Книга Нины Николаевны Берберовой (1901-1993), которую я читала, напечатана по берлинскому изданию 1936 года (написана в 1934-1935 гг.).
Но тут вышла интересная история: само издание это весьма неудачное: мелкий шрифт, читать трудно. И поэтому я нашла текст в интернете. Интернетный текст предваряло весьма интересное авторское предисловие, которого нет в моей бумажной книге. Как оговаривает сама Берберова, это предисловие было написано ею специально для французского издания 1987 года.
Во-первых, в этом предисловии Нина Николаевна говорит о биографической литературе в целом, о том, что в 1930-х годах выработались, наконец, определённые каноны написания биографий – без прямой речи, с использованием архивных документов, грубо говоря, без отсебятины. И свой биографический труд о Петре Ильиче Чайковском (1840-1893) Нина Берберова решила написать именно в таком ключе. Она изучила имеющиеся архивные материалы, переписку и дневники композитора, лично встречалась с людьми, знавшими Петра Ильича – с Рахманиновым, Глазуновым, с вдовой брата Чайковского, Анатолия Ильича – Прасковьей Владимировной Чайковской, с близким другом композитора – Владимиром Николаевичем Аргутинским.
Во-вторых, Нина Николаевна объясняет, почему она решила написать не столько о Чайковском-композиторе, сколько о Чайковском-человеке, со всеми его особенностями и тайнами, если вы понимаете, о чём я говорю. В те года, когда свой труд писала Нина Берберова, об этом говорить ещё было не принято, хотя на Западе секрет уже секретом не был: в 1923 году был опубликован и переведён на многие языки дневник брата Чайковского – Ипполита Ильича. И Берберова решила, что и русскому читателю пора узнать интересные подробности о жизни знаменитого композитора.
Почему эту книгу взялась читать я? Отнюдь, не из-за пикантных подробностей: это уже ни для кого не секрет, и Чайковский от этого не перестал быть гениальным композитором. Нет, меня привлёк другой факт, не бывший известным мне ранее.
Я уже неоднократно упоминала, что в год 200-летия восстания декабристов в нашей библиотеке проходит цикл лекций, темой которых мы взяли судьбы жён декабристов. И вот при работе над текстом очередной лекции – о декабристе Василии Давыдове и его жене Александре Ивановне я неожиданно для себя узнала, что один из сыновей Давыдовых – Лев Васильевич – был женат на сестре Чайковского Александре Ильиничне, и их семеро детей, внуков декабриста Давыдова, были одновременно и племянниками Петра Ильича Чайковского. Поскольку у самого композитора детей не было, к своим племянникам он относился очень хорошо. Из семьи Давыдовых он особенно выделял двоих – Татьяну и Владимира. Оба они, к сожалению, рано ушли из жизни – по разным причинам.
Татьяна Львовна умерла в 25 лет от сердечного приступа, вызванного передозировкой морфина (предположительно; по другой версии, которую поддерживает Берберова, – покончила с собой). А Владимир Львович – любимый племянник и близкий друг композитора (подробности уточнять не будем) - стал наследником и распорядителем доходами с авторских прав Чайковского; он купил впоследствии дом Чайковского в Клину. К сожалению, он был зависим от морфина и опиума и покончил с собой в 35 лет, застрелившись.
Именно эти неожиданные для меня сближения и подстегнули мой интерес к книге Берберовой: говорить о личной жизни Чайковского и обойти стороной личность Владимира Львовича Давыдова невозможно. И личность этого человека интересует и Нину Николаевну. Она сама пишет в предисловии:
«Боб Давыдов был мне в высшей степени интересен».
Упоминает Берберова и Сергея Михайловича Волконского, русского театрального деятеля и литератора, о котором она пишет, что он был
«внуком декабриста Поджио и жены декабриста Волконского».
То есть, Берберова поддерживает версию о том, что сына Михаила Мария Волконская родила всё же не от мужа, а от Александра Поджио. Но это, между прочим, не доказано.
Казалось бы, какое мне до этого дело, кто с кем и кто от кого? Дело в том, что я практически весь год была погружена в тему декабристов, и некоторые моменты изучены мною не скажу, что досконально, но всё же достаточно подробно.
Всё это относится к предисловию Нины Берберовой к своей книге о Чайковском. А теперь переходим к основному тексту. Мой отзыв на книгу Берберовой получился очень объёмным, и я прошу запастись терпением тех, кому это интересно.
Жизнь Петра Ильича Чайковского описана Берберовой с самого раннего детства, можно сказать, с рождения. И автор отмечает, что буквально с младенчества Петя отличался от своих братьев и сестёр (а рос он в многодетной семье) – был экзальтированным, чувствительным, очень эмоциональным, можно даже сказать нервно-неуравновешенным. Гувернантка-француженка называла его «стеклянным мальчиком».
Что интересно, из музыкальных инструментов в доме Чайковских была только оркестрина, то есть, механический самоиграющий музыкальный инструмент, который имитировал звучание симфонического оркестра, - такой механический органчик. Оркестрину отец семейства, Илья Петрович, вывез из Петербурга, когда получил назначение на пост начальника железоделательного завода на Урал, в посёлок Воткинского завода, где, собственно, в 1840 году и родился будущий композитор.
Петя так тянулся к музыке, что пришлось нанять ему учительницу из крепостных. Надо сказать, что музыкальные занятия влияли на психику ребёнка не очень хорошо: он сильно возбуждался, плохо спал, плакал по ночам.
Когда Петру исполнилось 8 лет, отец вышел на пенсию, и семья вернулась в Петербург, где Петю и его брата Николая отдали в пансион. Здесь Пётр начал и серьёзно заниматься музыкой, посещать театры.
В 10 лет его определили в Петербургское Императорское училище правоведения – одно из лучших учебных заведений России, закрытое мужское учебное заведение, в подготовительный класс.
Петя был тихим и слезливым, он плохо вписался в атмосферу училища, он скучал по маменьке.
Детство Пети закончилось в 1854 году, когда от холеры умерла любимая маменька. За её гробом шли шестеро детей, из которых старшему было 16 лет. Их отец в это время лежал почти при смерти от той же холеры. К счастью, ему удалось выжить.
А годом раньше в класс, где учился Пётр, пришёл новичок – красавец, умница, поэт Алексей Апухтин, Лёля, как его называли. Они были ровесниками, но Апухтин был гораздо взрослее, опытнее, более цельным, уже сложившимся как личность и уже знаменитым. Он стал для Чайковского кумиром. Апухтин научил Чайковского курить, да много чему научил, и вообще, можно сказать, развернул жизнь Чайковского в другую сторону. Развернул и пропал. Чайковский
«…не мог простить ему одного письма в Москву, полученного перед отъездом: когда-то, в юности, этот человек разрушил в нём очень многое, сейчас стрелы его уже не долетали до Чайковского. Сам Апухтин, в двадцать пять лет померкший, не сознавал этого, и по-прежнему старался влить в него яд сомнения в себе, сомнения в своём призвании, а главное – «серенькая жизнь» трудолюбивого друга раздражала завистливого Мефистофеля».
Между прочим, интересные и несколько необычные взгляды Апухтина были высказаны в том самом письме Чайковскому: Апухтин писал о том, что
«…занятие, выбранное по вкусу и склонности, не есть труд, что музыкальная деятельность для тебя такой же труд, как для М-а покупка нового галстука. Неужели же то, что я любуюсь красотой Х-а, считать тоже трудом?»
То есть, по мнению Апухтина, труд – это то, что нам «трудно», не доставляет радости; то, что мы должны проделывать лишь ради своего пропитания.
Сам Апухтин, кстати, был талантливым поэтом и прозаиком: на его стихи написаны красивые романсы (в том числе и Чайковским), он – автор гениального «Сумасшедшего» («Садитесь, я вам рад…»), писал он и прозу (я отложила себе для прочтения его прозу). Но, судя по его строкам из письма Чайковскому, относился он к литературному творчеству не серьёзно, слегка свысока, а может, просто завидовал Чайковскому, что тот смог бросить нелюбимую государственную службу, стабильное и обеспеченное будущее, и заниматься тем, что ему нравится, а сам Апухтин не смог сделать такой решительный шаг. Впрочем, Алексей Апухтин – это отдельная тема и я вернусь к ней, когда прочитаю его прозу.
А Чайковский – да, - окончив училище правоведения и поработав некоторое время в юриспруденции (в одном департаменте с Апухтиным), потом просто перестал ходить в департамент, потому что это был не его путь! А его путь – это консерватория, это уроки Антона Рубинштейна, это – музыка!
Как ни странно, Антон Рубинштейн не видел в Чайковском большого таланта, и порекомендовал молодого композитора, вполне успешно закончившего консерваторию, своему брату Николаю Григорьевичу Рубинштейну забрать его в Москву, преподавать в московскую консерваторию.
Чайковский и женщины – тема весьма непростая. Но, как бы то ни было, женщины были в жизни Чайковского.
Дезире Арто (1835-1907) - бельгийка, дочь валторниста Парижской оперы, племянница известного скрипача, была женщиной необыкновенной. Впервые она приехала на гастроли в Россию в 1868 году, уже будучи известной певицей. Она была некрасива, но умна, остроумна и очень талантлива – и как певица, и как артистка. Чайковский был ею очарован до такой степени, чувства их были взаимными, и речь даже заходила о женитьбе. Но Дезире была на пять лет старше Чайковского, и её мать считала, что дочери нужен более взрослый муж и, желательно, не из России. Да и друзья Чайковского не считали этот предполагаемый брак удачным, предполагая, что в нём Чайковский станет только мужем знаменитой жены.
Пётр Ильич советовался с отцом, высказывая ему свои сомнения, но отец был рад за сына, что тот нашёл свою любовь, и, в принципе, был не против их свадьбы.
Договорились, что сейчас Дезире уедет на гастроли в Варшаву, а по возвращении они всё решат. Она уехала, и месяц спустя вышла замуж за известного баритона.
Почему так произошло? Вроде бы, перед её отъездом её посетил Николай Григорьевич Рубинштейн с каким-то важным и деликатным разговором…
Чайковский, конечно, переживал, но где-то в глубине души чувствовал и облегчение. От той поры остались лишь грустные романсы, посвящённые ей, Дезире…
Но мысль о женитьбе не ушла, хоть Чайковский изначально ставил себе цель – жениться, чтобы прекратились все кривотолки вокруг него, причинявшие огорчения близким ему людям. Он очень хотел стать «как все».
«Я ищу пожилую женщину, не претендуя на пылкую страсть»,
- писал он другу.
Странно, но многие говорили, что Чайковскому лучше многих удаётся выразить в музыке любовь. Он умел выразить в музыке любовное отчаяние, как никто другой, несмотря на то, что он никогда никого по-настоящему полно не любил и не знал счастливой жизни вдвоём.
Его переписка с Надеждой фон Мекк (1831-1894), богатейшей вдовой, матерью одиннадцати (на тот момент) детей, началась в 1876 году. Она написала ему первой и заказала несколько музыкальных аранжировок. К тому времени она год как овдовела. Петру Ильичу общаться с ней было комфортно: она была стара (46 лет) и щедра (слова Берберовой, не мои) и ничего от него не требовала в личном плане. Он просил у неё взаймы денег, он посвятил ей Четвёртую симфонию. Она стала ему лучшим другом, хоть даже на «ты» он её ни разу не назвал. Благодаря её деньгам, он мог заниматься творчеством, не думая о насущном.
До неё доходил слух, что ему неинтересны женщины, но она всё же надеялась, думала, что он просто ещё не встретил ту, единственную… Чайковский нравился женщинам, и Надежда Филаретовна испытывала муки ревности, когда узнавала, что он, кроме неё, пишет многостраничные письма молоденьким консерваторкам.
Когда Чайковский устал от преподавания в московской консерватории, Надежда Филаретовна пригласила его во Флоренцию, где в то время проживала сама и где сняла ему отдельный дом с роялем, лично заполнила библиотеку книгами на свой вкус, приготовила даже русские папиросы (вдруг итальянские не понравятся!).
Принято считать, что в реальной жизни они никогда не встречались и голосов друг друга не слышали, но, когда Чайковский жил во Флоренции (по соседству с тем домом, в котором жила она), он, зная, в котором часу она выходит на прогулку, потихоньку смотрел из-за шторы на неё. Один раз он видел её и в театре, издалека. Сталкивался с ней и в её имении, где гостил. Она, на его взгляд, была стара и некрасива. На самом деле, она была старше его всего на 9 лет. Сейчас таким никого не удивишь.
Будучи во Флоренции,
«Весь этот месяц был отравлен страхом, что она захочет, чтобы он пришёл к ней…».
Он одновременно боялся и встретиться с ней лицом к лицу, и потерять её деньги. Вот ведь неблагодарный какой! Успокоился он только тогда, когда понял, что она не будет настаивать на личной встрече. А она… для неё жизнь вблизи Чайковского и его письма стали единственной радостью.
«Она старела и безумствовала, и иногда сама не понимала, что с ней происходит. Бывали дни, когда в ней просыпалось что-то материнское к нему, и от этого чувства становилось ещё больнее»
Как же она ревновала его к жене!
«Я ненавидела эту женщину за то, что Вам было с ней нехорошо, но я ненавидела бы её ещё в сто раз больше, если бы Вам с нею было хорошо. Мне казалось, что она отняла от меня то, что может быть только моим, на что я одна имею право, потому что люблю Вас, как никто, ценю выше всего на свете»
Она давала ему столько денег, что он мог бы жить безбедно. Он и жил. Путешествовал с комфортом по России и по заграницам по два раза в год, одевался с иголочки, ни в чём себе не отказывал.
Когда Чайковский стал, наконец, знаменитым и перестал так остро нуждаться в деньгах, он стал писать Надежде Филаретовне всё реже, да и она наконец поняла, как она в нём ошибалась. Впрочем, как она могла в нём не ошибаться? Она же его совсем не знала. Она просто выдумала его себе. Их разрыв был неизбежен. Если, конечно, было что рвать, кроме денежных отношений. Она первая перестала ему писать, как отрезала. Он обиделся.
«Она думала, что он «дух», - он очень заботился о своём теле. У него развивался катар, и вопросы аппетита, желудка, бессонницы занимали его чрезвычайно. Она думала, что он, по душевной мягкости своей, любит детей, он бегал за маленькими майдановскими школьниками, боясь быть замеченным взрослыми. Она думала, что рюмка коньяку лечит его от бессонницы, - он иногда пьянствовал до беспамятства. Она думала, что он в жизни своей не нашёл той женщины, которую мог бы любить, - для него всякая женщина была Антониной Ивановной».
Антонина Ивановна Милюкова (1848-1917), как и Надежда Филаретовна, тоже написала ему первой, причём в первом же письме призналась ему в любви. Они были слегка знакомы, но он, похоже, её не запомнил совсем.
Он как раз в то время начал работать над «Евгением Онегиным», и было у него желание дать ей отповедь, как Онегин Татьяне: мол, негоже так себя вести благовоспитанным девицам. Но сдержался: а вдруг это судьба?
Антонина Ивановна тоже была музыкантшей, правда, в консерватории не доучилась, бросила, но она не знала ни одного произведения Чайковского, выходит, интересовалась им просто как личностью, как мужчиной.
После первого же их свидания (чаепития) у неё на квартире она стала жёстко шантажировать Чайковского: мол, вы были у меня в гостях вечером, теперь, как честный человек… иначе я покончу с собой…
Он честно сказал ей, что не любит её и никогда не полюбит. Но её и это устраивало. Свадьбу сыграли в июле 1877 года.
Свою ошибку он понял уже во время венчания, но обратной дороги не было. Он хотел с помощью женитьбы спрятать свою сущность, но получилось наоборот: он выдал себя с головой, не сумев скрыть своё отвращение к жене, такое сильное, что ему хотелось умереть.
Через две недели он постарался уехать от молодой жены в Каменку, где жила с мужем и семью детьми его сестра Александра Ильинична Давыдова, бывшая замужем за сыном декабриста Василия Давыдова Львом Васильевичем. Но Александра Ильинична, думая, что между молодыми супругами случилась обычная размолвка, пригласила в имение и Антонину Ивановну. Та, приехав, рассказала всю правду об их отношениях Давыдовой и пригрозила написать всё отцу Чайковского, если он подаст на развод и не будет её содержать. Чайковский в отчаянии просит денег у Надежды Филаретовны, и она ему не отказывает. Вот в такой западне оказывается Пётр Ильич. Она грозит ему, что если не будет денег, она предаст всё гласности, а он огрызается, что если она расскажет, то не будет ей денег. Как он мог в таких условиях работать, писать музыку – а именно в это время он писал оперу «Евгений Онегин» - большой вопрос. Немного успокаивали его лишь путешествия по Европе, которые оплачивала Надежда Филаретовна.
Чайковский хотел развестись с Антониной Ивановной, но она надеялась на улаживание совместной жизни и на переговоры не шла. Они так никогда и не развелись, хотя жили отдельно друг от друга.
Утешал Петра Ильича преданный слуга и близкий друг Алексей Софронов, Алёша или Лёня, живший с композитором со своих 12 лет. Как пишет Берберова, Алёша умел успокаивать композитора, расчёсывая ему голову гребешком. Пётр Ильич от этих манипуляций успокаивался и засыпал.
«Это был не только слуга, это была нянька, это была необходимость в жизни, утешительная, успокоительная, без которой всё прочное становилось зыбким, без которой всё простое усложнялось мучительно».
Когда Алёшу забрали в армию, с Чайковским случился припадок – обморок, крики, конвульсии.
Исследователи жизни композитора не приходят к однозначному выводу о том, какие отношения были у Чайковского с его слугой, но стоит прочитать письма Петра Ильича к нему, всё становится предельно ясно.
«Голубчик мой, Лёня, - писал он. Получил сегодня утром твоё письмо. Мне и радостно и грустно было читать его. Радостно, потому что хочу иметь часто известия о тебе, а грустно потому, что письмо твоё растравляет мою рану. Если бы ты мог знать и видеть, как я тоскую и страдаю оттого, что тебя нет!»
Это письмо барина своему слуге?
Я уже упоминала, что Пётр Ильич вырос в многодетной семье: у него было четыре брата и две сестры.
Интересна судьба младшего брата Петра Ильича – Модеста (1850—1916). Он, как отмечал с горечью сам композитор, стал его двойником. Модест Ильич хотел бы стать драматургом, он писал пьесы и либретто к музыке брата, но, видимо, чтобы было на что жить, сначала окончил во Франции специальную школу и стал преподавателем сурдопедагогики, после чего поступил работать преподавателем в семью московского миллионера Конради, обучать его глухонемого сына Колю. Преподаватель из Модеста Ильича получился хороший, мальчик не просто социализировался в обществе, но научился говорить, понимать по губам, писать на нескольких языках. После развода родителей Коли и смерти его отца мальчика Модест Ильич стал его попечителем.
Не очень удачно сложилась жизнь у сестры Чайковского Александры Ильиничны Давыдовой (1842—1891), из-за интереса к которой я и взялась читать эту книгу. Она в браке с сыном декабриста Давыдова родила семерых детей. Она, страдая болезнью печени, кололась морфином, её дочери, подросши, страдая истериями, тоже не брезговали тем же препаратом. Её жизнь не была долгой, она не дожила и до 50 лет.
Чайковский очень любил своих племянников и племянниц Давыдовых: Танечку, Аннушку (которая вышла замуж за сына Надежды Филаретовны Николая Карловича фон Мекка), но особенно любимца семьи – Володю, которого ласково называли Бэби, а когда подрос – Боб.
Его племянница Таня (1861-1887) вне брака родила сына Георгия (1883-1940). Мальчика, взял к себе на воспитание старший брат Петра Ильича Николай Ильич: своих детей у них с женой не было. О том, что Таня родила ребёнка, не знали даже её родители: эту тайну она открыла только дяде Пете, и он вместе с братом Модестом вывез её в Париж якобы для лечения у доктора Шарко. Татьяна Львовна умерла в 25 лет от передозировки морфина. Чайковский знал, что к морфину её приучила мать.
«Среди всего этого тяжёлого и печального семейного беспорядка растёт Боб, который пока ещё ребёнок, мальчик, к которому ещё нельзя Чайковскому приблизиться, которым нельзя завладеть целиком, на него можно только любоваться, наезжая в Каменку»
Весьма откровенно, да?
«Он делает успехи в музыке и – кто знает! – быть может, будет музыкантом. Он замечательно рисует, он поэт, он пишет стихи. Он терпеть не может обычных мальчишеских игр и драк. Он питает страсть к цветам, хочет быть ботаником и собирает гербарий. Он не знает, что лучше – птицы или бабочки, вся его жизнь полна восхищения перед всем, что он видит».
Чайковский гулял с племянником, играл с ним в мальчишеские игры, музицировал в четыре руки, был тапёром, когда Боб с сёстрами устраивал танцевальные вечеринки.
«Боб вырастал в юношу, и с каждым приездом всё труднее было Чайковскому от него отрываться».
Нина Николаевна Берберова не переступила грань, рассказывая об отношении Петра Ильича к племяннику, она очень аккуратно коснулась этой темы, а обойти тему было нельзя, потому что Владимир Давыдов сыграл в жизни Чайковского важную роль.
Когда Чайковский, устав от постоянных разъездов, обосновался в Клину (а было ему уже за 40), то одна комната в доме была отведена Бобу – на тот случай, если он захочет сюда приехать. С этого времени начала угасать дружба Чайковского с Надеждой Филаретовной, отчасти потому, что он вошёл в зенит своей славы, и уже не так сильно нуждался в участии и поддержке.
«Он был уже в том периоде славы, когда не он гонится за людьми, а его ищут»
Боб постоянно навещал дядюшку, и Пётр Ильич тоже ездил к нему в Петербург, где юноша учился правоведению. Боб вырос очаровательным и капризным юношей, и предпочитал общество своих сверстников обществу Чайковского. Хотя знал, что Чайковский написал завещание на него.
«Все права свои – авторские, как русского композитора, - он оставлял ему, Бобу Давыдову, - он этим как бы дарил ему всё, сотворённое когда-либо, всё, самое дорогое. Алёше он оставлял обстановку Клинского дома; капиталы, если таковые окажутся, - Жоржику, незаконному Таниному сыну, усыновлённому Николаем Ильичом; ему полагалась, кроме того, пенсия в сто рублей в месяц. Младшему Бобиному брату, Уке, он просил отдать эмалевые часы».
Владимиру Львовичу Давыдову была посвящена и последняя симфония Чайковского, Шестая Патетическая, которую он считал своим лучшим творением.
Чайковский на страницах книги Берберовой – несчастный человек, талантливый и одинокий, известный и никому не нужный, страдающий и пьющий, чувствующий свою близкую смерть.
За пару лет до смерти он побывал в Америке, его там встречали с восторгом, а он, восхищаясь высотными домами и техническими новшествами, по ночам плакал от одиночества, от тоски по Бобу.
Когда он заболел холерой от случайно выпитой сырой воды, он сразу понял, что это конец. Рядом с ним до самого конца были Боб и братья – Модест и Николай.
Боб – Владимир Львович Давыдов – покончил с собой в 1906 году, застрелившись, во время приступа белой горячки. Правда, об этом в книге Берберовой ничего нет, её повествование заканчивается со смертью Чайковского.
В начале своего отклика я писала, что Берберова написала книгу не о творчестве Чайковского, а о его жизни. А я бы даже сказала, не о реальной жизни, а о духовной – о чувствах, мыслях и переживаниях нашего великого композитора.
Грустная книга.