Мы всегда волнуемся за своих детей, даже когда они выглядят благополучными, даже когда формально всё вроде бы в порядке, потому что родительская тревога редко опирается только на факты и чаще живёт в ощущениях, в смутном чувстве, что что-то может идти не так, даже если снаружи это неочевидно. Мы смотрим на них, прислушиваемся к интонациям, сравниваем с собой в их возрасте, с чужими детьми, с тем, как «должно быть», и пытаемся понять, всё ли с ними в порядке, не пропускаем ли мы чего-то важного, не закрываем ли глаза на сигналы, которые потом окажутся значимыми.
И именно в этих отношениях, полных заботы, ожиданий и желания защитить, нам часто гораздо проще заметить явную боль, резкие изменения, кризисы, которые бросаются в глаза, чем тихие, растянутые во времени сложности, которые не выглядят драматично и не укладываются в привычное представление о том, как вообще им быть плохо. Особенно когда речь идёт о подростках, которые выглядят собранными, умными, рассуждающими и умеющими говорить о себе и о мире так, что со стороны кажется, будто они уже достаточно взрослые, чтобы справляться сами.
Поэтому часто подростки выглядят вполне нормально. Они разговаривают, шутят, рассуждают, интересуются сложными темами, могут производить впечатление умного, глубокого, вполне жизнелюбивого человека, и именно поэтому взрослым рядом так легко пропустить то, что с ним на самом деле происходит. Не потому что родители равнодушны или невнимательны, а потому что подростковые сложности редко выглядят так, как их принято себе представлять.
Мы всё ещё живём с довольно примитивной картинкой подросткового неблагополучия, в которой если ребёнок улыбается, не запирается в комнате сутками и не говорит напрямую «мне плохо», значит, проблем и нет. А если он ещё и умеет красиво говорить, рассуждать о жизни, справедливости и смыслах, тревога и вовсе отступает, потому что кажется, что он осознанный, рефлексивный, развитый и как-нибудь справится.
Но у многих подростков трудности выглядят не как поломка, а как сложная и изматывающая перенастройка. Они могут много говорить, но при этом почти не чувствовать, могут рассуждать о себе, но не иметь доступа к собственным переживаниям, могут казаться автономными и независимыми, но внутри испытывать сильное одиночество и ощущение, что опереться по-настоящему не на что или не на кого.
Очень часто родители слышат от подростка фразы вроде «мне просто сложно», «я устал», «я не понимаю, чего хочу», «мне всё равно», «меня всё бесит», и из-за их обобщённости они легко обесцениваются. Кажется, что это обычный возраст, временный кризис, гормоны или лень, хотя за этим часто стоит гораздо более тонкий и тяжёлый процесс.
Речь идёт о потере внутренней связности, когда подросток в какой-то момент перестаёт понимать, что с ним происходит, не из-за глупости или нехватки осознанности, а потому что мир вокруг слишком быстро и резко меняется. Меняется тело, меняются роли, ожидания, требования, социальные правила, и то, что раньше держало, перестаёт работать.
Если рядом нет пространства, где это можно проживать, а не объяснять, подросток начинает выживать тем, что у него лучше всего получается. И чаще всего этим инструментом становится мышление. Со стороны может казаться, что всё под контролем, ребёнок ходит в школу, учится, общается, не выпадает из жизни.
Но внутри у него может накапливаться ощущение фундаментального несоответствия, как будто он живёт не в том климате, не в той системе координат, не в той реальности, и как будто снаружи всё выглядит правильно, а внутри что-то постоянно не совпадает.
Ещё одна вещь, которую мы можем не замечать, это тихое чувство унижения. Не явного, не связанного с криком или прямым давлением, а почти фонового, возникающего из оценок, сравнений, ожиданий и необходимости соответствовать системе, которая не учитывает индивидуальность.
Это унижение редко называется прямо, подросток чаще говорит «мне неприятно», «мне страшно», «я не хочу туда идти», но за этими словами нередко стоит переживание обесценивания себя целиком, а не просто нежелание или каприз.
И здесь важно понимать, что многие молодые люди не хотят делиться этим с родителями не потому, что не доверяют или что-то скрывают намеренно, а потому что боятся быть неправильно понятыми. Боятся, что их чувства будут обесценены, или наоборот, вызовут панику, или сразу окажутся переведёнными в плоскость решений, диагнозов и советов.
Им в этот момент нужно совсем другое, чтобы кто-то выдержал их внутреннюю неопределённость, не торопясь её чинить, не требуя ясных формулировок и готовых объяснений.
Поэтому умные, рефлексивные, рассуждающие не по возрасту подростки часто остаются без помощи именно потому, что их сложности маскируются под зрелость. Возникает опасная иллюзия: раз он может всё это сформулировать, значит, он понимает, что с ним происходит, а раз понимает, значит, справится. На деле же мышление у них всё чаще становится не инструментом осмысления, а способом выживания, когда объяснения и рационализации вытесняют живой опыт, и за внешне связной речью оказывается мало контакта с тем, что чувствуется здесь и сейчас.
Особенно болезненно это проявляется в ситуациях оценки и иерархии. Школа, экзамены, программы с жёсткими требованиями и формализованные системы становятся для такого подростка не просто учебной нагрузкой, а постоянной проверкой на ценность.
Любая неудача или конфликт с фигурой власти может переживаться не как частный эпизод, а как обрушение представления о себе, и тогда возникает то самое чувство унижения, которое сильно влияет на поведение, даже если его не называют словами.
Иногда достаточно холодного взгляда, формальной фразы или бюрократического отказа, чтобы подросток почувствовал себя сведённым к функции, оценке или баллу.
И если у него нет возможности это пережить и осмыслить в отношениях, он начинает защищаться. Эта защита может выглядеть как уход, обесценивание, отказ от участия или резкая автономия, и фразы вроде «мне всё равно» или «мне это не нужно» часто звучат как сила, но внутри за ними стоит попытка не чувствовать боль.
Я часто думаю о том, что мы, как родители, правда стараемся. Мы ищем информацию, хотим помочь, задаём вопросы, обращаемся к специалистам, и при этом именно в той точке, где подросток выглядит сильным, умным и автономным, наша помощь чаще всего начинает идти мимо. Потому что нам, и я постоянно об этом пишу, трудно выдерживать неопределённость. Когда ребёнку плохо, но не катастрофически, когда он не падает и не ломается, а продолжает жить, учиться, говорить, хочется быстрее понять, назвать, разложить, найти причину и решение.
Но для подростка в таком состоянии любое ускорение переживается как давление, даже если оно продиктовано заботой. Я много раз видел, как умные подростки начинают «правильно» рассказывать о себе, под запрос родителей, под ожидания психолога, под язык статей и диагнозов, и тогда создаётся ощущение, что контакт есть и работа идёт, но внутри у ребёнка остаётся чувство, что его слишком быстро поняли и поэтому не совсем услышали.
Подростку в кризисе часто нужно не понимание и не объяснение, а право какое-то время не знать, что с ним происходит, не формулировать, не определять, не соответствовать ожиданиям осознанности и не спешить с ярлыками. Это право быть растерянным, злым, противоречивым, иметь пространство, где это не превращается сразу в проблему, которую нужно срочно решать.
Когда такого пространства нет, подросток начинает отдаляться. Иногда буквально, уходя в свою комнату, в интернет, в одиночество. А иногда психологически, становясь холоднее, независимее, менее включённым. Родителям это может казаться утратой связи, и они начинают усиливать контроль и вовлечённость, но подросток в этот момент чувствует не заботу, а вторжение, и круг замыкается.
Думаю, что многие сложности подростков мы не замечаем не потому, что они редкие или скрытые, а потому что они не вписываются в привычный образ проблемы. Это не всегда про слёзы, агрессию или протест. Иногда это про усталость от необходимости всё время быть кем-то, умным, сильным, осознанным.
Поэтому я верю, что самое поддерживающее, что могут сделать взрослые рядом, это выдержать паузу. Не отстраниться и не перестать интересоваться, а не торопиться с выводами и оставить место для процесса, который нельзя ускорить. Иногда подростку важно почувствовать, что его состояние не нужно срочно оправдывать или исправлять, чтобы оно имело право на существование. И часто он может получить такую возможность только в терапии, так как очень часто мы со своей родительской точки зрения стремимся все расставить на свои места и функционально распределить переживания по нужным полочкам, назвав все, что происходит, каким-то именем, чтобы получить внутреннее спокойствие.
И если уж искать главный ориентир, то он довольно простой. Если подросток много говорит, но после разговоров ему не становится эмоционально легче, если он рассуждает, но не чувствует опоры, если он выглядит самостоятельным, но как будто всё время держится из последних сил, это не повод для паники.
Это повод для внимательности, для спокойного участия, в котором есть интерес, но нет давления, и иногда этого оказывается достаточно, чтобы сложности, которые долго оставались незаметными, наконец получили шанс быть прожитыми, а не замаскированными под силу и зрелость.
_________________________________
- Запись на консультацию: @levs_life
