Меня зовут Лиза. И я, кажется, чуть не стала персонажем из плохого психологического триллера, снятого на бюджет знакомого дяди-режиссера, где главный злодей — не зловещий корпоративный магнат, а парень с очень правильными смузи и фразой «Я просто желаю тебе добра». История началась не с загадочного письма или подозрительной вакансии, а с самой банальной в мире вещи: с отношений. Ну, вы знаете, тех, что начинаются со взрыва эмоций, а заканчиваются… попыткой мягко обновить твою операционную систему.
Антон был эталоном «сознательного» парня. Не в плане того, что помнил, где оставил носки, а в духе «осознанности», «экологичности» и «работы над собой». Он медитировал ровно двадцать минут утром и десять вечером, ел киноа, говорил «я-сообщениями» и искренне верил, что мир можно улучшить, правильно расставляя книги по фэн-шуй. Я, грешным делом, подумала: «Вау! Стабильность! Зрелость! Он не путает борщ с томатным супом!». Ах, наивная.
Подозрения зашевелились где-то на третий месяц. Не явные, а такие, будто в комнате идеально чисто, но откуда-то дует. И пахнет… ладаном и манипуляцией. Теперь, оглядываясь назад, я могу составить идеальный гипнотический чек-лист. Своего рода «Путеводитель по газлайтингу для чайников, или Как не потерять себя, пока тебе втолковывают, как надо жить».
Признак первый: Матрица реальности, или «Мы с тобой живем в разных мирах? Нет, детка, просто твой мир — неправильный».
Все началось с мелочей. Я обожаю старые, дурацкие комедии с Луи де Фюнесом. Для меня это терапия. Уставшая после работы, я включала «Жандарма из Сен-Тропе» и хохотала до слёз.
— Лиза, — говорил Антон, заглядывая в гостиную с видом просветлённого гуру, — ты же понимаешь, что это инфантильный юмор, построенный на стереотипах? Он не развивает, а деградирует. Давай лучше посмотрим документалку о нейропластичности.
Я отмахивалась: «Да расслабься, это просто смешно!».
На следующий день он прислал мне статью «Как контент, который мы потребляем, формирует наши нейронные связи». Через неделю — лекцию о важности «интеллектуального рациона». Мои комедии стали «симптомом избегания глубоких чувств», любовь к поп-музыке — «страхом перед сложными эмоциями классики», а желание просто поболтать ни о чём за бокалом вина — «неспособностью к осознанной дискуссии».
Это не было агрессивной критикой. Это была «забота». Он создавал новую реальность, где его предпочтения были объективно «правильными», «развивающими», «здоровыми», а мои — «ошибочными», «примитивными», «токсичными». Моя карта мира медленно стиралась, а на её место клали его, нарисованную стерильными линиями высоких материй. Я начала сомневаться в собственном вкусе. А сомнение в «малом» — первая ступенька к сомнению в «большом»: в своих решениях, чувствах, мыслях.
Признак второй: Словарь нового языка, или «Если ты не говоришь на моём наречии, ты просто нем духовно».
Антон ввёл в наш обиход особый лексикон. Это был настоящий новояз. Фразы-амортизаторы, которые обесценивали любую живую эмоцию.
Я злилась из-за того, что он опоздал на час, не предупредив.
— Лиза, я чувствую твою агрессию, — говорил он, сохраняя ледяное спокойствие. — Но давай не будем давать волю низкочастотным вибрациям. Это просто триггер, который показывает тебе область для роста.
Я плакала от усталости и выгорания на работе.
— Твои слёзы — это интересно, — рассуждал он. — Это твоя внутренняя девочка ищет внимания. Давай познакомимся с ней, но не будем ей потакать.
Мои чувства перестали быть просто чувствами. Они стали «триггерами», «вибрациями», «внутренними детьми», «проекциями». Настоящий, живой дискомфорт растворялся в этой терминологической каше. Нельзя же обижаться на «триггер», верно? Это же не человек обидел, это у тебя «задели травму». Постепенно я начала ловить себя на мысли, что прежде чем выразить эмоцию, я мысленно переводила её на его язык: «Не «я в ярости», а «я испытываю всплеск низкочастотных вибраций из-за несогласованности его действий с моими ожиданиями». Звучало настолько абсурдно, что сама эмоция умирала, не родившись. Я стала немой в собственном эмоциональном пространстве.
Признак третий: Петля когнитивного диссонанса, или «Да, но…».
Это был его коронный приём. Любое моё достижение, радость, уверенность он мягко, но неумолимо ставил под сомнение, добавляя ложку дёгтя в бочку мёда.
Я получила премию, ликовала.
— Поздравляю, солнышко! Это так здорово! — обнимал он. А через паузу: — Но ты не боишься, что теперь на тебя ляжет ещё больше ответственности? И как это впишется в наше стремление к простоте и балансу? Деньги, конечно, приятны, но не становятся ли они новой иллюзией успеха?
Я выбирала платье для свадьбы подруги.
— Ты в нём смотрится потрясающе! — восхищался он. — Правда, цвет немного кричащий… не отвлекает ли это от твоей природной красоты? И, кажется, фасон немного обезличивает. Но если тебе нравится — конечно, бери!
Эти «да, но…» действовали как градусник, который всегда показывает температуру на полградуса выше нормы. Ничего не было идеально, ничто не приносило чистую, беспримесную радость. Каждая моя победа тут же обрастала сомнениями, каждый выбор — потенциальной ошибкой. Мозг, уставший от постоянного анализа «а что, если это неправильно?», начинал сдаваться. Проще же спросить у него: «Как ты думаешь?». И он, о чудо, всегда думал. Имел чёткое, «осознанное» мнение.
Признак четвертый: Ритуалы присвоения, или «Наш путь».
Всё стало «нашим». Не в романтическом смысле, а в тоталитарном. У нас должен был быть «наш» режим дня (вставать в 6 утра на йогу), «наша» диета (веган, без глютена, без сахара, без всего, что делало жизнь вкусной), «наш» круг общения (только «светлые», «развивающиеся» люди), «наш» план на жизнь (переезд через год в экопоселение, конечно).
Когда я робко намекнула, что, может, моё тело не хочет вставать в шесть, а хочет выспаться, я увидела в его глазах не разочарование, а… испуг.
— Лиза, но мы же договорились идти по пути развития вместе. Если ты сходишь с пути, что будет с нашим будущим? Ты же разрываешь общее поле.
Любое отклонение от «нашего» курса трактовалось как предательство, как угроза священному союзу. Мои индивидуальные желания растворялись в этом «мы». Я перестала быть Лизой, которая чего-то хочет. Я была частью системы «Лиза-и-Антон», и сбой в программе под названием «Лиза» угрожал краху всей конструкции. Это был гениальный ход: ты борешься уже не за свои «хочу», а против «нашего» счастья. И чувствуешь себя эгоисткой, разрушительницей, слепым винтиком, выпавшим из прекрасного механизма.
Признак пятый: Пророк в своём отечестве, или «Только я вижу в тебе богиню. И только я знаю, как с ней обращаться».
Это был самый коварный уровень. Антон мастерски сочетал обесценивание с возвеличиванием. Он говорил, что я «не от мира сего», что «обычные люди» меня не понимают, что моя работа в офисе — это «растрата божественного дара». Он рисовал образ меня-богини, меня-творца, меня-невероятной сущности. Но этот образ был хрупким, глиняным, и только он, Антон, знал, как его лепить и обжигать.
— Твои родители не поддерживают твои духовные поиски, потому что они в матрице, — говорил он. — Твоя подруга Катя смеётся над медитациями, потому что боится твоего роста. Они все тянут тебя вниз. Только здесь, со мной, ты можешь быть собой. Настоящей.
Я оказалась в золотой клетке, где тюремщик убеждал меня, что я — феникс, которому тесно в этом мире, и только в этой клетке я в безопасности. Он изолировал меня от прежней поддержки, перекраивая моё восприятие близких. Их здоровая критика становилась «злобными атаками», их беспокойство — «желанием контролировать». Мир сузился до размеров его квартиры, заставленной кристаллами и палочками благовоний.
Кульминация, или Пробуждение по будильнику.
Всё рухнуло в один вечер. Вернее, не рухнуло, а тихо щёлкнуло, как выключатель. Мы сидели и «осознанно» пили чай из редких гималайских трав. Я должна была «прочувствовать каждую ноту вкуса». Я смотрела на его спокойное, самодовольное лицо, на густые клубы пара от чая, на немую комнату, где даже часы тикали как-то осознанно. И вдруг мне дико, до истерики, захотелось посмотреть какой-нибудь абсолютно тупой, пошлый скетч. Взорвать это напряжение. Я сказала:
— Знаешь, давай включим что-нибудь смешное. Ну, совсем глупое.
Он медленно поднял на меня глаза.
— Лиза, опять? Это твой страх перед тишиной и глубиной. Давай останемся с этим чувством. Проживём его.
И в этот момент я его увидела. Не его, а себя. Со стороны. Девушку в удобных льняных штанах, сидящую в позе лотоса, с лицом, застывшим в маске правильности, которая дико хочет громко материться и смотреть «Камеди Клаб». Девушку, которая боится захотеть чаю с пятью ложками сахара и бутерброд с колбасой. Которая переводит свои слёзы на язык внутренних детей. Которая спрашивает разрешения на собственные мысли.
Меня охватил такой приступ иронии по отношению ко всей этой ситуации, что я чуть не прыснула. Это же был не триллер, это был абсурдистский фарс!
— Знаешь что, — сказала я, вставая. — Я не буду «проживать этот страх». Я пойду его реализую. Пойду съем пиццу, запью её сладкой газировкой, включу дешёвую комедию и буду ржать так громко, что потревожу соседей. А потом позвоню маме и расскажу, как ты мне тут нейропластичность втолковывал. Она оценит.
На его лице было такое искреннее недоумение, будто у него на глазах заговорил и потребовал пива стул для медитаций. Он начал что-то говорить про «срыв», «регресс», «уход от реальности».
— Антон, — перебила я его, уже на пороге. — Это и есть моя реальность. Со всем её глупым, неосознанным, низкочастотным, сахарным великолепием. А твоя — пусть останется с тобой. И с твоим идеальным, правильным, безглютеновым будущим.
Дверь закрылась не с грохотом, а с очень приятным, материальным, «несознательным» щелчком.
Эпилог, или Чек-лист для выживания в гипно-лесу.
Прошло полгода. Пицца была восхитительна. Комедии — по-прежнему смешны. А я составила свой чек-лист, памятку для прохождения через любые попытки бессознательного (или очень даже сознательного) управления.
- Доверяйте своему «дурному вкусу». Если вам что-то искренне нравится — будь то дурацкие сериалы, поп-музыка или комиксы — а вас убеждают, что это «низко», это первый звонок. Ваша радость — ваш компас.
- Бойтесь словаря, который отменяет ваши чувства. Если вашу злость называют «триггером», обиду — «проекцией», а усталость — «низкими вибрациями», заговорите на родном языке. «Мне больно. Мне обидно. Я злюсь». Это обезвреживает любые термины.
- Ловите «да, но…». Любая фраза, после которой ваша радость меркнет, а уверенность даёт трещину — это красный флаг. Научитесь мысленно ставить точку после «да». И цените людей, которые ставят её вместе с вами.
- Разделяйте «мы». Здоровое «мы» рождается из двух сильных «я». Если «мы» поглощает ваше «я», требуя отречься от своих привычек, мечтаний, ритма — бегите. Вам предлагают не отношения, а секту для двоих.
- Проверяйте источник «истины». Если кто-то позиционирует себя как единственного проводника в вашу «лучшую жизнь», единственного, кто вас «по-настоящему понимает», — это ловушка. Вас заманивают в одиночную камеру с зеркальными стенами, где отражаться будет только его лицо.
Гипноз — не только цыганский пасс глазами и маятник. Самый опасный гипноз — это медленное, ласковое, под соусом заботы, переписывание вашей реальности. Ему противостоит только одно оружие — здоровый, едкий, беспощадный сарказм по отношению к самой ситуации и жёсткая, бескомпромиссная любовь к собственному несовершенному, но такому живому «я». Со всеми его «низкими вибрациями» и тягой к простым радостям. В общем, если вам предлагают «осознанность», которая отменяет вашу личность, — вежливо посылайте на йогу. Одного. А сами идите есть торт. Без глютена. Или с глютеном. Это будет ваш осознанный выбор.