Катя долго крутила паспорт в пальцах, будто он мог обжечь. На морозе он протянул его спокойно, не отводя глаз, но тогда она лишь машинально захлопнула и бросила на полку у двери. Сейчас, когда малыш уснул на её диване, обняв старого плюшевого зайца, которого она когда‑то купила для сына, которого у неё так и не было, любопытство стало почти физической болью.
Она оглянулась на комнату.
Мальчик — Сашка, кажется, так его зовут — сопел, уткнувшись носом в подушку, свободная от него сторона одеяла уже остыла. Мужчина — тот самый скиталец с потемневшими от мороза руками и странно спокойным взглядом — сидел на табурете у окна, пил чай маленькими, сдержанными глотками, будто каждое движение просчитывал заранее.
— Можно? — Катя чуть подняла паспорт, показывая, что не крадёт, а как бы спрашивает. Но спрашивала всё равно неуверенно. Чужая жизнь в её доме — слишком свежо было то, как один человек уже перевернул её судьбу.
Он кивнул без тени улыбки:
— Конечно. Там ничего интересного.
Она открыла.
Первое, что бросилось в глаза — дата рождения. Он был старше её всего на три года. «Тридцать шесть… — машинально отметила Катя. — Вроде бы наш ровесник, а будто лет на десять старше глазами».
Фамилия… Она перечитала медленно, вслух:
— Алексеев… Илья Сергеевич.
Фамилия ничего ей не сказала, но отчего‑то в животе кольнуло. Она провела пальцем по строчке регистрации — когда‑то давно она знала, как важно это сухое слово: прописка, штамп, квартира, совместно нажитое. Сейчас это было как напоминание о том, что у неё больше нет ничего своего.
— Нижний… — она подняла взгляд. — Ты из Нижнего Новгорода?
Он пожал плечами:
— Когда‑то был. Сейчас — нигде.
Странички паспорта шуршали под её пальцами. Вклеенное фото — уставшее, но без той тягостной усталости, что поселилась в нём сейчас. На фото — человек с живым взглядом, с лёгкой усмешкой. По этому человеку не скажешь, что он будет с ребёнком стоять на чужом крыльце в тридцатиградусный мороз.
Катя перелистнула дальше — и замерла.
Раздел о семейном положении.
Штамп о браке. И ниже — аккуратно, тем же формальным шрифтом:
«Брак расторгнут».
Дата бросилась в глаза как пощёчина: всего год назад. Она машинально сравнила — их с Димой развод оформили ровно полгода назад.
Две чужие печати, но боль от них была до странного похожа.
— Тоже… — слова вырвались сами собой. — Развод?
Он не сразу ответил. Только поставил кружку так осторожно, что та не издала ни звука, и посмотрел в окно, за которым горел жёлтый фонарь и летел, как в замедленной съёмке, сухой снег.
— Бывает, — сказал он просто. — Иногда бумага догоняет то, что давно развалилось.
Катя хотела было закрыть паспорт, но взгляд зацепился ещё за одну отметку. Маленький прямоугольник с сухой формулировкой:
«Выезд на постоянное место жительства…»
Она перечитала город, страну, даты. Нечто внутри будто щёлкнуло.
— Ты… уезжал? — она почувствовала, как голос стал хриплым. — За границу?
Он усмехнулся безрадостно:
— Думал, что уехал. А вышло, что уехал не я, а она. А я просто не успел.
Катя нахмурилась, всматриваясь в печати. Даты не сходились. Штамп о выезде, а потом — штамп о разводе, уже здесь. Как будто кто‑то возвращался, когда всё уже было разрушено.
— Не понял, да? — он поймал её взгляд и вдруг, впервые за вечер, позволил себе что‑то вроде полуулыбки. — Да и я сам не понял, если честно.
Она закрыла паспорт, но ощущение, что она подсмотрела что‑то слишком личное, не проходило.
— Зачем ты не сменил прописку, если вы уже… — она не договорила. Само слово «развелись» до сих пор давалось ей с трудом, даже когда речь шла о чужой жизни.
— Смысла не было, — коротко ответил Илья. — Дом уже не мой. Как и её жизнь. Документы только догоняют то, что мы теряем. У меня это всегда с запозданием.
Катя фыркнула, неожиданно для себя:
— У меня, наоборот, опережают. Ещё живёшь, а тебе уже повестку в суд приносят, копию заявления, список «совместно нажитого имущества». И ты такой сидишь и думаешь: «Интересно, а где же тут то, что я нажила… собой?»
Он посмотрел на неё внимательнее. Его взгляд перестал быть просто вежливо‑чужим, в нём появилось что‑то неприятно узна