Вечер начинался с тишины, той самой, густой и звенящей, которая бывает перед бурей. Катя накрывала на стол, механически расставляя тарелки. Вся ее сущность была там, в больнице, где под капельницами угасала ее мама, Лидия Петровна. Но жизнь требовала бытовых ритуалов — ужин, разогретый суп, ожидание мужа.
Ключ повернулся в замке, и в квартиру вошел Андрей. Он не просто вошел — он ворвался, принеся с собой сгусток холодного уличного воздуха и такого же ледяного напряжения. Дверь захлопнулась с излишней силой.
Катя обернулась, ложка замерла в ее руке.
—Ты чего это? — тихо спросила она, сразу почувствовав недоброе.
Андрей не стал раздеваться, не поцеловал ее, как делал это всегда, даже после самых тяжелых дней. Он прошел на кухню и остановился напротив, его пальцы нервно барабанили по столешнице.
—Был сегодня у юриста. По вопросам наследства, — его голос был ровным и неприятно металлическим.
Катя вздрогнула. Этот визит они откладывали неделями, ей казалось кощунственным обсуждать такое, пока мама еще жива.
—И что? Зачем сейчас об этом?
— А когда, Катя? Когда твой братец со своей верной супругой вынесут из квартиры все, включая обои? Ты думаешь, они будут ждать? — Андрей повысил голос. — Я поговорил с коллегой, он сказал, что нужно срочно поднимать все документы, выяснять, есть ли завещание. А ты что делаешь? Ты упорно делаешь вид, что ничего не происходит!
— Я делаю вид, что моя мама умирает! — выкрикнула Катя, и ее глаза сразу наполнились слезами. — Я думаю о ней, а не о каких-то бумажках!
— Это не «какие-то бумажки»! — Андрей ударил ладонью по столу, и тарелки звякнули. — Это квартира! Твоя квартира, которую они у тебя на глазах отожрут! Но ты слепая! Ты вцепилась в свои принципы «нехорошо говорить об этом», а они тем временем уже, небось, риэлторам номера шлют!
Катя смотрела на него, не в силах вымолвить слово. Ком в горле мешал дышать.
— Я просто хочу защитить тебя! Нас! — продолжал муж, уже почти крича. — Мы живем в этой двушке, в ипотеке по уши, а там — большая светлая трешка в хорошем районе! И она должна быть твоей! По праву!
— По какому праву? — прошептала Катя. — Мама еще жива, Андрей. Как я могу...
— У мамы проблемы, а ты в эту квартиру вцепилась! — прорычал он, перебивая ее. Его лицо исказилось от гнева и непонятной, животной жадности, которую Катя видела в нем впервые.
Эти слова повисли в воздухе, острые и тяжелые, как нож. Они отсекли все — и годы любви, и взаимопонимание, и общее горе. Катя почувствовала, как земля уходит из-под ног. Для него она теперь — стервоза, помешанная на наследстве?
Она ничего не ответила. Просто развернулась, вышла из кухни и заперлась в ванной, прислонившись горящим лбом к прохладной кафельной плитке. Слезы текли сами, без рыданий, тихо и безнадежно. Он не понимал. Не понимал, что дело не в квартире. Дело в том, что в той самой трешке, кроме стен, осталась вся ее жизнь, память о папе, детство. И сейчас там хозяйничали ее брат Игорь и его властная жена Светлана, которые годами паразитировали на матери, выжимали из нее деньги и силы. И она боялась их. Боялась их наглости, их беспринципности. Она боялась, что они отнимут последнее, что связывает ее с мамой.
За дверью раздался громкий хлопок входной двери. Андрей ушел.
Катя медленно вытерла лицо, глядя на свое заплаканное отражение в зеркале. И в этот момент зазвонил ее телефон. На экране горел номер больницы.
Сердце ее бешено заколотилось, предчувствуя самое страшное. Дрожащей рукой она поднесла трубку к уху.
— Алло? — ее голос сорвался на шепот.
— Екатерина Лидиична? — послышался вежливый, но неумолимый голос дежурной медсестры. — Состояние вашей мамы резко ухудшилось. Врачи просят вас срочно приехать.
Спустя час Катя стояла у подъезда знакомой с детства пятиэтажки. Дождь, начавшийся еще по дороге, превратился в мелкую, противную морось, застилавшую глаза. Она дернула тяжелую входную дверь и почувствовала запах сырости и старого линолеума — запах ее детства, который теперь казался ей враждебным.
Лифт, как на зло, не работал. Пришлось подниматься пешком на четвертый этаж. Каждая ступенька отдавалась тяжестью в ногах. Она не хотела сюда идти, но нужно было забрать мамины теплые вещи, халат, тапочки — в больнице было холодно. И, конечно, зубную щетку, расческу… Мелочи, которые вдруг становились такими важными.
Она достала ключ, который мама дала ей много лет назад, и вставила его в замочную скважину. Но ключ не поворачивался. Катя нажала сильнее — безрезультатно. Сердце упало. Они поменяли замок. Не сказав ей ни слова.
Она сжала кулаки и резко, почти отчаянно, нажала на кнопку звонка. Из-за двери донеслись неспешные шаги. Дверь приоткрылась на цепочку, и в щели показалось упитанное, сонное лицо ее брата Игоря.
— Кать? — он удивленно хлопал глазами, будто его разбудили среди ночи, хотя на часах был всего восьмой вечер. — Чего это тебя принесло?
— Открой, Игорь. Мне нужно мамины вещи собрать.
Игорь нехотя щелкнул цепочкой и впустил ее. Катя шагнула в прихожую, и ее обдало запахом вчерашней жареной картошки и немытого пола. На вешалке, забитой куртками и пальто Светланы, не осталось ни одного свободного крючка для чужой вещи.
Она прошла в гостиную. Картина, открывшаяся ей, была до боли знакомой и оттого еще более удручающей. На диване, укутавшись в мамин плед, лежала Светлана. Она смотрела телевизор, щелкая семечки. Сквозь гул телевизора доносился сдержанный гул из комнаты Игоря — он играл в компьютер.
— О, зятька приехала! — Светлана лениво повернула голову, не прекращая щелкать семечки. — Чего это ты тут как у себя распоряжаешься? Маму еще в морг не отнесли, а ты уже вещи собирать пришла?
Катя сжала зубы, чувствуя, как по спине бегут мурашки от ненависти.
—Маме стало хуже. Мне нужны ее теплые вещи. В больнице холодно.
— А, ну так бы и сказала, — Светлана бросила горсть шелухи на пол рядом с диваном. — Игорь, не стой столбом, помоги сестренке мамины пожитки собирать.
Игорь, который так и замер в дверях, неуверенно переступил с ноги на ногу.
—Может, чаю сначала? — пробормотал он.
— Какой чай! — взвизгнула Светлана. — Сестренка торопится! Она у нас вся в маму — такая же заботливая.
Катя, не глядя на них, прошла в мамину комнату. Здесь было чище, но царил тот же запущенный порядок. На тумбочке стояли пузырьки с лекарствами, валялись разбросанные вещи. Сердце Кати сжалось. Она открыла шкаф и стала искать мамин теплый халат.
В дверях снова появилась Светлана, прислонившись к косяку.
—Кстати, о вещах. Мы тут с Игорей думаем… Надо бы мамину комнату переделать. В кабинет. Мебель эту старую выбросить, современную поставить. А то она вся смердит болезнями.
Катя резко обернулась.
—Ты с ума сошла? Это мамина комната!
— А чья она будет, когда мамы не станет? — холодно парировала Светлана. — Мы тут живем, мы и решать будем. Мы за ней, старой, годами ухаживали, пока ты в своей хрущевке с мужем по кустам целовалась! Так что не учи нас жить.
Игорь, стоя за спиной у жены, потупил взгляд и молча ковырял пальцем обои. Катя видела его сдавленность, его слабость, и ей стало одновременно и жалко его, и противно.
— Я не буду это обсуждать, — сквозь зубы проговорила Катя, хватая с полки мамину кожаную сумочку, где та обычно держала важные бумаги. — У мамы есть завещание, и все будет так, как она захотела.
— Завещание? — Светлана фыркнула. — Ну уж это мы посмотрим. Иди, иди, маму навещай. Не забудь передать, что мы о ней болеем.
Катя, не в силах больше выносить этот цирк, схватила найденный халат и выбежала из комнаты. Она прошмыгнула в прихожую и стала торопливо надевать пальто.
В кармане сумочки что-то тяжелое и твердое наткнулось на ее пальцы. Автоматически, еще не осознавая, она расстегнула замок. Внутри, среди привычных клубных карточек и платочков, лежала папка. А в ней — несколько листов бумаги.
Один из них был заполнен маминым, но дрожащим и неуверенным почерком. Катя пробежала глазами по тексту. «Я, Лидия Петровна Белова, …» Дальше шли стандартные фразы, но смысл был ясен: она просила переоформить квартиру на своего сына, Игоря Викторовича Белова.
Катя похолодела. Внизу стояла слабая, кривая подпись матери и дата — три месяца назад. Как раз когда мама только попала в больницу в первый раз, была слаба и подавлена.
Она подняла глаза и встретилась взглядом со Светланой. Та стояла в проходе из гостиной и смотрела на нее с таким странным, хищным пониманием, будто знала, что Катя найдет. Будто ждала этого.
— Нашла что-то интересное? — тихо спросила Светлана.
Катя, не говоря ни слова, сунула папку в сумку с вещами, рванула входную дверь и выбежала на лестничную площадку. Она бежала вниз по ступенькам, не разбирая дороги, прижимая к груди сумку с маминым халатом и страшной бумагой, которая грозила разрушить все.
Больничный коридор казался бесконечным и безжалостно ярким. Люминесцентные лампы отбрасывали синеватый свет на блестящий линолеум, по которому Катя почти бежала, прижимая к груди сверток с вещами. Сумка с той злополучной папкой висела на ее плече, невыносимо тяжелая, будто набитая камнями. Каждый стук ее каблуков отдавался в висках навязчивой мыслью: «Опоздаю, опоздаю…»
Медсестра у поста указала ей на палату в самом конце коридора. Дверь была приоткрыта. Катя замерла на пороге, стараясь перевести дыхание.
Лидия Петровна лежала на высокой больничной кровати, казавшись маленьким и хрупким сгустком страдания под белым одеялом. Лицо ее было серым, исхудавшим, глаза закрыты. От ее прежде полной силы руки к капельнице тянулась тонкая трубка. Воздух в палате был густым, насыщенным запахом лекарств и стерильной чистоты.
— Мама… — прошептала Катя, осторожно подходя к кровати.
Веки Лидии Петровны дрогнули и с трудом приподнялись. В мутных, утонувших в темных кругах глазах мелькнула искорка узнавания.
—Катюша… — ее голос был едва слышным, хриплым шепотом.
Катя взяла ее руку — холодную, с тонкой, пергаментной кожей. Она прижала ее к своей щеке, чувствуя, как подступают слезы.
—Я тут, мам. Я с тобой. Принесла тебе теплые вещи.
Она стала суетливо раскладывать халат, тапочки, стараясь заглушить действием охвативший ее ужас. Но ее пальцы дрожали.
Лидия Петровна слабо повернула голову. Ее взгляд стал чуть более осознанным, цепким.
—Катя… Они… были тут?
Катя поняла, о ком речь. Игорь и Светлана.
—Нет, мам. Я одна.
— Хорошо… — старушка закрыла глаза, будто набираясь сил. Потом снова открыла их, и в них вспыхнул странный, болезненный огонек. Она попыталась приподняться. — Слушай… Квартира…
Катя наклонилась ниже, сердце заколотилось в груди.
—Что, мамочка? Не волнуйся, все хорошо.
— Нет… — с силой выдохнула Лидия Петровна, сжимая пальцы дочери. — Квартира… твоя… По завещанию… У нотариуса… Синицына…
Катя замерла, боясь дышать.
— Не отдавай им… — мамина речь становилась прерывистой, слова с трудом пробивались сквозь хрип. — Они… обобрали меня… Игорь… Светка… Заставляли…
— Кого заставляли, мам? Что заставляли? — тихо, почти плача, спросила Катя.
— Расписки… — прошептала Лидия Петровна, и в ее глазах отразился животный, иррациональный страх. — Писалa… Не помню… Боюсь…
Она замолчала, истощенная этим монологом, и снова погрузилась в полудрему, бормоча что-то несвязное. Катя сидела, не двигаясь, пытаясь осмыслить услышанное. Завещание у нотариуса Синицына. И расписки. Те самые, о которых с таким триумфом намекала Светлана. Значит, это правда? Но мама говорит, что ее заставляли. И она боялась.
Вечером, вернувшись домой, Катя застала Андрея мрачным и молчаливым. Он сидел на кухне, уставившись в пустую чашку. Ссора висела между ними тяжелым занавесом.
— Как мама? — спросил он, не глядя на нее.
— Плохо, — коротко ответила Катя. Она села напротив. — Андрей, я нашла кое-что в маминой квартире.
Она достала из сумки папку и положила ее на стол. Андрей медленно поднял на нее глаза, потом потянулся к бумагам. Он развернул то самое заявление о переоформлении и просвистел сквозь зубы.
—Так я и знал. Активничают.
— Но мама сегодня сказала мне, что есть завещание. У нотариуса Синицына. И что квартира — моя.
Андрей удивленно поднял бровь.
—Сказала? Когда? Она же в сознании едва пребывает.
— Она пришла в себя ненадолго. И еще… — Катя замявшись, посмотрела на него. — Она говорила о каких-то расписках. Говорила, что ее заставляли их писать. И что она боится.
Лицо Андрея изменилось. Злость и обида уступили место сосредоточенности. Он снова взглянул на заявление, затем на Катю.
—Завещание — это хорошо. Оно важнее этого листка, если, конечно, оно есть. Но расписки… Это серьезно. Если они оформлены правильно, могут быть проблемы.
— Ты же не думаешь, что я действительно должна им что-то? — голос Кати дрогнул.
— Юридически — возможно. Но если ее заставляли… — Андрей провел рукой по лицу. — Ладно. Первое — найти этого нотариуса Синицына и проверить завещание. Второе… нужно быть готовой ко всему. Прости меня за сегодня. Я просто… я видел, как они смотрят на эту квартиру. Как стервятники.
В его словах не было прежней ярости, только усталая тревога. И впервые за этот день Катя почувствовала, что они снова по одну сторону баррикады.
На следующее утро раздался звонок. Звонила медсестра из больницы. Голос ее был печальным и официальным. Лидия Петровна Белова скончалась ночью, не приходя в сознание.
Похороны прошли в серой, промозглой дымке осеннего дня. Игорь и Светлана стояли с одним видом, Светлана даже умудрилась выдавить пару слезинок. Андрей неотлучно был рядом с Катей, крепко держа ее за руку.
Когда все разошлись, Игорь подошел к Кате.
—Кать, нам надо поговорить. По-семейному. Насчет квартиры. Мы думаем, что нечего там ничего менять. Мы так и будем жить. Ты ведь не против?
Он говорил это таким тоном, будто предлагал ей передать соль за обеденным столом. Будто это было решенным и само собой разумеющимся делом.
Андрей, стоявший рядом, резко повернулся к нему.
—Об этом потом, Игорь. Сначала пусть Катя придет в себя.
Светлана, наблюдавшая за этой сценой, ядовито улыбнулась.
—Ну конечно, конечно. Пусть приходит в себя. У нас времени много.
И они ушли, оставив за собой ощущение липкой, невысказанной угрозы. Андрей посмотрел им вслед, и Катя увидела в его глазах то самое понимание, которого ей так не хватало в день их ссоры. Он наконец увидел врага в лицо. И враг этот был куда страшнее, чем он предполагал.
Неделя после похорон пролетела в странном, тревожном вакууме. Катя чувствовала себя опустошенной, будто кто-то выскоблил из нее все до последней искорки. Горе смешивалось с постоянным, подспудным страхом перед предстоящим разговором с братом. Андрей, помня свой срыв, был нарочито спокоен и внимателен, но Катя видела, как он напрягается каждый раз, когда звонил телефон.
Наконец наступил день визита к нотариусу. Кабинет Синицына оказался небольшим, заставленными стеллажами с толстыми папками. Сам нотариус — пожилой мужчина с внимательными, умными глазами — встретил их с сдержанной соболезнующей учтивостью.
— Лидия Петровна составила завещание у меня около пяти лет назад, — объяснил он, листая дело. — Она была совершенно здорова и в ясном уме, настаивала на том, чтобы все было оформлено предельно четко. Вот.
Он протянул Кате несколько листов. Ее глаза сразу же нашли ключевые строки: «…все мое имущество, в чем бы оно ни заключалось и где бы ни находилось на момент моей смерти, я завещаю своей дочери, Екатерине Викторовне Беловой…»
Катя сглотнула комок в горле, передавая документ Андрею. Значит, мама действительно хотела, чтобы квартира осталась ей. Она чувствовала не облегчение, а тяжелую, грустную уверенность.
— Свидетельство о праве на наследство мы сможем выдать через некоторое время, после истечения установленного срока, — пояснил нотариус. — Но завещание является главным документом.
Выйдя из кабинета, они молча спустились на первый этаж. На улице светило осеннее солнце, но Катя его почти не замечала.
— Ну вот, — тихо сказала она. — Все законно. Все четко.
— Да, — Андрей взял ее за руку. Его ладонь была теплой и твердой. — Теперь мы можем разговаривать с ними с позиции силы. Пора заканчивать это шапито.
Они договорились встретиться в маминой квартире вечером того же дня. Игорь открыл им, на его лице было непривычно серьезное, почти скорбное выражение. В гостиной, на диване, восседала Светлана. Вместо привычного халата на ней было строгое темное платье, и это казалось злой пародией на траур.
— Ну что, сестренка, как у нотариуса? — начала Светлана, без предисловий. Ее голос был сладким, но в глазах стоял лед.
Катя села в кресло напротив, Андрей остался стоять рядом, скрестив руки на груди.
—У мамы было завещание. Квартира переходит мне.
Игорь опустил голову, сделав вид, что изучает узор на ковре. Светлана же лишь усмехнулась.
—Вот как? Ну, что ж, поздравляю. Правда, есть один нюансик.
Она неспеша потянулась к большой сумке, лежавшей на полу рядом с диваном, и достала оттуда аккуратную папку, до боли похожую на ту, что Катя нашла в маминой сумочке.
— Твоя мама, Лидия Петровна, была женщиной не только доброй, но и очень обязательной, — Светлана протянула папку Кате. — За последние несколько лет мы с Игорей вложили в ее лечение, в ремонт в этой квартире, в ее нужды очень крупную сумму. Все — строго по распискам. Она ведь жаловалась, что пенсии не хватает? Вот мы и помогали. Как могли.
Катя с растущим ужасом листала листы. Десятки расписок, написанных маминой рукой, с ее подписью. Суммы в них были умопомрачительные: триста тысяч, пятьсот, двести… В общей сложности набегало несколько миллионов рублей.
— Это… это бред, — прошептала Катя, чувствуя, как у нее подкашиваются ноги. — У вас таких денег никогда не было!
— А мы занимали! — парировала Светлана. — Ради любимой свекрови не жалко. Заняли у друзей, у родственников. Теперь, значит, должны отдавать. А где взять? — Она развела руками, изображая искреннее недоумение. — Квартира-то теперь твоя. Так что, по закону, долги наследодателя переходят наследнику. Или ты нам сейчас гасишь эти долги наличными, или… — она сделала драматическую паузу, — или мы подаем в суд на взыскание. И тогда эту квартиру отдадут нам в счет долга. А если ее не хватит, что маловероятно, то опись обратят и на твое имущество, милая Катюша. В общем, или отдаешь квартиру нам сейчас, по-хорошему, или она все равно пойдет с молотка. Выбирай.
В комнате повисла гробовая тишина. Игорь продолжал упорно смотреть в пол. Катя чувствовала, как ее охватывает паника. Это был ловко расставленный капкан. Юридически безупречный и беспощадный.
Андрей, до этого молча наблюдавший, медленно шагнул вперед. Он взял у Кати папку с расписками и начал не спеша их просматривать. Его лицо было абсолютно непроницаемым. Он изучал каждую бумажку, вглядывался в подписи, в даты.
Светлана смотрела на него с высокомерной усмешкой.
—Что, юрист? Все там правильно, не переживай. Можешь проверить.
Андрей не ответил. Он дошел до последнего листа, затем снова вернулся к первому. Потом поднял глаза сначала на Светлану, потом на Катю. Во взгляде его не было ни паники, ни злости. Была холодная, сосредоточенная ясность.
— Подожди, — тихо сказал он Кате, положил руку ей на плечо. — Тут что-то не так. Все эти расписки… Они написаны одинаковыми чернилами. Одной и той же ручкой.
Он посмотрел прямо на Светлану, и его голос прозвучал спокойно и неотразимо.
—Странно, не находите? Записки, написанные с разницей в годы, выглядят так, будто их заполнили в один день. Одной пастой. Которая, кстати, очень уж свежая на вид.
Тишина в машине по дороге домой была оглушительной. Катя смотрела в окно на мелькающие огни, но не видела их. Перед глазами стояло самодовольное лицо Светланы и испуганное — Игоря. И папка с этими злополучными расписками, которая лежала теперь на заднем сиденье, как живое, дышащее существо.
Андрей молча вел машину, его пальцы сжимали руль так, что кости белели. Он не включал музыку, не пытался заговорить. Казалось, все его существо было сосредоточено на одной точке.
Только когда они подъехали к дому и заглушили двигатель, он повернулся к ней.
—Они сфальсифицировали их. Все до одной.
— Но как ты можешь быть так уверен? — голос Кати дрогнул. — Мамина подпись… она похожа.
— Подпись — да, — кивнул Андрей. — Ее, наверное, заставляли тренироваться или срисовывали со старых документов. Но я тебе сказал не просто так про чернила. Я пять лет проработал в юридической фирме, где постоянно имел дело с архивами и подлинностью документов. Со временем чернила выцветают, даже совсем немного. Меняется оттенок. А здесь… — он взял папку с заднего сиденья, — здесь все десять расписок, датированных разными годами, написаны одной и той же пастой одинаковой насыщенности. Фиолетовой, гелевой. Такие чернила не меняются годами, но факт в том, что мама всегда, всегда писала синей шариковой ручкой. У нее была целая коробка таких. Я это прекрасно помню.
Он вышел из машины, и Катя последовала за ним. В квартире он сразу же разложил расписки на кухонном столе, под самым ярким светом.
— Смотри, — он указал на несколько листков. — Здесь, на сгибах, нет потертостей, которые неизбежно появляются, если бумагу долго хранят и периодически перебирают. Они идеально чистые. И еще… запах. Понюхай.
Катя с сомнением наклонилась. От бумаг исходил едва уловимый, но четкий запах свежей типографской краски, а не пыли и старости.
— Они их напечатали. Не писали от руки текст, а напечатали на принтере, оставив пустые места для дат, сумм и подписи, — заключил Андрей. — И сделали это недавно. Очень недавно.
— Но этого недостаточно для суда, да? — спросила Катя, чувствуя, как слабая надежда сменяется новой тревогой. — Наше слово против ихнего. Они скажут, что мама сама их так написала.
— Недостаточно, — согласился Андрей. — Но это начало. Это зацепка. С завтрашнего дня начинаем собирать доказательства. Настоящие.
На следующее утро Андрей взял отгул на работе. Его план был простым и методичным. Пока Катя пыталась привести в порядок свои нервы, он отправился по соседям.
Первой на его пути оказалась Галина Петровна, пожилая женщина, жившая этажом ниже и дружившая с Лидией Петровной много лет. Услышав вопрос о детях покойной, она всплеснула руками.
— Ах, Андрюша, да что уж тут говорить… Лидочка моя совсем извелась с этим Игорем и его Светкой. Они же ее, как липку, ободрали. Деньги постоянно просили. То на бизнес, то на лечение якобы. А сами целыми днями на диване лежали. Она ко мне прибегала, плакала — пенсию всю вынесли, на еду не остается. Я ей и картошку свою носила, и суп варила. Стыдно ей было, понимаешь? Стыдно, что родной сын так с ней обходится.
— А вы не помните, чтобы она жаловалась на какие-то расписки? Что ее заставляли что-то подписывать? — осторожно спросил Андрей.
Галина Петровна нахмурилась.
—Не то чтобы прямо расписки… Но однажды, это было уже перед самой ее первой госпитализацией, она говорила: «Галя, они какую-то бумагу принесли, я уже и не помню, что там, подписала, лишь бы отстали. Голова раскалывалась, а они кричат». Вот тогда, наверное, они ее и заставили эту ерунду с заявлением на квартиру написать. А про расписки… не припоминаю. Но что они ее донимали — это точно.
Следующие несколько часов Андрей провел, обходя других соседей. Картина складывалась единообразная: все видели, как Игорь и Светлана годами жили на всем готовом у старушки, не работали, а она выглядела все более изможденной и запуганной. Никто, правда, не мог подтвердить факт давления с конкретными расписками, но общая атмосфера тирании и эксплуатации проступала четко.
Вернувшись домой, Андрей засел за телефон. Он пролистал контакты и нашел номер старого приятеля, Дмитрия, с которым вместе учился и который теперь работал экспертом-криминалистом в одной из частных лабораторий.
Разговор был недолгим.
—Дима, привет. Поможешь кое-что проверить неофициально? Речь о возможной фальсификации документов… Да, несколько листов. Нужно определить давность чернил, точнее, время нанесения надписей… Понимаю. Да, я понимаю, что точность не стопроцентная. Но для начала хватит. Спасибо, брат. Встретимся завтра.
Он положил трубку и посмотрел на Катю, которая сидела напротив, обхватив руками колени.
—Лабораторный анализ сможет доказать, что все подписи были поставлены в одно время?
—Не совсем, — честно ответил Андрей. — Но он сможет подтвердить, что чернила на всех листах идентичны по составу и, с большой долей вероятности, были нанесены не три года назад, а совсем недавно. Этого, вместе с показаниями соседей, может быть достаточно, чтобы возбудить дело о мошенничестве или хотя бы оставить их иск без удовлетворения. Это уже серьезно.
Он подошел к окну и смотрел на темнеющий город.
—Они просчитались, Катя. Они думали, что ты сломаешься и просто отдашь квартиру. Они не учли, что мы будем бороться. И что у них самих слишком грязные руки.
Катя смотрела на его спину и впервые за долгие недели чувствовала не безысходность, а нечто иное. Холодную, сосредоточенную решимость. Они больше не были жертвами. Они стали охотниками.
Тишина, последовавшая за их визитом к Игорю и Светлане, оказалась обманчивой. Она длилась всего два дня. На третий день началось.
Первым зазвонил мобильный телефон Кати. Незнакомый номер. Она ответила, ожидая услышать голос коллеги или курьера.
—Алло?
В трубке повисло тяжелое молчание, а затем раздался короткий, влажный всхлип.
—Убийца… — прошептал женский голос, который Катя с ужасом узнала. Это была Светлана, но говорила она неестественно, с придыханием, изображая рыдания. — Ты… ты маму в гроб свела! Из-за твоей жадности у нее инфаркт случился! Не дождалась, захотела побыстрее квартиру получить!
Катя онемела, не в силах вымолвить ни слова.
—Тебе совесть не грызет? — голос в трубке снова сменился на привычный, жесткий и злой. — Мы тебе этого не простим. Никогда.
Связь прервалась. Катя стояла посреди комнаты, дрожа как осиновый лист. Через минуту пришло СМС: «Готовь деньги. Или квартиру. До суда неделя».
В этот же вечер, когда Андрей вернулся с работы, на его телефон пришло сообщение в мессенджере. Неизвестный номер, фотография. На снимке была их машина, припаркованная у дома, крупным планом. Никакого текста, только снимок. Очевидная угроза.
— Это уже переходит все границы, — сквозь зубы проговорил Андрей, удаляя сообщение. — Запугивание. Надо будет написать заявление в полицию.
— Они же ничего прямо не угрожают! — воскликнула Катя, чувствуя, как ее охватывает паника. — Фотография, анонимный звонок… Следов нет. Они умнее, чем мы думали.
— Нет, они просто наглее, — поправил ее Андрей. Он пытался сохранять спокойствие, но Катя видела, как сжаты его кулаки.
На следующее утро звонок раздался на работе. Катя взяла трубку служебного телефона.
—Бухгалтерия, Екатерина Белова.
— Здравствуйте, это из отдела кадров, — снова послышался сладкий, ядовитый голос Светланы. — У нас тут к вам вопрос по поводу вашей сотрудницы Беловой. Она, кажется, пользуется служебным телефоном для решения своих грязных семейных проблем, кидает родственников, оставляет без крова…
Катя резко положила трубку, чувствуя, как кровь отливает от лица. Коллега с соседнего стола удивленно на нее посмотрела. Она не могла поверить в происходящее. Они добрались до ее работы.
Вечером того же дня, когда они с Андреем сидели на кухне, пытаясь есть ужин, который не лез в горло, в дверь позвонили. Андрей встал, посмотрел в глазок и мрачно открыл.
На пороге стоял Игорь. Один. Он выглядел помятым и пьяным.
—Привет, соседи, — он неуверенно ухмыльнулся.
— Что тебе, Игорь? — холодно спросил Андрей, перекрывая собой дверной проем.
— Да так… Решил зайти, по-мужски поговорить. Без баб. — Он попытался заглянуть в квартиру. — Кать, ты там? Слушай, давайте уже закончим этот цирк. Светка меня совсем заела. Она говорит, что если мы квартиру не получим, то она меня к чертовой матери пошлет. А куда я денусь? Мне некуда идти.
— Это твои проблемы, — отрезал Андрей. — Ты взрослый мужчина.
— Ага, а вы с Катей молодцы, белые и пушистые! — голос Игоря внезапно сорвался в истерику. — Мама на вас работала, чтобы вам на образование хватило, а на меня уже сил не осталось! Тебе все, а мне ничего! Так было всегда!
Катя встала из-за стола и подошла к двери.
—Игорь, мама помогала тебе до последнего дня. Ты просто этого не видел. Ты был занят вымогательством.
— Это не вымогательство! — закричал он. — Это долг! Вы обязаны его отдать! Или деньгами, или квартирой! У вас есть неделя! Поняли? Неделя! А не то мы вас по судам затаскаем, по работе, по всем знакомым! Всем расскажем, какая ты «хорошая» дочь! Наследство впитала, а брата на улицу выбросила!
Андрей шагнул вперед, и его лицо оказалось в сантиметре от лица Игоря.
—Выйди отсюда. Сейчас же. И передай своей Светке, что следующие звонки на работу и угрозы мы будем фиксировать и передавать в полицию. И что у нас есть кое-что для суда. Теперь у нас есть не только наша догадка.
Игорь отшатнулся, испуганный его тоном. Он что-то невнятно пробормотал и, пошатываясь, направился к лифту.
Андрей закрыл дверь и повернулся к Кате. Она стояла, обняв себя за плечи, и дрожала.
—Я не знаю, сколько еще это выдержу, Андрей… Они сводят меня с ума.
В этот момент его телефон завибрировал. Пришло сообщение от Дмитрия, эксперта-криминалиста. Андрей открыл его, и его лицо озарилось.
— Результат? — с надеждой прошептала Катя.
Он протянул ей телефон. В сообщении был короткий текст: «Андрей, привет. По твоим документам. Заключение: представленные на исследование рукописные записи (подписи, даты, суммы) выполнены одной шариковой пастой фиолетового цвета. С высокой долей вероятности (с учетом степени полимеризации чернил и других факторов) — все надписи были нанесены в один временной период, который не превышает трех-четырех месяцев. Более точную дату в рамках неформального анализа установить невозможно. Если нужно — оформлю официально».
Катя прочитала и подняла на мужа глаза, полные слез. Но теперь это были слезы облегчения.
— Три месяца… — прошептала она. — Именно тогда мама была в больнице, и они заставили ее подписать то заявление на переоформление. И, видимо, сразу все эти расписки.
— Да, — Андрей взял ее за руки. Его пальцы были теплыми и уверенными. — Теперь у нас есть не просто догадка. У нас есть официальное заключение эксперта. Пусть и предварительное. Игорь и Светлана не просто мошенники. Они неумелые мошенники. И сейчас они сами загнали себя в угол.
Он посмотрел в окно, за которым зажигались вечерние огни.
—Война только начинается. Но теперь у нас есть оружие.
Зал суда был не таким, каким его показывают в фильмах. Небольшое, светлое помещение с современной мебелью, больше напоминавшее кабинет руководителя. Но атмосфера была той самой — густой, насыщенной ожиданием и скрытой напряженностью.
Катя сидела рядом с Андреем, стараясь дышать ровно. Напротив, за отдельным столом, разместились Игорь и Светлана. Рядом с ними — нанятый ими адвокат, немолодой мужчина с усталым лицом. Светлана была одета в строгий, даже чересчур нарядный для такого случая костюм, и все ее существо излучало показную уверенность. Игорь же выглядел бледным и потным, он постоянно поправлял воротник рубашки.
Судья — женщина лет пятидесяти с внимательным, проницательным взглядом — открыла заседание. Было зачитано исковое заявление Игоря Белова о взыскании с наследницы, Екатерины Беловой, денежных средств по распискам.
Адвокат Игоря поднялся и начал монотонно зачитывать свои доводы, тыча пальцем в папку с теми самыми расписками. Он говорил о долге детей перед родителями, о моральных обязательствах, о том, что Лидия Петровна была в ясном уме и твердой памяти, когда давала деньги в долг.
Катя слушала и ловила себя на мысли, что слова этого человека не вызывают в ней ничего, кроме леденящей пустоты. Она смотрела на брата, но он упорно отводил взгляд.
Затем слово дали их стороне. Андрей, действуя как представитель Кати, встал. Его голос был спокоен и четок.
— Ваша честь, мы не оспариваем сам факт существования данных расписок. Мы оспариваем обстоятельства и время их составления. Истец утверждает, что эти долговые обязательства составлялись на протяжении нескольких лет. Однако у нас есть веские основания полагать, что все они были сфабрикованы единовременно, уже после того, как истица узнала о наличии завещания в пользу моей доверительницы.
Адвокат Игоря тут же вскочил.
—Протестую! Это голословные обвинения!
— Обосную, ваша честь, — Андрей кивнул и положил на стол перед судьей несколько бумаг. — Во-первых, мы предоставляем заключение эксперта-криминалиста. Неофициальное, но при необходимости готовы предоставить и официальное. В нем указано, что все рукописные пометки на представленных расписках — подписи, даты, суммы — выполнены одной и той же шариковой пастой фиолетового цвета. И с высокой долей вероятности все они были нанесены в один временной период, который не превышает трех-четырех месяцев на момент проведения анализа.
В зале повисла тишина. Судья внимательно изучала документ.
— Во-вторых, — продолжал Андрей, — мы можем предоставить свидетельские показания соседей Лидии Петровны Беловой, которые подтвердят, что последние годы она проживала в стесненных финансовых обстоятельствах, не имея возможности делать столь крупные займы. А также то, что отношения с сыном и невесткой были крайне напряженными, и она неоднократно жаловалась на давление с их стороны.
Судья отложила заключение и посмотрела на адвоката Игоря.
—У вас есть что возразить?
Адвокат что-то быстро прошептал Игорю и Светлане. Светлана, сжав губы, яростно закивала. Адвокат поднялся.
—Ваша честь, мои доверители поясняют, что Лидия Петровна пользовалась одной и той же любимой ручкой на протяжении многих лет. Что касается финансового положения… она могла копить.
Судья, не меняя выражения лица, перевела взгляд на Игоря.
—Гражданин Белов, вы подтверждаете, что ваша мать, Лидия Петровна, передавала вам деньги именно в те даты, которые указаны в расписках?
Игорь заерзал. Капля пота скатилась с его виска.
—Ну… да… то есть… в основном да. Она давала. Когда могла.
— Конкретно, — не отступала судья. — Вот первая расписка, датирована январем три года назад. На что именно были потрачены эти триста тысяч рублей? Помните?
Игорь заморгал, его глаза метались по сторонам.
—На… на ремонт… в квартире. Да, на ремонт.
— Какой именно ремонт? — спокойно спросила судья. — Какие работы проводились, кто был подрядчиком? Можете предоставить чеки, договоры?
— Это было давно! — голос Игоря дрогнул. — Я не помню таких деталей!
— А вот расписка от полутора лет назад, — судья подняла другой листок. — Пятьсот тысяч. На что?
— На лечение! — выпалила Светлана, не выдержав. — Маме было нужно дорогое лечение!
— Какое именно? — судья посмотрела на нее поверх очков. — В какой клинике, какой врач, какой диагноз? Где медицинские документы, подтверждающие необходимость таких трат?
Светлана открыла рот, но ничего не смогла сказать. Ее уверенность начала трещать по швам. Она с силой толкнула Игоря локтем под столом.
Судья снова обратилась к Игорю, и ее голос стал жестче.
—Гражданин Белов, я задаю вам прямой вопрос, и прошу отвечать прямо. Признаете ли вы, что эти расписки, или хотя бы часть из них, были составлены вами и вашей супругой задним числом, уже после того, как ваша мать потеряла способность адекватно оценивать ситуацию?
Игорь смотрел в стол. Его плечи тряслись. Он видел, как рушится их с Светланой хлипкая конструкция, построенная на лжи и наглости. Он видел холодные лица судьи и Андрея, чувствовал жгучий взгляд жены.
— Я… — он сглотнул. — Мы… мы хотели как лучше…
— Ответьте на вопрос, — безжалостно прервала судья. — Да или нет?
Игорь закрыл глаза и глухо проговорил:
—Да… Мы… написали их все сразу. Вместе со Светкой. Когда мама была уже в больнице…
В зале воцарилась тишина, которую нарушил лишь сдавленный вздох Кати. Она сжала руку Андрея. Все было кончено.
Судья удалилась в совещательную комнату. Возвращалась она недолго. Ее вердикт был краток и неумолим.
— Решением суда в иске гражданина Игоря Викторовича Белова о взыскании денежных средств с гражданки Екатерины Викторовны Беловой — отказать. Представленные суду расписки признаны недействительными, как сфабрикованные и не отражающие реальных обязательств наследодателя.
Катя не слышала дальнейших формальностей. Она обняла Андрея, пряча лицо на его плече. Это была победа. Горькая, тяжелая, купленная ценой смерти матери и раскола семьи, но победа.
Когда они выходили из зала суда, Светлана, бледная как полотно, с искаженным от ярости лицом, набросилась на Игоря.
— Тряпка! Ничтожество! Ты ничего не можешь! Я зря на тебя жизнь потратила! Из-за твоего слабоволия мы все потеряли!
Она кричала прямо на ступенях здания суда, не обращая внимания на прохожих. Игорь стоял, опустив голову, и молча принимал унижения. Их союз, державшийся на жадности и наглости, рассыпался на глазах, как карточный домик.
Андрей обнял Кату за плечи и мягко повел ее к машине. Скандал позади оставался, становясь все тише. Впереди была тихая, непривычная жизнь. И пустота в маминой квартире, которую теперь предстояло заполнить не вещами, а новыми воспоминаниями.
Утро было холодным и прозрачным. Катя стояла у подъезда, кутаясь в пальто, и ждала Андрея с судебными приставами. В руках она сжимала папку с решением суда и исполнительным листом. Эти бумаги казались ей невероятно тяжелыми, будто отлитыми из свинца.
Рядом припарковался служебный автомобиль, из которого вышли двое мужчин в строгой форме и Андрей. Его лицо было спокойным и сосредоточенным.
—Все готово? — тихо спросил он, подходя к ней.
Катя лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова. Она боялась не встречи с братом, а той пустоты, которая останется после всего этого.
Подъем на четвертый этаж показался вечностью. На этот раз дверь открылась быстро, будто за ней кто-то стоял и ждал. На пороге оказалась Светлана. Но это была не прежняя самодовольная и ядовитая женщина. Перед ними стояла сломленная, постаревшая за несколько дней тень. Ее волосы были собраны в небрежный пучок, на лице не было косметики, а в глазах стояла тупая покорность.
— Заходите, — глухо произнесла она и отошла в сторону, пропуская приставов и Андрея.
Катя зашла последней. В квартире царил тот же привычный беспорядок, но в нем появилась какая-то обреченность. В воздухе витал запах пыли и одиночества.
— Где Игорь? — спросил один из приставов, сверяясь с документами.
— Его нет, — коротко ответила Светлана, не глядя ни на кого. — Ушел вчера. Собрал рюкзак и ушел. Сказал, что ему надоело. Надоели скандалы, суды, мои упреки… — она горько усмехнулась. — Сбежал, как последняя тварь. Оставил меня одну разгребать это дерьмо.
Она говорила ровным, бесстрастным тоном, но в ее словах сквозала такая бездонная горечь, что у Кати сжалось сердце. Она смотрела на эту женщину, которая отняла у нее столько сил и нервов, и чувствовала не торжество, а странную, щемящую жалость.
Светлана молча наблюдала, как приставы составляют опись оставшегося имущества. Потом, не глядя на Катю, тихо сказала:
—Ты победила. Поздравляю. Ты была всегда маминой доченькой, ее гордостью. А он… — она махнула рукой в сторону пустого коридора, — он был сыночек. Сыночек, который вечно все просирал. И я вместе с ним. Думала, что прорвусь, что увы себе кусок пожирнее. А в итоге осталась у разбитого корыта. Совсем одна.
Она повернулась и пошла в свою комнату собирать вещи. Катя смотрела ей вслед и понимала, что никакой радости от этой победы нет. Есть только усталость и горечь.
Через пару часов Светлана вынесла в прихожую два больших чемодана и картонную коробку. На ней было старое пальто, и выглядела она совершенно потерянной.
— Все, я готова, — сказала она приставам. Потом остановилась перед Катей и посмотрела на нее впервые за этот день. В ее глазах не было ни ненависти, ни злобы. Только пустота.
—Знаешь, а ведь она тебя очень любила. Лидия Петровна. Всегда повторяла: «Катюша у меня сильная, она справится». Видимо, про нас с Игорем она такого не думала.
Она больше ничего не сказала, взяла чемоданы и, согнувшись под их тяжестью, вышла на лестничную клетку. Дверь закрылась за ней с тихим щелчком.
Катя осталась стоять посреди пустой, вымершей квартиры. Приставы, закончив работу, попрощались и ушли. Андрей ненадолго задержался, чтобы забрать ключи, и мягко сказал:
—Я подожду тебя в машине. Побудь одна, сколько нужно.
Он ушел, и Катя осталась в полной тишине. Она медленно прошлась по комнатам. Вот гостиная, где они с Игорем в детстве смотрели телевизор. Вот кухня, где мама пекла ее любимые пироги. Вот мамина комната.
Она зашла в нее и села на кровать. Пыль медленно кружилась в луче осеннего солнца. Она провела рукой по старому деревянному комоду и отодвинула верхний ящик. Там, под стопкой аккуратно сложенных носовых платков, лежала маленькая, истрёпанная записная книжка в темно-синем переплете. Мамина.
Катя открыла ее. На первой странице было аккуратно выведено: «Мои рецепты». Она стала листать пожелтевшие страницы, исписанные маминым почерком. «Пирог яблочный от Катюши», «Суп грибной, как готовил папа». И на самой последней странице, в самом низу, карандашом, почти стершимся, она увидела другую запись. Не рецепт. Слова были написаны неровно, дрожащей рукой.
«Прости меня, Катюша, за все. За то, что позволила им так со мной обращаться. Гордости не хватило, сил прогнать их. Все надеялась, что Игорь одумается. Береги свою семью, Андрея. Не позволяй никому сесть тебе на шею. Никогда. Люблю тебя больше всех на свете. Твоя мама».
Катя сидела на кровати, прижимая к груди записную книжку, и тихо плакала. Она плакала не от горя, не от обиды. Она плакала от любви, которая пробилась сквозь время, сквозь ложь и скандалы, и нашла ее здесь, в опустевшем доме. Это было прощание. И напутствие.
Она вытерла слезы, встала и твердо закрыла дверь маминой комнаты. Впереди была жизнь. Ее жизнь. И она знала, что мама теперь всегда будет с ней. Не в стенах этой квартиры, а в ее сердце.