Вероника проснулась в субботу чуть раньше обычного. Ну, могла бы ещё подёргаться в кровати, полежать, но что-то — будто кто-то теребил в голове: «Вставай, жизнь не ждет». За окном висел такой тоненький туманчик, и деревья казались какими-то бумажными — ну, как реквизит после какого-нибудь дешевого спектакля, который забыли убрать.
Она, еле проснувшись, пошла на кухню босиком — и тут холодок по кафелю, прямо как в кино, когда герой чувствует: «Сегодня будет весело». Ага, весело, потому что надо на рынок, за овощами. Но Вероника, вместо того чтобы выскочить и замутить хоть что-то, просто включила чайник и принялась протирать стол. Уже блестит, а она всё равно протирает.
— Это у меня с детства — тревога заставляет всё вокруг вычищать, — подумала она и чуть не усмехнулась самой себе. — Психоз, а не жизнь.
В девять утра звонок. Вероника взяла трубку, и голос Марина Александровны выскользнул из динамика с той самой паузой, которая всегда выдавала, что разговор будет не из приятных.
— Ниночка, я к тебе на чай зайду. Ты дома? — прозвучало как приговор.
— Конечно, дома, — сдержанно ответила Вероника и, как обычно, вздохнула после разговора. С Мариной Александровной надо встречаться до обеда, пока та не превратилась в вулкан с гневом на полную мощность.
И вот через сорок минут эта дама уже в гостиной, тащится с коробкой, которую Вероника сразу отметила как что-то «важное» из семейного наследия — то, что всегда пахнет плесенью и обречено валяться без дела.
— Вот тебе, Ник, чайный сервиз, который давно пылился в моём шкафу, — с лёгкой издёвкой объявила Марина Александровна, удобно устроившись в кресле, словно это её собственный замок.
Чашки были с каким-то бледным зелёным узором — пахли влажным картоном, и Вероника уже знала: сервиз теперь обречён на вечное лежание в её шкафу, как все эти «семейные вещи», которые дают, чтобы потом напоминать: «Это на тебя всё».
— Ника, ну ты даёшь! — Марина Александровна с видом судьи, но с полусерьёзным восхищением. — Чисто, уютно, аккуратно… Как будто ты хозяйка, а не просто съёмная квартира.
Вероника улыбнулась, но эта похвала была похожа на мелочь, которую случайно уронили — вроде и приятно, но сразу понимаешь, что она ничего не значит.
— Спасибо, — просто сказала она, чувствуя, как в груди что-то поджимается.
— Тимур, я вижу, он попал к тебе в хорошие руки, — продолжила свекровь, и глаза её немного сузились, словно она пыталась прочитать между строк.
Вероника в этот момент думала про свою квартиру — про каждый уголок, про те мелочи, которые она выбирала сама, когда ещё не было ни Тимура, ни детей, ни всей этой суеты.
— Я старалась, — тихо ответила она, скорее самой себе, чем Марине Александровне.
Поговорили о том, о сём — о том, что на рынке появился новый продавец с мандаринами из Абхазии, о ценах на продукты. Но потом, как по волшебству, разговор скатился к детям.
— Я всё думаю, как у вас будут маленькие ножки по квартире бегать... — сказала Марина Александровна с таким видом, будто уже видит их в своём воображении.
Вероника кивнула. Хотелось даже улыбнуться, но внутри всё сжалось, как будто кто-то пнул её туда, куда она не хочет идти.
Два дня спустя Тимур вернулся домой с каким-то серым конвертом, который он бросил на стол так, будто это был последний гвоздь в их семейный кортеж.
— Смотри, что пришло, — сказал он, нахмурившись. — Счёт за воду. У них там, наверное, водопад Ниагара течёт бесплатно.
Вероника быстренько пробежала глазами по цифрам.
— Очевидно, ошибка. Я завтра после работы пойду в управляющую компанию разбираться.
Тимур сел, играл пальцами с вилкой и вдруг выдал:
— Знаешь, как со мной разговаривали? Как будто я никто. Ни шагу назад, только вперёд!
Вероника хотела что-то ответить, мол, так у них всегда — но в его глазах увидела что-то новое. Уязвимость, которую до этого никогда не замечала.
— Ну, бывает, — тихо сказала она, словно боясь, что слова сломают ещё больше.
Вот так, с утра как будто ничего, а к вечеру — почувствуй себя подставленным и невидимым.
— Ладно, — вздохнула Вероника, — завтра будет новый день. И кто знает, может, он принесёт что-то получше, чем счета за воду и семейные «ценности».
А через день Марина Александровна заявилась снова. Но уже не с сервизом, а с таким лицом, что сразу понятно — разговор будет «серьёзным». Села на диван, не притронулась к чаю и, не моргнув глазом, как будто собиралась сразу выставить приговор:
— Тимур мне всё рассказал. Ну как так, а? Мой сын здесь… временный какой-то, что ли.
Вероника чуть не дернулась. Вчера Тимур молчал, а сегодня вдруг — бац! — целая философия накатала.
— Мы же всё вместе решаем, — попыталась защититься Вероника, — мебель выбирал, плитку в ванной тоже согласовывали.
— Мебель — это одно, а бумажки — совсем другое, — Марина Александровна смотрела сверху вниз, будто цитируя из энциклопедии семейного бытия. — Мужику важно знать, что он хозяин в доме.
Вероника внутренне сжалась. В голове как будто звон фарфора о стекло — и чётко понимала: эти разговоры ещё вернутся, да не просто так, а в гораздо более жёсткой форме.
На следующий день Вероника возвращалась с работы поздно. В кармане шуршал чек из булочной — маленький багет, чтобы «не умереть с голоду». В подъезде пахло свежей краской — ЖЭК, видать, решил ремонт затеять, но начал с потолка. Вся эта недокрашенная лестница подозрительно напоминала ей их с Тимуром отношения: вроде всё на месте, а ощущения, что всё не доделано, да ещё и хрен знает, закончат ли вообще.
Дома — тишина. Тимур сидел за компом, и на приветствие ответил только тихим:
— Угу.
Вероника уже привыкла — несколько дней подряд он словно ушёл в подполье, но без листовок и шпионских игр.
— Тимур, — осторожно спросила она, — мы же вроде не ругались?
— Ага, — буркнул он, не отрываясь от экрана.
Вечером звонок от соседки с четвёртого этажа — тёти Раисы. Женщина лет семидесяти, но язык у неё работал быстрее, чем ноги.
— Вероника, слушай, я тебе так скажу… Сегодня в вашем подъезде мать твоего мужа про тебя базарила. С бабами из второго подъезда.
— И что, — ровно спросила Вероника, хотя внутренне готовилась к самому худшему.
— Говорит, что ты сына впроголодь держишь, что он тут «не хозяин». Я ей: «Марина, хоть золотой дом дай, всё равно будет недоволен». Она обиделась и шмыгнула.
Вероника поблагодарила, но по коже пробежал холодок. Свекровь, похоже, решила перейти в открытую атаку.
Через пару дней всё вылезло наружу. Тимур пришёл раньше домой, а когда Вероника поставила на стол тарелку с ужином, он достал из портфеля аккуратную папку.
— Это… что? — выдала она, уже догадываясь.
— Решение всех наших проблем. Ты квартиру переписываешь на меня — и всё.
Вероника медленно закрыла папку, словно там лежала живая гадюка.
— Ты с ума сошёл, Тимур?
— Почему? Мы семья. Нормально, что всё на двоих.
Она хотела смеяться, но вместо смеха пришла усталость — как будто таскаешь тяжёлую сумку, а кто-то подбросил ещё пару кирпичей.
— Эту квартиру я купила задолго до тебя. На свои деньги.
— Но я тут живу! И вкладываюсь, — возмутился он.
Вероника подошла к окну и отдернула ткань — за окном фонарь режет жёлтым светом мокрый асфальт.
— Если ты себя чувствуешь квартирантом, — спокойно сказала она, — это твои проблемы, а не мои.
Он встал, отодвинул стул с таким скрипом, что кошка Муха, которая спала под батареей, подпрыгнула и убежала на кухню.
— Значит, не доверяешь, — тихо сказал он с нажимом. — А если не доверяешь, то...
Он не договорил. Просто схватил куртку и вышел. Дверь хлопнула с таким звуком, что шарф с вешалки свалился на пол.
Вероника стояла, слушая тишину. Муха осторожно вернулась и, глядя на хозяйку своими жёлтыми глазами, как будто спрашивала: «Что это было?»
На следующий вечер — без звонка — в квартиру ворвалась Марина Александровна. Сумка в руках, будто собиралась в далёкое путешествие, но ошиблась адресом.
— Ну и что ты наделала? — вместо приветствия спросила она.
— Я? — Вероника поставила чашку на стол. — По-моему, это вы всё устроили.
— Ты должна была поддержать мужа! — воскликнула свекровь.
— Поддержка — это слово, совет, помощь. А вы хотите, чтобы я отдала всё, что у меня есть.
Марина Александровна вспыхнула.
— У жены не может быть личного имущества! Всё общее!
— Отлично, — ответила Вероника, — тогда пусть Тимур оформляет на меня вашу дачу.
Они уставились друг на друга, как два шахматиста, у которых остались только короли и пешки. Развязка была близка.
И тут в нашу драму вломилась случайность. Звонок в дверь — и на пороге стоял Лёша, сосед с пятого этажа, молодой парень с татуировками, курьер в доставке. В руках у него пакет с банками и надписью «мёд из Башкирии».
— Это вам, — смущённо протянул он Веронике. — Мне заказ перепутали, подумал, может пригодится.
Марина Александровна мгновенно оценила Лёшу взглядом подозревающего свидетеля и как змея зашипела:
— Вот, чужие мужики мёд приносят, а моего сына ты выгоняешь!
Вероника неожиданно захохотала — громко, искренне, словно в этом смехе вся её усталость и облегчение смешались в один звук. И именно этот смех стал началом конца.
На следующий день, в среду, Вероника проснулась от назойливого стука в дверь. Ещё темно, а в глазок уже маячит фигура Марины Александровны — закутанная в длинное пальто и шарф, который обычно вытаскивали только при минус двадцати.
Открывая дверь, Вероника успела заметить — под мышкой у свекрови та самая сумка, в которую вчера складывали вещи Тимура.
— Я пришла поговорить, — не церемонясь заявила Марина Александровна и, не дожидаясь приглашения, зашла на кухню.
Вероника молча последовала за ней.
На столе осталась кружка с недопитым вечером чаем, а на поверхности застыла тонкая плёнка.
— Сын мой ночует у меня, — спокойно, но с вызовом сказала Марина Александровна, — и там места нет. Ты понимаешь... Мы хотим, чтобы он вернулся.
— Он может вернуться в любой момент, — ответила Вероника. — Но без дарственных и шантажа.
Свекровь шумно отодвинула стул, так что Вероника подумала, что сейчас стол развалится.
— Шантаж? — фыркнула она. — Это забота! Женщина должна идти навстречу мужу!
Вероника почувствовала, что спорить дальше — пустая трата сил. Все эти слова звучали как заезженная пластинка, лица не менялись, чай остывал.
Она встала, пошла в спальню, открыла шкаф и достала вторую сумку — ту, в которую складывала зимние вещи Тимура.
— Вот. Передайте. Всё, что у него было здесь, — сказала, возвращаясь на кухню.
— Ты ещё пожалеешь! — бросила свекровь, хватая сумку, но уже было поздно.
Когда дверь захлопнулась, в квартире стало так тихо, что можно было услышать, как за стеной кто-то насыпает корм коту.
Вероника подошла к окну, прижала лоб к стеклу. На улице начинался утренний поток: автобусы, торопящиеся люди, запах свежего хлеба из булочной на углу. В этой повседневной картине не было места ни драме, ни пустым угрозам.
Вечером звонок — Тимур.
— Ника, давай поговорим.
— Мы уже всё обсудили, — спокойно ответила она.
— Я был неправ. Мама меня накрутила. Забудем про квартиру, пожалуйста.
Вероника слушала его ровный, почти умоляющий голос и понимала: прежнего Тимура уже нет. Остался человек, который однажды решил, что бумажка важнее доверия.
— Тимур, — сказала она, — я подала на развод.
В трубке повисла пауза — длиннее, чем нужно, чтобы просто перевести дух.
— Ты не можешь так... Мы же любили друг друга.
— Любовь закончилась в тот момент, когда ты принёс мне дарственную.
Она положила трубку.
Вечером достала старый альбом с фотографиями — на одной они вместе на море, на другой — на новогодней вечеринке у друзей. Впервые эти снимки казались ей чужими — будто на них две другие жизни, где её уже нет.
На кухне зашипел чайник. Она налила себе чай, села за стол и впервые за долгое время почувствовала: квартира снова её. И жизнь — тоже.
Вот так и закончилась история.
Конец.