Чайник на плите начал посвистывать, сначала робко, будто спрашивая разрешения, а потом всё настойчивее, требуя внимания. Галина Петровна поспешно выключила газ, стараясь не греметь решеткой. Ей не хотелось шуметь. В этой квартире, несмотря на то что куплена она была наполовину на её деньги — те самые, «гробовые», что она копила десять лет, отказывая себе в лишнем куске сыра и новой обуви, — она чувствовала себя гостьей. И не просто гостьей, а тем самым бедным родственником из провинции, которого терпят исключительно из вежливости, но с облегчением выдыхают, когда за ним закрывается дверь.
Она аккуратно, двумя руками, поставила заварник на пробковую подставку. На кухне было стерильно чисто, как в операционной. Невестка, Марина, была помешана на порядке. Это был не просто уют, это был культ пустоты. Никаких крошек, никаких полотенец не того оттенка. Галина Петровна помнила, как в прошлый раз получила холодный, вежливый выговор за то, что повесила кухонное полотенце на ручку духовки, а не на специальный скрытый крючок внутри шкафа. «Визуальный шум, Галина Петровна», — так это назвала Марина, поджав губы. «Это портит энергетику пространства». Галина тогда промолчала. Она вообще в последние два года часто молчала, словно разучилась говорить в собственном присутствии.
Сегодня она пришла, пока молодых не было дома, чтобы полить цветы и забрать зимнее пальто Игоря — молния разошлась, нужно было отнести в ателье к знакомой портнихе, которая брала недорого. У сына вечно не хватало времени, он пропадал на работе сутками, а Марина такими «мещанскими мелочами» не занималась: у неё карьера, у неё проекты, у неё йога и саморазвитие.
Щелкнул замок входной двери. Галина Петровна вздрогнула, сердце ёкнуло и ушло куда-то в пятки. Она машинально поправила и без того идеально лежащую салфетку. Она рассчитывала уйти до их возвращения, но засмотрелась на старый фотоальбом, который нашла в нижнем ящике комода, пока искала пакет для пальто. Там был Игорь — маленький, на трехколесном велосипеде, и Степан, её покойный муж, поддерживающий его за руль.
В коридоре послышался стук каблуков, глухой удар тяжелой кожаной сумки об пол и тяжелый, надрывный вздох. Марина. Одна. И, судя по звукам, день у неё не задался с самого утра.
— И что значит «мы не успеваем по срокам»? — голос невестки, резкий, звенящий, доносился из прихожей. Она с кем-то говорила по телефону, и тон этот не предвещал ничего хорошего. — Это ваши проблемы, Олег. Я плачу деньги не за ваши оправдания про магнитные бури. Мне нужен результат. Всё, до понедельника. И чтобы макет был у меня на столе.
Галина Петровна вышла в коридор, неловко теребя край старенькой домашней кофты, которую накинула поверх блузки, чтобы не запачкаться, пока возилась с землей в горшках.
— Здравствуй, Мариночка... — тихо произнесла она.
Марина вздрогнула и резко обернулась, чуть не выронив телефон. Её глаза сузились.
— Господи, Галина Петровна! Вы меня до инфаркта доведете, — выдохнула она, прижимая руку к груди. — Почему вы так тихо ходите? И вообще... что вы здесь делаете?
— А я вот тут... за пальто Игоря зашла. Молния там, помнишь? И драцену вашу полила, она совсем сухая стояла, бедная, листья опустила, жалко же живое существо...
Марина замерла, не снимая второго сапога. Медленно, демонстративно медленно убрала телефон в карман дорогого кашемирового пальто. Её взгляд, холодный и бесконечно уставший, скользнул по фигуре свекрови, задержался на её войлочных тапочках, которые Галина принесла с собой («чтобы паркет не царапать»), и остановился на лице. В этом взгляде читалась такая смесь раздражения и брезгливости, что Галине захотелось стать невидимкой.
— Вы опять здесь, — это был не вопрос. Это была констатация факта, произнесенная с такой усталостью, будто Галина Петровна была хронической мигренью, которая снова вернулась в самый неподходящий момент. — Мы же вроде бы всё обсудили в прошлый четверг.
— Я же говорю, пальто... Игорек просил, — Галина попыталась улыбнуться, но улыбка вышла жалкой, извиняющейся. — Он звонил, говорил, дует ему.
— Игорь мог бы и сам отнести. Или курьера вызвать, сейчас двадцать первый век на дворе, — Марина наконец стянула сапог, отшвырнув его ногой в сторону, что было ей несвойственно, и прошла в кухню, даже не помыв руки. Галина, как провинившаяся школьница, посеменила за ней.
— Хорошо хоть детей мама забрала на дачу на выходные, — буркнула Марина скорее самой себе, наливая воду из фильтра в высокий стакан. — Если бы ещё и близнецы сейчас тут носились, я бы точно сошла с ума.
Галина Петровна кивнула. Внучек, Катю и Машу, она любила безумно, но видела редко — только по праздникам и когда «другая бабушка» не могла посидеть. Марина всегда находила причины: то у девочек режим, то у них репетитор по английскому, то они приболели и им нужен покой.
Невестка выпила воду залпом, до дна. Она стояла спиной к свекрови, опираясь руками о мраморную столешницу. Плечи её под тонкой шелковой блузкой были напряжены, как натянутые канаты.
— Галина Петровна, мы же договаривались, — тихо начала она, и в этой тишине угрозы было больше, чем в крике. — Никаких спонтанных визитов. Это наша квартира. Наше личное пространство. Моя крепость, в конце концов. Я прихожу с работы, выжатая как лимон, я хочу тишины, хочу ходить в нижнем белье, а не натыкаться на... на вас.
— Да я же тихонько, Мариночка. Я только помочь. Вы же работаете, устаете, света белого не видите, а мне не трудно... Я вот и пыль протерла на подоконниках...
— Мне не нужна ваша помощь! — Марина резко развернулась. Лицо её пошло красными пятнами. Видимо, рабочий конфликт с Олегом всё ещё кипел внутри, и Галина Петровна просто попала под горячую руку, став идеальным громоотводом. — Вы переставляете вещи. Вы поливаете цветы так, что они гниют, заливаете их! Вы приносите этот запах... запах старости, лекарств и какого-то нафталина! Он въедается в шторы!
Галина Петровна отступила на шаг, прижав руку к груди, там, где под кофтой бился старый нательный крестик.
— Какой нафталин, Марина? Окстись. Я пользуюсь хорошими духами, «Красная Москва», Игорь подарил на юбилей... И моюсь я каждый день...
— Да при чем тут духи! — Марина почти перешла на крик. Голос её срывался. — Вы везде! Вы заполняете собой всё пространство. Вы звоните Игорю по три раза на дню: «Ты покушал? Ты шапку надел?». Ему тридцать пять лет! У него двое детей и ипотека, которую, кстати, мы платим! Откуда у вас вообще эта привычка — лезть в чужую жизнь? Вам своей мало? Ах да, у вас же её нет. Вы живете нами, вы питаетесь нашей энергией!
— Как ты можешь так говорить? — голос Галины дрогнул, в горле встал горький ком. — Я мать. Я всю жизнь на Игоря положила. Я себя не помнила, всё ему, всё для него. Когда отец его умер, я же одна осталась, в девяностые...
— Вот только не надо этой лирики и спекуляций на прошлом! — перебила Марина, поморщившись. — Все жили в девяностые, не вы одна. Героизм из этого делать не надо.
Она шагнула к столу, где лежала связка ключей Галины Петровны — та положила их на край, когда заваривала чай, чтобы не мешались в кармане. Брелок в виде маленького плюшевого медвежонка, уже потертого от времени, выглядел на этой холодной каменной столешнице нелепо и трогательно.
— Мне это надоело. Я терпела два года. Ради Игоря. Потому что «мама — это святое». Но всему есть предел. Я хочу приходить домой и чувствовать себя хозяйкой, а не квартиранткой под надзором коменданта общежития.
Марина схватила ключи. Звон металла о камень прозвучал как выстрел в тихой кухне.
— Ключи на стол! — выкрикнула она, указывая на то место, где лежали её собственные ключи. — И скажи свекрови... то есть, передайте самой себе: внуков вы больше не увидите.
Она говорила сбивчиво, путаясь в обращениях, но смысл был ясен и страшен.
— Отдавайте ваш дубликат. Тот, что «на всякий случай». Сейчас же. И больше вы сюда не придете, пока я лично, письменным приглашением, вас не позову. А если будете давить на Игоря жалобами и изображать жертву — девочек не увидите вообще. Я найду няню. Платную, чужую, равнодушную, но которая не будет лезть в мои кастрюли и учить меня жизни.
В кухне повисла звенящая, ватная тишина. Слышно было только, как гудит компрессор холодильника и как тикают настенные часы — подарок Галины на новоселье, который Марина грозилась выбросить уже полгода, называя его «безвкусицей».
Галина Петровна смотрела на невестку. На это красивое, ухоженное, но искаженное злобой лицо. На идеальный маникюр, сжимающий её ключи. И вдруг внутри неё что-то оборвалось. Та тонкая, натянутая до предела струна терпения, смирения и бесконечного желания угодить, на которой держалась её жизнь последние тридцать лет, лопнула. Не было больше страха. Не было обиды. Была только ледяная пустота и ясность.
Время словно замедлило свой бег. Каждое движение стало четким и весомым.
Свекровь бледнеет и, дрожащей рукой, кладет ключ рядом с вашими. «Хорошо. Но тогда я вынуждена рассказать твоему мужу, кто его настоящий отец и почему я все эти годы платила его родной тете за молчание».
Марина застыла. Её победная поза, расправленные плечи — всё это рассыпалось в одно мгновение. Улыбка превосходства сползла с лица медленно, как тающий воск, обнажая растерянность. Она моргнула раз, другой, словно пытаясь переварить услышанное, словно это была фраза на иностранном языке.
— Что? — голос её сел. — Какой тете? О чем вы вообще говорите? Галина Петровна, если это какая-то шутка или старческий маразм, то это очень неудачный момент.
Галина Петровна тяжело опустилась на стул. Ноги вдруг стали ватными, колени дрожали. Теперь, когда слова были произнесены, назад дороги не было. Ящик Пандоры, который она охраняла больше полувека, приоткрылся, и крышку уже не захлопнуть.
— Тете Вале, — сказала она тихо, но твердо. — Сестре моего покойного мужа, Степана. Той самой Валентине Петровне, которая каждый месяц присылает нам слащавые открытки из Кисловодска и которой мы якобы помогаем деньгами на лекарства и санатории.
Марина нахмурилась, пытаясь сложить пазл. Она знала тетю Валю — вредную, крикливую, вечно недовольную женщину, которая появлялась на семейных праздниках редко, но метко, всегда требуя к себе повышенного внимания и жалуясь на нищенскую пенсию. Игорь исправно переводил ей приличную сумму каждый месяц, говоря, что это «долг перед памятью отца», ведь Валя была его любимой и единственной сестрой.
— При чем тут тетя Валя? И... какой еще «настоящий отец»? Игорь — копия Степана Петровича. Я видела свадебные фото, видела портрет на даче. Тот же подбородок с ямочкой, те же брови, тот же разворот плеч. Вы что, хотите сказать, что Игорь приемный?
— Нет, он мой, родной, — горько усмехнулась Галина, глядя в окно, где сгущались сумерки. — А насчет сходства... Люди видят то, что хотят видеть, Марина. Степан был брюнетом, Игорь брюнет. Оба высокие. А мимика, привычки, походка — это всё воспитание. Степан его вырастил. Он вложил в него душу.
Галина замолчала, разглаживая несуществующую складку на скатерти. Марина молчала тоже, забыв про ключи, про усталость, про разбросанную обувь. Она чувствовала, как воздух в кухне сгущается, становится тяжелым, предгрозовым.
— Степан был бесплоден, — произнесла Галина сухо, как медицинский диагноз. — Свинка в двадцать лет, тяжелые осложнения. Мы узнали об этом через год после свадьбы, когда не получалось зачать. Для него это был приговор. Хуже смерти. Он был мужик гордый, сильный, казачьих кровей. Если бы кто узнал в нашем поселке — он бы в петлю полез от позора. Времена тогда другие были, да и характер у него... крутой.
Марина присела на край табуретки напротив, не сводя глаз со свекрови. Ей стало зябко, она запахнула пальто.
— Мы очень хотели детей. Особенно Степа. Он мечтал о сыне, о наследнике. И мы решились. Это было... безумие от отчаяния. Мы поехали в санаторий, в Гагры, в шестьдесят девятом. Там я познакомилась с одним мужчиной. Офицер, летчик-испытатель. Красивый, статный. Он был в командировке. Степан знал. Он сам... он сам меня подтолкнул. Сказал: «Галя, мне все равно, чья кровь, главное — чтобы я его на руки взял. Чтобы наш был. Чтобы фамилию мою носил».
— Это же... — Марина подбирала слово, — это какая-то дикость.
— Это жизнь, девочка. Дикость — это то, что было потом. Я забеременела. Летчик уехал, он даже имени моего толком не знал, для него это был курортный роман. Родился Игорек. Степан был счастлив так, что я боялась, сердце не выдержит. Он души в нем не чаял. Он забыл обо всем, он сам себя убедил, что это его кровь. И мы жили счастливо. Пять лет абсолютного счастья. А потом Степан умер. Инфаркт. Прямо на заводе.
Галина подняла глаза на невестку. В них стояли слезы, но они не лились. Глаза были сухими и красными.
— После похорон Валя помогала разбирать вещи в кабинете. И нашла дневник Степана. Он его вел тайно. Там всё было. И про его болезнь, и про санаторий, и про его муки, и про то, как он боялся, что Игорек вырастет непохожим. Валя пришла ко мне на девять дней. Я думала, она поддержит, мы же родня. А она села за стол, налила себе водки и сказала: «Если не хочешь, чтобы весь город, и главное — маленький Игорь, узнали, что он байстрюк нагулянный, а ты — гулящая девка, будешь платить».
— Она шантажировала вас? Собственная золовка? Сестра брата, которого она якобы любила?
— Тридцать лет, Марина. Тридцать лет. Сначала просила немного, на «памятник брату». Потом аппетиты росли. Когда Игорь бизнес открыл, она сразу смекнула. Помнишь, три года назад у нас дача сгорела? Игорь тогда думал, проводка старая.
— Помню, — кивнула Марина. — Мы тогда еще кредит брали, чтобы новый участок купить.
— Не было никакой проводки. Дачу я продала. Срочно, за бесценок, тайком. Потому что Вале нужна была операция в Израиле. Или она грозилась прислать Игорю ксерокопии страниц дневника заказным письмом прямо в офис. Я сказала Игорю, что сгорела, чтобы не объяснять, куда делись деньги и документы. Я взяла грех на душу, соврала сыну.
Марина сидела, прикрыв рот рукой. В голове у неё крутилась карусель воспоминаний. Она вспоминала, как Игорь злился из-за той дачи, как он не понимал, куда у матери деваются деньги с пенсии, почему она ходит в старом пальто, хотя он дает ей деньги, почему она экономит на продуктах. «Мама у нас Плюшкин», — смеялся он. А она не Плюшкин. Она просто откупалась.
— Вы платили ей... из своих?
— Из своих. И из тех, что Игорь давал. Я ела пустую гречку месяцами, лишь бы Валя молчала. Потому что Игорь... ты же знаешь его. Он идеалист. Он боготворит отца. Для него Степан Петрович — икона, образец чести, совести, мужества. Если он узнает, что вся его жизнь — это ложь, что любимый папа знал и позволил этому случиться, что я... — голос Галины сорвался на хрип. — Он не простит. Не меня — меня ладно, я старая. Он сломается. Его фундамент рухнет. Он же сам себя по отцу строил.
Галина Петровна замолчала. В кухне стало совсем темно, только свет от уличного фонаря падал желтым пятном на стол, где лежали ключи. Те самые ключи, из-за которых начался этот разговор.
Марина смотрела на свекровь и видела перед собой не назойливую старушку, которая переставляет баночки со специями и раздражает своим присутствием. Она видела женщину, которая тридцать лет живет с петлей на шее. Женщину, которая защищала покой сына ценой собственной жизни, чести и благополучия. Марине стало страшно. И стыдно. Стыдно за свои истерики из-за полотенец, за свои претензии к «визуальному шуму». Какой, к черту, шум, когда тут такая тишина, от которой уши закладывает?
— А теперь, — Галина Петровна встала, тяжело опираясь о край стола, — если ты хочешь выгнать меня, выгоняй. Забирай ключи. Не давай видеть внуков. Но денег у меня больше нет. Валя звонила вчера, требует двести тысяч. Срочно. «Крышу перекрыть». У меня их нет. Я всё отдала в прошлом месяце. Если я не заплачу до воскресенья, она позвонит Игорю. Она обещала. Я хотела просить у тебя в долг, унижаться, но... после такого приема...
Она безнадежно махнула рукой и направилась в прихожую. Спина её, обычно прямая, сейчас сгорбилась, стала маленькой и беззащитной.
— Галина Петровна, стойте.
Голос Марины прозвучал хрипло, незнакомо. Она вскочила с табуретки так резко, что та опрокинулась, но даже не обратила внимания. Она догнала свекровь в коридоре и схватила её за руку — холодную, сухую руку с узловатыми пальцами.
— Стойте. Куда вы пойдете? На ночь глядя?
— Домой, Марина. К себе. Буду ждать звонка Игоря, когда он всё узнает и проклянет меня.
— А с Валей... с этой гадиной что делать будем?
Галина удивленно подняла брови, глядя на невестку снизу вверх:
— Будем?
Марина вернулась в кухню, подняла табуретку. Потом взяла ключи Галины Петровны и решительно сунула их обратно в сумку свекрови, висящую на вешалке. Свои ключи она сгребла в кулак и бросила в вазочку для мелочей.
— Игорь скоро придет. Он не должен видеть вас в таком состоянии. И... про ключи забудьте. Я погорячилась. Работа, нервы, Олег этот идиот... ПМС, в конце концов. Простите меня.
Она нервно прошлась по кухне, включая основной свет. Яркая люстра осветила бледные лица обеих женщин.
— Так, значит, двести тысяч? За молчание?
— Да. Она говорит, материалы подорожали.
— У неё сейчас не материалы подорожают, а свобода закончится, — зло процедила Марина. В ней вдруг проснулась та самая акула бизнеса, которая могла размазать подрядчика одним звонком. Только теперь эта энергия была направлена не на разрушение, а на защиту. — Значит так, Галина Петровна. Вы сейчас умоетесь, приведете себя в порядок. Я накапаю вам валерьянки, у меня есть хорошая, настоящая. А потом мы сядем и придумаем, как заткнуть эту пиявку раз и навсегда. Без денег.
— Но как? У неё дневник... Это улика.
— Дневник — это бумага. Личная переписка умершего человека. А шантаж — это статья 163 Уголовного кодекса Российской Федерации. Вымогательство в крупном размере. У меня есть юристы в фирме, зубастые ребята. Есть связи в органах. Мы запишем её разговор. Мы припугнем её так, что она забудет номер вашего телефона. Она думала, что имеет дело с беззащитной пенсионеркой. Но она не учла, что у пенсионерки есть невестка.
Галина смотрела на невестку и не узнавала её. Куда делась та холодная, отстраненная женщина, которая боялась лишней пылинки? Перед ней стояла волчица, готовая перегрызть глотку за свою стаю. И, как ни странно, Галина впервые почувствовала, что она тоже часть этой стаи. Не приживалка, а свой человек.
— Ты... ты не расскажешь ему? — спросила Галина шепотом, с надеждой.
— Игорю? — Марина покачала головой, наливая в мензурку капли. — Зачем? У него был прекрасный отец, который его любил. Кровь — это просто набор хромосом. А отец — это тот, кто учил на велосипеде кататься, кто в углу наказывал и кто нос вытирал. Степан Петрович был его отцом. Точка. Эту правду мы похороним вместе с жадностью тети Вали.
В замке снова повернулся ключ. На этот раз уверенно, по-хозяйски, в два оборота.
— Девчонки, я дома! — голос Игоря, веселый, громкий, заполнил квартиру, разгоняя остатки мрака. — Мам, ты тут? Я твои ботинки вижу. Маришка, привет! Ух, пробки сегодня жуткие.
Игорь вошел в кухню, большой, румяный с легкого мороза, с пакетом мандаринов в руках. Он был так похож на Степана — той же широкой улыбкой, тем же разворотом плеч, тем же добрым прищуром. Галина посмотрела на него и снова убедилась: любовь сильнее генетики. Степан пророс в этом мальчике своей любовью.
— О, вы что, такие серьезные? — Игорь остановился, переводя взгляд с бледной, но уже успокоившейся матери на взъерошенную, но решительную жену. — Что случилось? Опять из-за того, что мама чашку не туда поставила? Марин, ну я же просил, будь терпимее...
Галина сжалась, ожидая привычного раздражения. Но Марина подошла к мужу, обняла его крепко, уткнувшись лицом в холодную куртку, и забрала пакет с мандаринами.
— Нет, милый. Всё хорошо. Мы просто... вспоминали. Твоего папу. Галина Петровна рассказывала, как они в Гагры ездили.
Игорь улыбнулся, сразу смягчившись и расслабившись.
— Да? Хорошее было время, наверное. Жалко, отец внучек не увидел. Он бы их баловал страшно.
— Очень жалко, — твердо сказала Марина, глядя прямо в глаза свекрови. В этом взгляде был договор. Союз. — Но зато у них есть бабушка. Самая лучшая. Которая, кстати, обещала нам сегодня утку с яблоками.
Она повернулась к свекрови:
— Галина Петровна, поможете? А то я после работы руки поднять не могу. А у вас она получается божественно, Игорь всегда хвастается.
Галина Петровна расправила плечи. Она видела, как дрожат уголки губ у Марины — ей тоже было страшно брать на себя такую ответственность. Этот секрет теперь лежал между ними не пропастью, а мостом. Тяжелым, опасным, но единственным мостом, который их соединил по-настоящему.
— Конечно, Мариночка, — сказала Галина, привычным движением закатывая рукава кофты. — Сейчас я только руки помою. Яблоки кислые нужны, антоновка. Есть?
— Есть, мам, — сказал Игорь, уже уплетая мандарин и не замечая напряжения, которое медленно уходило из комнаты. — Всё есть. Ты же знаешь, Марина всегда всё покупает заранее.
Галина подошла к раковине, включила воду. Шум воды заглушил мысли. Она посмотрела на свое отражение в темном окне. Там, рядом с ней, отражалась Марина, достающая противень.
— А ключи, Галина Петровна, — тихо шепнула невестка, проходя мимо за солью, так, чтобы Игорь не слышал, — пусть у вас остаются. Мало ли что. Вдруг нам срочно понадобится ваша помощь с девочками.
— Спасибо, дочка, — так же тихо ответила Галина.
Игорь включил телевизор в гостиной, оттуда донеслись звуки новостей. Жизнь продолжалась. Обычная вечерняя жизнь, с запахом запекающейся утки, с мандариновыми корками на столе, с семейными разговорами ни о чем. Только теперь в этой квартире не было двух враждующих женщин, делящих территорию и влияние. Были две матери — одна, которая родила и вырастила, пожертвовав всем, и другая, которая приняла эту жертву и готова была защищать семью дальше.
А тетя Валя... С тетей Валей они разберутся. Завтра. Вместе.
