И Сева начал писать. А что ещё оставалось делать? Мечты о писательской славе не давали ему покоя. За годы бесконечных правок романа он уже запутался, где и когда происходят события: тридцатые годы, современность, далёкое будущее… Лишь две вещи оставались неизменными: карцер и пространные разговоры о вечном. Менять всё не имело смысла — нужно было лишь внести небольшие корректировки в образы двух одиноких философов, сидящих в карцере на борту космического корабля, бороздящего просторы Вселенной. «Тяжко, Михалыч, нам, геям, жить в этой галактике». «Это ты мне говоришь, Петрович? Я же ещё и негр. Эх, вот бы сейчас на рыбалку…» — Ты о глиномесах написал? — брезгливо сжимая двумя пальцами рукопись, сказал Штельман, когда Сева, закончив очередную переделку, пришёл к нему. — Ты же сам говорил… — Это сейчас вообще незаконно! Ильин, какие ценности ты транслируешь? Сейчас о патриотизме надо писать! Сева вернулся домой, размышляя о том, насколько ему важна писательская слава. Как ни крути, а он у