длинным наманикюренным ногтем по экрану смартфона.
— Игорь, ну объясни ты ей еще раз. Галина Петровна, вы поймите, мы же о вас заботимся. Врачи что сказали? Городской смог вам вреден. У вас давление, сосуды. А там — сосновый бор, экология, тишина. Рай, а не жизнь!
"Рай", — эхом отозвалось в голове Галины Петровны.
Она прикрыла глаза, вспоминая, как полгода назад этот ад начинался именно с обещаний рая. Тогда, после смерти мужа, она осталась одна в просторной трехкомнатной "сталинке" в центре города. Квартира была её гордостью: высокие потолки, паркет, библиотека, которую собирал ещё её отец-профессор.
— Галина Петровна, — ворковала тогда Марина, подливая ей чай на уютной кухне. — Ну зачем вам одной такие хоромы? Коммуналка растет, ремонт нужен капитальный. А мы с Игорем в этой съемной конуре ютимся. Давайте продадим! Купим большую, двухуровневую в новостройке. Будем жить одной дружной семьей. Я вам комнату выделю с видом на парк. Внуки пойдут — нянчить будете...
И Галина Петровна сдалась. Ради Игоря. Он у неё был один, поздний, вымоленный ребенок. Ей так хотелось быть нужной, быть частью их молодой, яркой жизни.
Квартиру продали быстро. Деньги ушли на покупку модного пентхауса и дизайнерский ремонт. Первые два месяца Галина Петровна действительно чувствовала себя счастливой, хоть и спала в самой маленькой комнате, больше похожей на пенал. Но потом сказка кончилась.
Оказалось, что "дружная семья" в понимании Марины — это когда свекровь не видно и не слышно.
— Галина Петровна, вы опять свои таблетки на столе забыли! Весь аппетит портят своим видом, — морщилась невестка за завтраком.
— Мама, сделай телевизор тише, у меня мигрень, — шипел Игорь, приходя с работы.
— Ваши старые книги пахнут пылью и плесенью, у меня от них аллергия, давайте вывезем их в гараж? — предложила Марина неделю назад.
Галина Петровна старалась стать невидимкой. Она мыла полы, когда никого не было дома, готовила ужины, стараясь угодить капризному вкусу невестки, зашивала, гладила. Но раздражение молодых только росло. Она стала лишним элементом в их глянцевой жизни, старым креслом в хай-тек интерьере.
Развязка наступила три дня назад. Галина случайно услышала разговор на кухне.
— Я больше не могу, Игорь! — голос Марины срывался на визг. — Она шаркает ногами по ночам, она кашляет! Мы молодые, нам личное пространство нужно, а тут за стенкой постоянно кто-то вздыхает. Решай: или мы снимаем ей какую-то каморку, или... У моей бабки дом в деревне пустует. Отправь её туда. Скажем — на оздоровление, на зиму. А там видно будет.
И вот они ехали.
Машина свернула с расчищенной трассы на проселочную дорогу. Кроссовер начало подбрасывать на ухабах. Лес вокруг обступил дорогу плотной черной стеной. Снег здесь лежал глубокий, нетронутый.
— Долго еще? — недовольно спросила Марина. — Мы так подвеску угробим.
— По навигатору три километра, — отозвался Игорь.
Галина Петровна смотрела в окно. Сердце сжималось от нехорошего предчувствия. "Дом в деревне", о котором говорила Марина, представлялся ей уютной дачей с камином. Но пейзаж за окном становился всё более диким и заброшенным. Покосившиеся столбы электропередач, заросшие бурьяном поля.
Наконец фары выхватили из темноты гнилой забор.
— Приехали, — выдохнул Игорь и заглушил мотор.
Галина Петровна вышла из машины и задохнулась от ледяного ветра. Но ещё больше перехватило дыхание от вида того, что предстало перед ней.
Это был не дом. Это была развалюха. Крыша просела горбом, шифер местами отсутствовал, окна были заколочены старыми досками крест-накрест. Крыльцо перекосилось так, словно дом пытался встать на колени. Вокруг — ни души. Только сугробы по пояс и мертвая тишина вымершей деревни.
— Игорь... — прошептала она, хватаясь за холодную дверцу машины. — Сынок, ты куда меня привез? Здесь же жить нельзя. Это же... руины.
Игорь суетливо выскочил из машины, открыл багажник и начал выгружать пакеты с продуктами прямо в снег.
— Мам, ну чего ты драматизируешь? Нормальный дом, сруб крепкий. Марина говорила, они тут летом шашлыки жарили пару лет назад. Печка есть.
— Летом? — Галина Петровна почувствовала, как к горлу подступает паника. — Игорюша, сейчас декабрь! Минус двадцать! Здесь же нет отопления, нет воды!
Марина даже не вышла из машины. Она приоткрыла окно и крикнула:
— Галина Петровна, там печь русская, на полдома! Натопите — жара будет как в Ташкенте. Дрова в сарае должны быть. Мы вам продуктов на месяц купили. Крупы, тушенка, макароны. Живите, дышите воздухом. Весной приедем, проведаем.
Игорь поставил её чемодан рядом с пакетами и сунул ей в руку связку ржавых ключей. Его глаза бегали.
— Мам, правда, нам пора. Темнеет, дорогу заметет. Ты заходи, обустраивайся. Связи тут нет, наверное, но ты не волнуйся. Мы как сможем — приедем.
Он попятился к водительской двери.
— Сынок! Не оставляй меня! — закричала Галина Петровна, делая шаг к нему по глубокому снегу. В её голосе звучал животный ужас. — Я не выживу здесь! Я замерзну! Игорь!
— Поехали, Игорь! — рявкнула Марина из салона. — У меня ноги мерзнут даже в машине!
Игорь прыгнул за руль, хлопнул дверью. Щелкнули замки блокировки. Двигатель взревел, обдав Галину Петровну облаком выхлопных газов. Машина резко развернулась, взметая снежную пыль, и красные габаритные огни начали стремительно удаляться.
Галина Петровна стояла одна посреди снежной пустыни. В осенних ботинках, в легком пальто, с пакетами макарон у ног.
Тишина навалилась на неё, тяжелая, как могильная плита.
Она посмотрела на дом. Он смотрел на неё черными провалами окон, как хищный зверь.
Мороз начал пробираться под одежду. Пальцы ног уже немели. Она поняла: если она сейчас упадет и заплачет, то к утру превратится в ледяную статую. Ее никто не найдет. Весной найдут только тело.
— Ну уж нет, — прошептала она посиневшими губами. — Не дождетесь.
Превозмогая дрожь, она подхватила чемодан и побрела к крыльцу, молясь лишь об одном: чтобы замок открылся.
Замок поддался с третьей попытки, издав скрежет, от которого, казалось, вздрогнул весь лес. Дверь, набухшая от сырости, отворилась тяжело, пахнув в лицо Галине Петровне затхлостью, плесенью и мышиным пометом.
Внутри было темнее, чем на улице. Галина на ощупь достала из сумки зажигалку — старую привычку держать её при себе она сохранила со времен, когда муж курил. Слабый огонек осветил убогое жилище. Стены были черными от копоти, обои клочьями свисали вниз, как лохмотья нищего. Посреди комнаты стоял массивный стол, покрытый слоем пыли, и диван с торчащими пружинами.
Холод внутри был каким-то особенным — могильным, стоячим.
Галина Петровна первым делом бросилась к выключателю. Щелк. Ничего. Естественно, электричество отключили, наверное, еще лет десять назад.
— Спокойно, Галя, спокойно, — говорила она сама себе вслух, чтобы не сойти с ума от тишины. — Главное — тепло. Печь. Марина сказала, есть печь.
Печь действительно была — огромная, занимающая полкомнаты, с облупившейся побелкой. Галина открыла заслонку. Тяга вроде бы была. Но чем топить?
Она выскочила в сени, потом во двор, пытаясь найти сарай, о котором говорил сын. Сарай был, но крыша его давно рухнула. Под снегом и гнилыми досками она не нашла ни одного полена. Марина соврала. Или просто не подумала проверить. Им было все равно.
Вернувшись в дом, Галина поняла, что эта ночь может стать последней. Она начала в панике рыскать по углам. Нашла старые газеты, какие-то тряпки, ножку от сломанного стула. Оторвала кусок обоев.
Всё это полетело в топку. Огонь занялся неохотно, дым повалил в комнату, заставив её кашлять и слезиться. Тепла этот костер давал не больше, чем свечка.
Галина надела на себя всё, что было в чемодане: три блузки, два свитера, шерстяные рейтузы, поверх — пальто. На голову намотала шарф. Она свернулась калачиком на диване, укрывшись найденным в углу старым ватным одеялом, которое пахло псиной.
Всю ночь она не спала. Ей слышались шорохи. Крысы, осмелев, бегали по полу, цокая коготками. Ветер выл в трубе, словно оплакивая её судьбу. Каждый раз, когда она начинала задремывать, холод пронзал тело острой иглой, заставляя вскакивать и ходить по комнате, размахивая руками, чтобы разогнать кровь.
В этой ледяной темноте умерла Галина Петровна — добрая мама, всепрощающая свекровь. И родилось что-то другое. Существо, движимое одним инстинктом — выжить назло.
Утро встретило её серым, мутным светом и стуком в окно.
Галина с трудом разлепила смерзшиеся ресницы. Стекла изнутри покрылись толстым слоем инея. Сквозь проталину на неё смотрел глаз. Человеческий глаз.
Она открыла дверь, готовая защищаться. На пороге стоял мужик — огромный, бородатый, в засаленном тулупе и шапке-ушанке. За поясом у него торчал топор.
— Живая? — хрипло спросил он, не здороваясь. — А я гляжу — дым вроде пошел, да жиденький какой-то. Думал, глючится. Городские сюда зимой не суются.
Это был Кузьмич. Последний из могикан, единственный житель этой деревни, чей дом стоял в полукилометре отсюда.
Увидев синее лицо Галины и её трясущиеся руки, он сплюнул в снег.
— Ясно. Смертницу привезли.
Он ушел молча, не слушая её сбивчивых объяснений. Галина подумала, что он бросил её, как и сын. Но через час Кузьмич вернулся. Он тащил за собой самодельные сани, груженные сухими березовыми поленьями.
— Отойди, — буркнул он, заходя в избу.
В следующие два часа он прочистил трубу, ловко растопил печь так, что она загудела, принес два ведра воды из колодца и даже забил щели в окнах старым войлоком, который принес с собой.
Когда в доме стало тепло, и Галина впервые за сутки смогла снять пальто, она разрыдалась.
— Спасибо вам... Я заплачу... У меня пенсия на карточке...
— Карточку свою можешь воронам показать, — усмехнулся Кузьмич, доставая из кармана кисет с табаком. — Тут автолавка раз в неделю, и то если дорогу не заметет. Хлеб печь умеешь?
— Нет...
— Научишься. Жить захочешь — всему научишься.
Так началась её новая жизнь. Первая неделя была адом физическим. Тело болело так, словно его пропустили через мясорубку. Таскать воду, рубить дрова (Кузьмич показал как, но колоть заставлял саму — "я тебе не батрак"), выносить помои. Руки бухгалтера, привыкшие к клавиатуре, покрылись мозолями и трещинами. Маникюр исчез, кожа огрубела.
Но за физической болью отступала душевная.
Вечерами, глядя на пляшущий огонь в печи, она вспоминала невестку. Вспоминала её брезгливое лицо.
"Ты думала, я сдохну здесь, Мариночка? Думала, я — отработанный материал?" — шептала Галина, сжимая в руке кочергу. — "Нет. Я еще на ваших похоронах простужусь".
Через месяц она освоилась. Нашла на чердаке керосиновую лампу, отмыла дом до скрипа. Кузьмич, заходя проведать, одобрительно хмыкал. Они сдружились. Странная дружба двух одиночеств посреди снежного безмолвия.
В конце января случилась оттепель, а за ней — буран. Галина полезла на чердак проверить, не течет ли крыша у трубы. Разгребая вековой хлам — тряпки, сломанные игрушки, старые газеты — она наткнулась на тяжелый, окованный железом сундук.
Замок проржавел, и она сбила его обухом топора.
Внутри лежали вышитые рушники, икона и жестяная коробка из-под леденцов "Монпансье". Галина открыла коробку.
Там лежали бумаги.
Она поднесла их к свету, пробивающемуся через слуховое окно. Это были документы на дом и землю. Старые, еще советские свидетельства, и более новые — начала двухтысячных. Но самое интересное лежало на дне.
Плотный конверт с логотипом крупной агропромышленной компании "Зеленый Век". Письмо было адресовано бабке Марины, датированное тремя годами ранее.
Галина вчиталась. Холдинг предлагал выкуп земли. Сумма, указанная в предложении, заставила Галину Петровну протереть очки.
— Шесть нулей... — прошептала она.
Вечером она показала письмо Кузьмичу.
— А, это... — махнул он рукой. — Были тут такие. Скупали паи. Трассу федеральную тянуть собираются, да еще и логистический центр строить. Им выход к реке нужен, а этот участок как раз ключевой. Бабка-то померла, не успела продать. А внучка её, видать, дура набитая, бумаг этих и не видела. Думает, тут гнилушки одни.
В глазах Галины Петровны, бывалого главбуха, зажегся холодный, расчетливый огонь. Мозг заработал четко, как калькулятор.
— Кузьмич, а ведь Марина в наследство не вступала. Я точно знаю. Она ныла, что лень возиться с бумажками ради "кучи мусора".
— Ну и дура, — констатировал сосед. — Через полгода земля отойдет государству как выморочная. Или уже отошла.
— Нет, — твердо сказала Галина. — Я здесь живу. Я плачу за свет (она нашла старые квитанции и уже успела съездить с Кузьмичом на почту оплатить долги, чтобы подключить электричество). Я фактически приняла наследство, как опекун имущества, спасающий его от разрушения. Есть такая статья. Я знаю законы.
Следующие два месяца прошли в бешеном ритме. Галина Петровна на попутках добиралась до райцентра. Поднимала архивы, скандалила в кадастровой палате, писала заявления. Она выглядела теперь иначе: жесткий взгляд, прямая спина, голос, не терпящий возражений. Чиновники, видя перед собой эту странную женщину в ватнике, но с речью профессора, терялись и подписывали всё.
Она оформила землю на себя. Через суд доказала факт владения и пользования, так как прямые наследники не заявили о правах и бросили имущество. А когда документы были у неё на руках, она позвонила по номеру из письма "Зеленого Века".
Они предложили цену даже выше, чем три года назад.
Галина продала половину участка — тот самый пустырь у реки. Дом и сад оставила себе.
Когда на её счет упала первая транзакция, она не купила ни шубу, ни украшения. Она наняла бригаду строителей.
Зима кончалась. С крыш капало. Вместе со снегом таяла и прошлая жизнь Галины Петровны.
Май в том году выдался на редкость теплым и солнечным. Воздух звенел от пения птиц и аромата цветущей черемухи.
На месте покосившейся избушки теперь красовался добротный дом из светлого профилированного бруса. Крыша из металлочерепицы цвета "шоколад" весело блестела на солнце. Участок был обнесен высоким забором из профнастила, но ворота были гостеприимно распахнуты — ждали доставку новой мебели.
Галина Петровна сидела на просторной веранде в плетеном кресле-качалке. На ней был элегантный кашемировый кардиган песочного цвета и удобные брюки. Волосы были аккуратно уложены, на лице — легкий макияж. Она пила свежесваренный кофе и просматривала на планшете новости биржи.
У ног дремал Рекс — огромный, лобастый алабай, которого она щенком выменяла у местных за мешок корма. Теперь это был верный страж, признававший только хозяйку и Кузьмича.
Кузьмич, теперь официально работающий управляющим усадьбы (в чистом комбинезоне и с новой бензокосилкой), стриг газон.
— Петровна, там к воротам машина подъезжает. Не доставка, легковушка. Вроде знакомая.
Галина отложила планшет. Сердце даже не екнуло. Она знала, что этот день настанет.
К воротам, переваливаясь через высохшую колею, подполз тот самый черный кроссовер. Только теперь он выглядел жалко: грязный, с помятым крылом и трещиной на лобовом стекле.
Из машины вышли Игорь и Марина.
Галина Петровна спокойно сделала глоток кофе.
Они изменились. Игорь осунулся, ссутулился, под глазами залегли темные мешки. Дорогая куртка лоснилась на локтях. Марина... от лощеной светской львицы не осталось и следа. Отросшие темные корни на блонде, отсутствие макияжа, дешевые джинсы и какая-то затравленность во взгляде.
Они замерли у калитки, раскрыв рты. Смотрели на новый дом, на ухоженный газон, на мощеную плиткой дорожку, на свою "жертву", которая выглядела как хозяйка жизни.
— Мама? — голос Игоря сорвался на петушиный крик. — Это... это ты?
— Добрый день, — холодно ответила Галина, не вставая с кресла. — Рекс, место.
Пес поднял голову, глухо рыкнул, но остался лежать, внимательно следя за чужаками желтыми глазами.
— Галина Петровна! — Марина бросилась вперед, но остановилась, наткнувшись на ледяной взгляд свекрови. — Господи, мы глазам не верим! Мы думали... мы так переживали! Звонили, но связи не было! Приехали вот, как только смогли!
— Не ври, — спокойно прервала её Галина. — Вышка сотовой связи стоит в соседнем селе, работает прекрасно. Вы не звонили. Вы ждали весны, чтобы приехать и, возможно, найти здесь мой труп, чтобы потом спокойно продать землю. Я ведь права?
Игорь покраснел, опустил голову. Марина начала хватать ртом воздух.
— Да как вы можете такое говорить! Мы же семья! У нас... у нас беда случилась, мама!
Она заплакала — громко, навзрыд, но Галина с профессиональной точностью определила: слезы настоящие, но плачет она не от раскаяния, а от жалости к себе.
— Игоря уволили. Подставили на работе! — голосила Марина. — Мы вложили все деньги в крипту, прогорели! Банк забрал квартиру за ипотеку. Машину завтра заберут приставы! Нам жить негде! Мы приехали сюда, думали, хоть в избушке перекантуемся, а тут... тут дворец!
Марина обвела взглядом участок, и в её глазах мелькнула жадная искра.
— Это же чудо! Значит, деньги есть! Мама, вы должны нам помочь. Мы переедем к вам. Места много. Игорь устроится здесь куда-нибудь, я по хозяйству... Это ведь и Игоря наследство! Мы имеем право!
Галина Петровна медленно встала. Она взяла со столика папку с документами, которую приготовила заранее.
— Подойдите ближе.
Они подбежали к веранде, надеясь на объятия. Галина бросила папку на столик перед ними.
— Читайте. Свидетельство о собственности. Собственник — Воронова Галина Петровна. Основание — купля-продажа и решение суда о признании права собственности. Земля выкуплена мной у муниципалитета. Дом построен на мои деньги.
— Но как? — прошептал Игорь. — Откуда деньги?
— Я продала часть земли агрохолдингу. Той самой земли, которую вы считали мусором. Я получила за неё столько, сколько ты, сынок, не заработаешь за десять лет.
Игорь побледнел.
— Мам... ну это же здорово! Мы богаты! Ты же не бросишь нас? Мы же твои дети. Ну ошибся я, ну дурак был, послушал Марину... Прости!
Он попытался подняться на ступеньки.
— Стоять! — голос Галины щелкнул как выстрел. Рекс вскочил и залаял, брызгая слюной. Игорь отшатнулся.
— У меня нет детей, — отчетливо произнесла Галина Петровна. Каждое слово падало тяжелым камнем. — Мой сын умер той зимой. В тот вечер, когда высадил мать в летних ботинках в сугроб и уехал в теплую квартиру. Тот мальчик, которого я растила, не мог так поступить. А ты... ты просто чужой мужчина, который женат на чужой мне женщине.
— Ты с ума сошла, старая ведьма! — взвизгнула Марина, поняв, что спектакль провалился. — Это наш дом! Мы судиться будем!
— Судитесь, — кивнула Галина. — У меня лучшие адвокаты в области. А теперь — вон отсюда. Это частная собственность. У вас три минуты, потом я спускаю собаку с поводка. И поверь, Игорь, Рекс не знает, что ты мой бывший сын. Он знает только команду "Фас".
Игорь смотрел на мать. Впервые в жизни он видел её такой. Не удобной, мягкой мамой-бухгалтером, а железной леди, скалой, о которую разбиваются любые волны. В её глазах не было ни любви, ни ненависти. Только равнодушие.
— Пошли, Марин, — хрипло сказал он, дернув жену за рукав. — Пошли. Здесь нам не рады.
— Но нам некуда ехать! — выла Марина.
— В машине поспите, — посоветовала Галина. — Воздух в деревне полезный. Сама говорила.
Она повернулась к поленнице, где лежали аккуратные дрова для камина. Взяла два березовых полена и кинула их под ноги сыну.
— Я не звери. Возьмите. Это чтобы вы ночью не замерзли, если бензин кончится. Я помню, каково это — замерзать. А теперь — прощайте.
Игорь поднял поленья. Его руки дрожали. Он посмотрел на мать последний раз — с тоской и запоздалым пониманием того, что он потерял. Не деньги. Он потерял единственный в мире тыл.
Они поплелись к машине. Марина продолжала сыпать проклятиями, спотыкаясь на каблуках.
Галина Петровна стояла на веранде, пока машина не скрылась за поворотом.
Кузьмич заглушил косилку и подошел ближе.
— Сурово ты с ними, Петровна. Кровь всё-таки.
— Гнилая кровь, Кузьмич, — ответила она, поправляя шаль. — Гангрену отрезать надо, пока она всё тело не убила. Больно, зато жить будешь.
Она вдохнула полной грудью сладкий весенний воздух. Где-то куковала кукушка.
— Знаешь, Кузьмич, — улыбнулась она, глядя на солнце. — А ведь Марина была права. Мне здесь воздух действительно на пользу пошел. Я наконец-то дышать начала.
Она развернулась и вошла в свой теплый, светлый дом, плотно закрыв за собой дверь. Прошлое осталось за порогом. Впереди была долгая, счастливая жизнь, которую она построила сама. На пепелище.
