— Да ты с ума сошла, вообще? Это моя квартира! Или наша, если хочешь. Но никак не твоей мамы!
Олег стоял у балкона и курил, хотя Кристина сто раз говорила, чтобы он этого не делал в комнате. Дым тянулся серой лентой к потолку, смешиваясь с запахом вчерашней яичницы. Май за окном был теплым, душным, в воздухе висела пыль с только что открытой после зимы дороги.
— Кристина, успокойся. Ты всё драматизируешь, — он не оборачивался, говорил в стекло. Голос у него был такой, будто он объяснял что-то сложное ребенку. — Маме просто тяжело одной в той хрущёвке. Лифт сломан, у неё ноги. Она же не навсегда. Пожить пару месяцев, пока ремонт у Инны закончится. Ну, пойми же.
— Понять? Я всё прекрасно понимаю! — Кристина швырнула на диван полотенце, которое держала в руках. Утро начиналось как обычно: душ, завтрак, сборы на работу. А потом этот разговор. Этот спокойный, убийственный тон. — Твоя сестра «делает ремонт» уже третий год, Олег! Или она ждет, пока у неё дети из детсада в институт поступят? А мама твоя, как только мы купили эту квартиру, сразу ноги заболели? Раньше-то как, пять этажей пешком бегала?
Олег наконец повернулся. Лицо у него было уставшее, с утра. Серое. Таким оно стало последние полгода, с тех пор как Галина Петровна впервые завела разговор о «временном приюте».
— Инне тяжело, — сказал он тупо, как заученную мантру. — Муж ушёл, с детьми одной. Денег на нормальный ремонт нет. Мама ей помогает с ребятишками. А в той квартире пылища, шум. Вредно для детей.
— А для меня что, полезно? — Кристина подошла к нему вплотную, стараясь поймать его взгляд. Он отвел глаза. — Ты хоть раз спросил меня? Хоть раз подумал, что я вообще-то здесь жить собиралась? Не с твоей мамой, которая будет указывать, как мне посуду мыть и на что деньги тратить! А с тобой! Мы же ради этого брали ипотеку, Олег! Чтобы своё гнездо, своё!
— Она не будет указывать, — пробормотал Олег, затягиваясь. — Она просто поживет в гостях. В большой комнате. Мы — в маленькой. Ничего страшного.
— В гостях?! — Кристина засмеялась, но смех вышел резким, истеричным. — Ты сам-то в это веришь? Помнишь, как она «в гости» приезжала на неделю в прошлом августе? Мои кружки на кухне переставила, мою косметику в шкаф засунула, сказав, что «приличные женщины так открыто это не держат». Каждый вечер расспросы: сколько я трачу, сколько зарабатываю, когда детей рожать собираемся. Я потом месяц отходила! А теперь это на полгода? На год?
— Я не могу ей отказать, — голос Олега стал тише, в нём появились знакомые Кристине нотки вины. Он всегда их включал, когда не хотел брать на себя ответственность. — Она же мать, Крис. Она одна меня подняла. Папа-то свалил, когда мне три было. Она и на двух работах пахала, и ночами не спала. А теперь я должен сказать: «Мама, иди назад, в свою развалюху, потому что моей жене некомфортно»? Я так не могу.
— А сказать: «Мама, мы тебе поможем деньгами, наймем помощницу, но жить вместе — это стресс для моей семьи» — это можешь? Нет? — Кристина видела, как он внутренне сжимается. Его предательская слабость была как открытая книга. Книга, которую она уже выучила наизусть и которая вызывала теперь не жалость, а ярость. — Ты просто боишься её. Боишься, что она скажет, что ты неблагодарный. Что Инна начнет звонить и плакать. И тебе проще меня заткнуть, чем им слово поперёк сказать!
— Не надо меня учить, как разговаривать с моей семьёй! — он вдруг вспыхнул, швырнул окурок в пустую банку из-под кофе на столе. — Это ты их в грязь ногами мечешь! Мама просто хочет помочь! А Инна… Инне реально тяжело. Ты бы хоть немного сочувствия проявила, а не только о своей шкуре думала!
Кристина отшатнулась, будто её ударили. «Своя шкура». Их квартира. Их общая, выстраданная, выгрызенная у банка ипотека. Три года они жили на макаронах и грече, откладывая каждую копейку, чтобы не съезжать к родителям. Она, Кристина, брала дополнительные отчеты, сидела ночами за компьютером. А он… Он работал, да. Но его зарплата уходила на какие-то «семейные нужды», на помощь той же Инне, на подарки племянникам. И вот результат. Её шкура.
— Хорошо, — сказала она тихо. Голос вдруг сел. — Хорошо, Олег. Значит, так. Если твоя мама переступит порог этой квартиры с вещами, я ухожу.
Олег посмотрел на неё с испугом, который быстро сменился раздражением.
— Не начинай с ультиматумов. Взрослые люди должны уметь договариваться.
— Я и предлагаю договор. Твой — или мой. Выбирай.
— Ты невыносима, — прошипел он, хватая со стола ключи и телефон. — У меня совещание. Говорить с тобой, когда ты в таком состоянии, бесполезно.
Хлопнула входная дверь. Кристина осталась стоять посреди комнаты, в дымном майском свете. Тишина гудела в ушах. Она подошла к окну. Внизу, на парковке, Олег уже садился в свой не новый хёндай. Он не уехал сразу, сидел, уткнувшись в телефон. Набирал сообщение. Кому? Маме? Инне? «Она психует, но я с ней договорюсь. Приезжайте в пятницу».
Она рухнула на диван, закрыла лицо руками. Мысли бежали по кругу, как белка в колесе. Куда она уйдет? У неё есть мать, но она в другом городе, в маленькой однокомнатной квартире. Съем? На что? Большая часть её зарплаты уходила на ту самую ипотеку. Друзей, у которых можно переночевать, не осталось — все обзавелись семьями, детьми. Она была здесь одна. Совершенно одна.
Телефон на столе завибрировал. Сообщение. От Инны.
«Кристиночка, доброе утро! Олежка сказал, что ты не против, что мама к вам немного поживет. Огромное тебе спасибо! Ты такая добрая. Мы в пятницу вечерком её привезем, хорошо? Поможем вещи занести. Целую!»
Кристина задохнулась от этой слащавой, ядовитой лжи. «Олежка сказал…» Он уже всё решил. Уже всё пообещал. А её поставили перед фактом. Сделали соучастницей этого «доброго» поступка.
Она набрала номер Олега. Трубку взяли не сразу.
— Что? — его голос был отстраненным, деловым.
— Ты уже всё им сказал? Что я «не против»?
Пауза. Потом вздох.
— Кристина, я пытался с тобой поговорить. Ты устроила истерику. А проблему решать надо. Инна с детьми не может в пыли жить, маме тяжело. Это на пару месяцев, максимум.
— Ты соврал им. И соврал мне. Утром сказал «обсуждаем», а сам уже всё решил.
— Я ничего не решал! — он снова повысил голос. Слышно было, как он ведет машину. — Я просто ищу выход! А ты только лобовое сопротивление устраиваешь! Ты мою семью вообще за людей не считаешь!
— А меня твоя семья считает за человека? Или я просто приложение к твоей жизни? К твоей квартире, которую, между прочим, я на половину оплачиваю!
— Опять деньги! Все упирается в деньги! — он кричал теперь. — Да заплачу я тебе твою половину, если хочешь! Бери и вали к чёртовой матери, если родня тебе так мешает!
Он бросил трубку.
Кристина сидела, сжимая в руке телефон, пока суставы не побелели. «Вали к чёртовой матери». Значит, вот оно. Выбор сделан. Не явно, не открыто, но сделан. Между ней и его кровными — всегда выбирались кровные. А она была чужая. Чужая, которая смеет возмущаться.
Весь день на работе прошёл в тумане. Она, главный бухгалтер в небольшой фирме, автоматически сводила цифры, отвечала на вопросы, но мысли были там, в той квартире. Она представляла, как Галина Петровна расставляет свои фарфоровые слоники на её полке, как вешает в прихожей свой поношенный халат, как будет сидеть в их гостиной, смотреть телевизор и комментировать каждый их шаг. Как Олег вечером будет пить с ней чай, обсуждать новости, а на неё, Кристину, бросать усталые, просящие взгляды: «Потерпи, родная».
Нельзя терпеть. Она это знала. Но знала и другое — уйти сейчас означало проиграть. Отдать всё, во что она вложила силы, душу, годы. Эту квартиру, которую она выбирала по плитке в ванной и виду из окна. Эту жизнь, которую строила.
Вечером Олег вернулся поздно. От него пахло не пивом, а каким-то дешёвым коньяком. Он был неестественно оживлён.
— Крис, ладно, не дуйся. Давай мирно поужинаем, — он попытался обнять её за талию на кухне.
Она отстранилась.
— Ты пьян.
— Немного. С коллегами. Снимал стресс, — он сел на стул, смотрел на неё мутными глазами. — Слушай. Я всё продумал. Мама поживет, скажем, до конца лета. К сентябрю Инна точно ремонт закончит. А мы… Мы можем съездить в отпуск. В Турцию, например. На твой день рождения в июле. Как тебе?
Он говорил это с такой надеждой, с таким наигранным восторгом, что Кристине стало страшно. Это была цена. Он покупал её молчание поездкой. Откуда деньги? Они опять поедут в долг? Или он уже договорился с матерью о «помощи»?
— Олег, мы не сможем уехать, если у нас тут будет твоя мать.
— Почему? Она присмотрит за квартирой. Цветы польет. Прекрасно всё.
— Я не хочу, чтобы она одна была в моём доме.
— Ну вот опять «моём», — он поморщился. — Наш дом. Общий. И не одна она будет, мы же всего на неделю.
Диалог заходил на второй круг. Бессмысленный, изматывающий. Кристина поняла, что разговаривает не с мужем, а со стеной. Стеной из его чувства вины, долга и страха.
— Хорошо, — сказала она снова, как утром. Но теперь это «хорошо» было пустым, безжизненным. — Пусть приезжает в пятницу.
Глаза Олега загорелись неподдельной радостью и облегчением. Он вскочил, обнял её, стал целовать в щёку.
— Я знал! Я знал, что ты всё поймёшь! Ты у меня умница! Мы всё уладим, родная, увидишь! Всё будет хорошо!
Он болтал о том, как они поставят мамину кровать в большой комнате, как купят новый телевизор, чтобы ей не скучно было. Кристина молча слушала, глядя поверх его плеча на темнеющее за окном небо. Первые крупные капли дождя ударили в стекло. Майский ливень начинался внезапно, как и всё в её жизни сейчас.
Она думала не о кровати и телевизоре. Она думала о том, что этот «временный» переезл будет концом. Концом её брака, её доверия, её жизни в том виде, в каком она её знала. Но внутри, под грудой отчаяния, уже шевелилось что-то холодное и твердое. Что-то вроде решения. Если уж это война, то она не собирается сдаваться без боя. Просто тактика меняется.
В пятницу, как и договаривались, подъехала Инна на своей старой иномарке, забитой узлами и сумками. Сама Галина Петровна вышла из машины важно, неспешно, оглядывая дом одобрительным взглядом хозяина. Олег бросился помогать, суетясь, как мальчишка. Кристина стояла в дверях квартиры, улыбаясь напряженной, натянутой улыбкой.
— Заходите, Галина Петровна, — сказала она. — Рады вас видеть.
А внутри та холодная твердость росла, заполняя каждую клетку. Это было только начало.
Галина Петровна въехала не просто с вещами. Она въехала с уставом. Новый устав дома. Утром — чай только из самоварного чайника, который она привезла с собой. Вечером — просмотр новостей на полной громкости, потому что «слух уже не тот». Стирка — строго по понедельникам и четвергам, и никаких машинок-автоматов на коротких программах, только хлопковый режим с двойным полосканием, «чтоб химии не было». Её присутствие висело в воздухе густым запахом лаврового листа и лекарственной мази от суставов.
Кристина старалась не жить, а существовать на автопилоте. Работа, магазин, дом. В доме — тихое противостояние. Олег лавировал. Днем он был «любящим мужем», кивал Кристине, шептал: «Потерпи, скоро она уедет». Вечерами он становился «заботливым сыном»: слушал мамины воспоминания о трудной жизни, соглашался с её советами о планировании бюджета и вреде городской суеты.
— Олежек, — говорила Галина Петровна за ужином, накладывая ему в тарелку ложку картошки сверх меры, — ты бы Инне позвонил. У неё там с краном беда. А мужиков нормальных нет, одни жулики. Съезди, посмотри.
— Мам, я завтра с утра на объекте, — бормотал Олег, не глядя на Кристину.
— Ну так после работы. Она одна с детьми, пропадает. Кровиночка моя. Ты же брат.
И Олег после работы ехал к Инне. Возвращался поздно, пахнущий пайкой и чужим потом. «Помогал», — коротко бросал он в пространство. Кристина молчала. Молчание стало её оружием. Но оружием пассивным, оборонительным.
Инна звонила каждый день. Не Олегу, а Кристине. Сладким, сиропным голосом.
— Кристиночка, как мама? Адаптировалась? Олежка говорит, ты просто золото, так помогаешь. Я так тебе благодарна! Знаешь, а ты бы не могла завтра по пути с работы заехать к детям? Мне на собеседование, а оставить не с кем. Ты же почти тётя!
И Кристина, скрепя сердце, заезжала. Сидела в разоренной ремонтом квартире Инны, слушала, как плачет младший, пока старший дрался с соседским мальчишкой в прихожей. Чувствовала себя не человеком, а функцией. Удобной, бесплатной функцией в жизни семьи её мужа.
Доверие между ней и Олегом таяло на глазах, как майский снег, которого и не было. Они перестали разговаривать по-настоящему. Только бытовые диалоги: «Соль купил?», «Квитанцию за электрику заплати». По ночам он поворачивался к ней спиной и почти сразу начинал похрапывать — притворно, она это чувствовала. Он просто не знал, что ей сказать.
Перелом наступил в июне. Жара в городе стояла невыносимая. Квартира, и без того душная, превратилась в парник из-за того, что Галина Петровна боялась сквозняков и открывала форточку только на ночь. Кристина пришла с работы с дикой мигренью. В прихожей стоял незнакомый чемодан.
— Это чей? — спросила она у Олега, который копошился на кухне с чайником.
— А… это Инна, — он не смотрел на неё. — У неё там горячая вода отключили из-за ремонта, на неделю. Помыться негде. Она с детьми к маме приедет. Переночует пару ночей.
— С детьми? Здесь? — Кристина оглянулась. Их двушка, где в большой комнате уже жила свекровь, в маленькой — они с Олегом. — Где?
— В большой, с мамой. Ну, дети на матрасе. Мы потеснимся.
Это было уже за гранью. За гранью всякого смысла.
— Ты совсем охренел? — вырвалось у неё шёпотом, но таким густым от ненависти, что Олег вздрогнул. — Здесь и так тесно! Она привозит двоих детей, одного грудного, в однокомнатную квартиру, по сути! На неделю?!
— Кристина, не кричи, — он зашикал на неё, бросая взгляд в сторону закрытой двери большой комнаты. — Мама услышит. Неудобно же. Они в трудном положении!
— А я в каком положении? Я в своём доме, извини, в НАШЕМ доме, не могу ни пройти, ни повернуться! У меня уже месяц нервный тик! Я работаю, плачу за эту коробку, а чувствую себя постояльцем в приюте для твоих родственников!
Дверь в большую комнату открылась. На пороге стояла Галина Петровна. В одном халате, с влажными от пота волосами. Лицо было каменным.
— А я слышу, тут опять скандал. Опять Кристина недовольна. Детей приютить не хочет. Сирот.
— Галина Петровна, это не о детях…
— О ком же ещё? — свекровь перебила её, сделав шаг вперёд. — Я всё понимаю. Ты девушка городская, избалованная. Для тебя главное — твой комфорт. А мы — люди простые. Для нас семья — это святое. Помочь родной кровине в беде — это долг. Но тебе, я смотрю, такие понятия чужды.
Кристина смотрела на Олега. Ждала. Ждала, что он вмешается. Скажет: «Мама, не надо, это наше с Кристиной дело». Хоть что-то. Он же её муж. Он должен быть на её стороне. Хотя бы формально.
Олег опустил глаза и стал наливать воду в чайник, делая вид, что его это не касается. В этот момент в нём умерло что-то последнее, что ещё теплилось в Кристине. Любовь, надежда, жалость — испарились. Осталась лишь ледяная пустота и ясность.
— Хорошо, — сказала Кристина тихо, для третьего раза. И это «хорошо» было уже совсем другим. — Пусть ночуют. Я сегодня останусь у подруги.
Она повернулась, взяла сумку, которую даже не успела снять, и вышла. За дверью услышала голос Галины Петровны:
— Видишь, как правильно? Пусть остынет. А то совсем на голову села.
Она уехала не к подруге — не было близких подруг уже давно. Она сняла номер в самом дешёвом мотеле на окраине. Платила наличными. Сидела на краю продавленной кровати, смотрела на пятно на потолке и думала. Не о прошлом, а о будущем. О том, как это будущее отвоевать.
Следующие две недели стали спектаклем, в котором она играла роль покорной невестки. Вернулась. Извинилась перед Галиной Петровной за «нервы». Помогала Инне с детьми. Улыбалась Олегу. А сама вела тихую, методичную работу. Собирала чеки. Квитанции об оплате ипотеки, где чётко стояли суммы с её карты. Распечатывала переписку с Олегом, где он год назад писал: «Родная, наша квартира, наш угол, мы его вместе создали». Делала фотографии: как выглядела квартира до вторжения свекрови, и как — после. Захламленный балкон, чужой хлам в шкафах. Это был её архив. Её доказательства.
Олег, видя её покорность, расслабился. Стал откровеннее. Однажды, придя с «помощи Инне», проговорился:
— Представляешь, а у Инны сосед по площадке, электрик тот самый, который помогал, оказывается, в разводе. Хороший мужик. Она с ним так, поболтать иногда. Говорит, жизнь налаживается.
— А почему бы им не сойтись? — равнодушно спросила Кристина, глядя в монитор ноутбука.
— Ну, ты чего, у него двое своих. Хлопот не оберёшься. Да и Инна говорит, он несерьёзный.
Кристина только кивнула. Её не интересовали романы Инны. Её интересовало другое: почему Олег стал так часто бывать у сестры. Раньше — раз в неделю. Теперь — через день. И возвращался не просто уставшим, а каким-то странным: то раздражённым, то, наоборот, слишком оживлённым. На его телефоне появился пароль, которого раньше не было.
Она ничего не спрашивала. Выжидала. И дождалась.
В конце июня Галина Петровна объявила, что едет на неделю к дальней родственнице в деревню — помогать с посадками. «Воздухом свежим подышу». Кристина тут же предложила: «Олег, давай на выходные на дачу к моим коллегам съездим? Отдохнём». Он с радостью согласился.
Дача была хорошей отмазкой. На самом деле она никуда не поехала. В пятницу сделала вид, что уезжает с работы пораньше, собрала вещи. Вечером, когда Олег, уверенный, что она уже за городом, должен был быть «у Инны», Кристина вернулась в свою квартиру. Вернулась и замерла у двери. Из-за неё доносились звуки. Не детский крик. Не голос Инны. Доносился смех. Смех её мужа. И женский смех, но не сестринский, а… какой-то другой. Слишком игривый, слишком интимный.
Она вставила ключ, открыла дверь.
В гостиной, на их диване, сидел Олег. Рядом с ним — Инна. Но не та Инна, в растянутом свитере и с пучком. Эта была в одной из Кристининых шелковых рубашек, которая болталась на ней, но была застегнута лишь на пару пуговиц. Волосы распущены. На столе стояла бутылка вина и два бокала. Они сидели так близко, что почти касались друг друга. На полу валялись детские игрушки. Детей в квартире не было.
Тишина повисла густая, как сироп. Инна первая опомнилась. Она не отодвинулась, нет. Она как-то съёжилась, прижалась к Олегу, сделав испуганные глаза.
— Кристина… Мы… мы не ждали…
Олег побледнел. Потом покраснел. Его лицо исказилось.
— Ты… ты же на даче!
— Сюрприз, — сказала Кристина плоским, безжизненным голосом. Она оглядела сцену. Её рубашка. Её бокалы. Её муж. — Где дети, Инна?
— У… у мамы соседки. Я… я забежала на минутку, брата проведать, а тут жара… рубашку попросила…
— Надеть мою. И выпить моего вина. И посидеть с моим мужем в моей квартире. Без детей. Удобно.
Олег встал, заслонив собой Инну.
— Прекрати, Кристина! Ничего такого не было! Мы просто разговаривали!
— В моей рубашке? С распущенными волосами? — она засмеялась. Звук получился леденящим. — Олег, я не слепая. И не идиотка. Сколько уже длится этот цирк? С тех пор, как она «в слезах» к тебе прибежала, что муж её бросил? Или раньше?
Инна заплакала. Настоящими, обильными слезами.
— Как ты можешь такое думать! Это мой брат! Единственная опора! Я просто устала, мне не с кем словом перемолвиться! А ты… ты всегда нас чужими считала! Тебе плевать, что мы чувствуем!
— Всё, Инна, не надо, — пробормотал Олег, но в его голосе не было силы. Была паника. Паника пойманного с поличным.
Кристина не слушала. Она достала телефон, начала снимать. Прошлась по квартире: вот бокалы, вот бутылка, вот её открытый шкаф в спальне, откуда, видимо, и взяли рубашку.
— Прекрати снимать! — закричал Олег, пытаясь выхватить телефон.
— Не подходи, — она отступила к двери. — Тронешь меня — сразу вызову полицию. А потом объясни своим и её детям, почему дядя и тётя устроили дебош. Хотя… детям, наверное, уже всё объяснили? Что мама часто ночует у дяди, потому что «помогает»?
Инна завизжала, бросилась на Кристину с криком: «Ты стерва! Ты всё разрушила!». Олег едва удержал её. В этой сцене было что-то гротескное, нереальное. И самое нереальное — это лицо Олега. Не раскаяние, не ужас. Злоба. Чистая, неприкрытая злоба на неё, Кристину, за то, что она всё испортила, застала их, посмела нарушить их уютный, гнилой мирок.
— Убирайся, — прошипел он. — Убирайся из моего дома.
— Из нашего, — поправила его Кристина, опуская телефон. — И я не собираюсь никуда убираться. Убираться будете вы. Всей своей дружной, любвеобильной семейкой. Завтра же. А если нет — эти фотографии и видео, а также история всех переводов на твою сестру и мать за последние два года, включая те, что ты брал из нашего общего бюджета без моего ведома, улетят твоему начальнику. И в отдел кадров. И, думаю, соцсети оценят историю про брата и сестру, которые так «поддерживают» друг друга в трудную минуту.
Она видела, как кровь отливает от его лица. Он всё понял. Понял, что она не просто истеричка, которую можно заткнуть. Она — враг, который долго готовился к атаке.
— Ты не посмеешь…
— Посмею, — перебила она. Голос не дрожал. — У меня уже ничего не осталось, Олег. Ни тебя, ни семьи, ни иллюзий. Остался только этот дом. И я его не отдам. Ни тебе, ни твоей кровожадной родне. Выбирай: тихо и быстро собраться и исчезнуть, или громкий скандал, после которого ты потеряешь и репутацию, и, возможно, работу. Я ведь знаю про твои махинации с материалами на объекте. Случайно в твоей почте увидела.
Это был выстрел в упор. Он ахнул, словно его ударили ножом в живот. Инна перестала плакать, смотрела на брата с испугом.
— Ты… ты всё подстроила.
— Нет, — Кристина открыла дверь. — Это вы всё подстроили. Я просто перестала закрывать глаза. Завтра к шести вечера вас здесь не должно быть. Всех. Со всеми вещами. Ключи — в двери. Если что-то будет повреждено, пропадет — пиши пропало. Я всё спишу. И помни про мой архив. Он в надёжном месте.
Она вышла, не оглядываясь. На лестничной клетке было прохладно. Сердце колотилось где-то в горле, но руки не дрожали. Она спустилась на улицу. Шёл мелкий, противный дождь. Июльский. Её день рождения был через неделю. Она собиралась встречать его в Турции. Смешно.
На следующий день, ближе к вечеру, она вернулась с адвокатом. Квартира была пуста. Выметена дотла. Исчезли не только вещи Галины Петровны и Инны, но и половина её с Олегом общих вещей: хороший пылесос, электрочайник, набор инструментов. Мелкая месть. На кухонном столе лежали ключи и записка, написанная кривым почерком Олега: «Довольна?».
Она была довольна. Пустота в квартире была прекрасна. Она дышала. Не пахло лавровым листом и ложью.
Развод был долгим и грязным. Олег, подзуживаемый матерью и сестрой, пытался оспорить раздел, требовал половину стоимости квартиры, грозился судом. Но её архив, её хладнокровие и хороший адвокат сделали своё дело. Он отступил, забрав свою долю деньгами, которые она ему выплатила, продав часть мебели и взяв кредит. Она осталась в квартире. Одна.
Инна попыталась нанести последний удар. Анонимный звонок на работу Кристине, намёки, что она, мол, «нестабильна», «истеричка», «может навредить фирме». Но Кристину там знали годы, ценили. А Инну — нет. Её жалобы проигнорировали.
Прошёл год. Следующий июнь. Кристина стояла на балконе той самой квартиры. Но квартира была уже не та. Она сделала ремонт. Выбросила всё, что напоминало о прошлом. Переклеила обои, купила новый диван. Свой. Один.
На столе в комнате лежали документы на продажу. Она решила избавиться от этого места. Оно было вылечено, вычищено, но призраки иногда шевелились в углах. Пора было начинать с чистого листа. В другом районе. В другой жизни.
Телефон вибрировал. Незнакомый номер. Она ответила.
— Алло? — голос на том конце был пьяным, срывающимся. Олег. — Крис… Кристина. Это я.
Она молчала.
— Я… я всё понял. Они… они меня обманули. Инна… она ведь и с тем электриком, и ещё с кем-то. Мама всё знала. Они просто использовали меня. Как кошелёк. Как дурака. А ты… ты была права. Прости…
Он рыдал в трубку. Кристина слушала этот жалкий, пьяный лепет. Ничего. Ни жалости, ни злости. Пустота.
— Олег, — сказала она ровно. — Не звони сюда больше. Удачи.
И положила трубку.
Дождь, начавшийся с утра, закончился. Из-за туч выглянуло слабое, вечернее солнце. Оно отразилось в лужах на асфальте. Всё кончилось. И всё только начиналось. Она взяла папку с документами, крепко прижала её к груди и заперла дверь квартиры на ключ. Уже в последний раз.
Конец.