Ольга замерла на пороге спальни, держа в руках стопку свежевыглаженного белья. То, что она увидела, заставило её сердце пропустить удар.
Её новенький, купленный всего неделю назад шёлковый халат цвета слоновой кости висел на спинке стула. Не просто висел — был небрежно брошен, словно тряпка для пыли. А на нём, прямо посередине нежнейшей ткани, расползлось огромное жирное пятно. Маслянистое, желтоватое, въевшееся так глубоко, что блестело даже при тусклом свете. Рядом на тумбочке стояла пустая тарелка с остатками жареной курицы и салата в майонезе.
— Людмила Фёдоровна, — голос Ольги прозвучал тихо, но в нём слышалась стальная нотка, — это что такое?
Свекровь вышла из ванной комнаты, вытирая руки о полотенце. На её круглом лице застыло выражение невинного удивления, которое она так умело натягивала, как маску, когда ситуация того требовала.
— А что такое? Я примерила твой халатик, пока свой стирался. Ты же не против, правда? Мы ведь одна семья.
Ольга почувствовала, как внутри неё что-то горячее и злое начинает подниматься к горлу. Она специально откладывала деньги на этот халат три месяца. Три месяца экономила на обедах, отказывала себе в новой помаде, в походе в кино с подругами. Потому что хотела иметь хоть одну красивую, качественную вещь, которая была бы только её. В которой она могла бы чувствовать себя не измученной домохозяйкой, а женщиной. А теперь эта вещь была испорчена жирными руками свекрови, которая даже не подумала снять его, прежде чем пожирать свою курицу.
— Вы испачкали мой новый халат, — медленно произнесла Ольга, стараясь держать себя в руках. — Он стоил тринадцать тысяч. Я копила на него.
Людмила Фёдоровна махнула рукой с таким видом, будто речь шла о копеечной тряпке с рынка.
— Ну и что? Постираешь — и всё отойдёт. Не надо устраивать трагедию из-за какой-то тряпки. У меня вот вообще нормальных халатов нет, хожу в старом застиранном, а ты тут роскошествуешь. Могла бы и поделиться с пожилым человеком.
Ольга стояла и не могла вымолвить ни слова. Пожилой человек. Тот самый пожилой человек, который влез в её дом, в её жизнь, в её вещи и теперь заявлял права на всё, что ей принадлежит. Тот самый пожилой человек, который полгода назад «временно» переехал к ним после ремонта в своей квартире и до сих пор не собирался съезжать, несмотря на то что ремонт давно закончился.
Она посмотрела на свекровь, на её самодовольное лицо, на это притворное непонимание того, что она сделала что-то не так. И вдруг Ольга с пронзительной ясностью поняла: слова не работают. Все эти месяцы она пыталась разговаривать, объяснять, просить уважать личное пространство. Бесполезно. Людмила Фёдоровна понимала только один язык — язык поступков.
Не говоря больше ни слова, Ольга развернулась и вышла из спальни. Она прошла в гостиную, где на самом видном месте, на специальной подставке у окна, стоял гордость свекрови — огромный фикус в дорогом керамическом горшке. Людмила Фёдоровна выращивала его двадцать лет, возила с собой при каждом переезде, холила, удобряла, протирала каждый листочек влажной тряпочкой. Это дерево было для неё живым существом, почти членом семьи.
Ольга подошла к окну, распахнула его настежь. Холодный ноябрьский ветер ворвался в комнату, неся с собой мелкие капли дождя. Затем она взялась за горшок. Он был тяжёлым, но адреналин придал ей сил.
— Ты что делаешь?! — голос свекрови сорвался на визг. Она влетела в гостиную, и на её лице застыл неподдельный ужас. — Немедленно поставь!
Ольга подняла горшок на подоконник. Фикус качнулся, его тёмно-зелёные листья задрожали. Она посмотрела на свекровь холодным, спокойным взглядом.
— Это тоже ерунда, правда? Просто растение. Можно вырастить новое.
И она толкнула горшок.
В следующее мгновение раздался глухой удар — керамика разбилась о бетон внизу. Земля и черепки рассыпались по тротуару. Многолетнее дерево лежало на земле, его ветви сломаны, корни обнажены и жалки. Двадцать лет жизни свекрови превратились в груду мусора.
Людмила Фёдоровна застыла с открытым ртом, не веря своим глазам. Потом она бросилась к окну, высунулась, увидела разбитый горшок и завыла. Именно завыла, как раненый зверь. Её лицо покраснело, руки затряслись.
— Ты... ты... как ты посмела?! Ты убила моё дерево! Мой фикус! Двадцать лет!
Ольга закрыла окно, отряхнула руки и спокойно ответила:
— Постирай халат. И съезжай из моей квартиры.
Она развернулась и ушла на кухню. Ноги дрожали, но внутри разливалось странное чувство освобождения. Она сделала это. Она наконец защитила свои границы.
Свекровь не стала звонить Максиму сразу. Она ждала его вечером, когда он вернётся с работы. Людмила Фёдоровна провела весь день в слезах, периодически выходя на балкон посмотреть на остатки своего любимого растения внизу. Она не разговаривала с Ольгой, не ела, только демонстративно вздыхала и всхлипывала, когда та проходила мимо.
Максим вернулся около восьми вечера, усталый и голодный. Не успел он снять ботинки, как мать набросилась на него с рассказом. Она хваталась за сердце, размазывала по лицу слёзы, изображала из себя жертву жестокой невестки.
— Максимка, она выбросила мой фикус! В окно! Моё любимое дерево, которое я растила двадцать лет! Она... она просто взяла и выбросила! Как... как какой-то мусор! Я не могу здесь оставаться, я боюсь её! Она неадекватная!
Максим посмотрел на мать, потом на жену. Ольга стояла у плиты, помешивая суп, и даже не повернулась в их сторону. Её спина была прямой и напряжённой, как струна.
— Оль, это правда? — спросил он тихо.
— Правда, — коротко ответила она, не оборачиваясь.
— Но почему? Мама говорит, что ни с того ни с сего...
Ольга поставила ложку на стол, выключила плиту и наконец повернулась к ним. Её лицо было бледным, но спокойным.
— Спроси свою маму, что она сделала с моим новым халатом за тринадцать тысяч. Тем самым, на который я копила три месяца. Спроси, зачем она его надела и испачкала жиром так, что теперь его только выбрасывать.
Максим растерянно посмотрел на мать. Та отмахнулась.
— Да надела я, ну и что? Постирать можно. А она из-за этого устроила истерику и убила моё дерево!
— Постирать нельзя, — тихо сказала Ольга. — Это натуральный шёлк. Пятно от масла не выводится. Вещь уничтожена. Как и твой фикус. Теперь мы квиты.
Максим провёл рукой по лицу. Он чувствовал себя загнанным в угол. С одной стороны — мать, которая всю жизнь жертвовала собой ради него, растила его одна после развода. С другой — жена, с которой он прожил пять лет и которую тоже любил. А теперь эти две женщины объявили друг другу войну, и он оказался посередине.
— Оля, ну пойми, это же мама. Она не со зла. Она просто... не подумала.
— Именно, — перебила его Ольга. — Она не думает. Никогда не думает обо мне, о моих чувствах, о моих вещах, о моих границах. И ты не думаешь. Вы оба считаете, что я обязана всё терпеть, потому что я невестка, потому что я младше, потому что она твоя мама.
— Так и есть! — вклинилась в разговор Людмила Фёдоровна. — Я его мать! Я родила его, вырастила, всю жизнь на него положила! А ты кто? Пришла, прибилась, квартиру его занимаешь!
Ольга почувствовала, как внутри неё что-то обрывается. Квартиру его занимаешь. Эта квартира была куплена на их общие деньги. На её зарплату тоже. Она работала наравне с Максимом, а иногда и больше. Она обустраивала этот дом, превращала его из бетонной коробки в уютное жильё. И теперь свекровь заявляет, что это не её территория?
— Хорошо, — сказала Ольга и улыбнулась. Эта улыбка была холодной и страшной. — Тогда я ухожу из его квартиры. Завтра же. А вы живите здесь вдвоём, раз вам так хорошо вместе.
Она прошла в спальню и закрыла дверь на ключ.
Ночью Максим пытался поговорить с ней через закрытую дверь. Он извинялся, просил открыть, обещал, что завтра поговорит с матерью, что всё уладится. Ольга молчала. Она лежала на кровати, глядя в потолок, и думала. Думала о том, что за пять лет брака свекровь влезала в их жизнь всё больше и больше. Сначала это были безобидные советы по поводу готовки и уборки. Потом — критика её внешности, её работы, её друзей. Потом — требования проводить каждые выходные вместе, ходить с ней по магазинам, возить на дачу. А Максим всегда, всегда вставал на сторону матери. Просил потерпеть, войти в положение, не обижать пожилого человека.
Утром Ольга проснулась с ясной головой и твёрдым решением. Она собрала сумку с самыми необходимыми вещами, оделась и вышла из спальни. На кухне за столом сидела свекровь, торжествующе попивая чай. Максим стоял у окна с виноватым видом.
— Я ухожу, — спокойно сказала Ольга. — Не на пару дней. Насовсем. Если ты хочешь сохранить наш брак, Максим, ты знаешь, что делать. Твоя мать должна съехать и больше никогда не переступать порог этой квартиры без приглашения. Если через неделю она всё ещё будет здесь — я подаю на развод.
Она взяла сумку и направилась к выходу. Максим попытался остановить её, схватил за руку.
— Оля, не надо, подожди, мы всё решим!
Она высвободила руку и посмотрела ему в глаза.
— Решайте. У вас неделя.
Дверь закрылась за ней с тихим щелчком.
Первые три дня Ольга жила у подруги Светы. Максим названивал ей по десять раз на дню, писал сообщения, умолял вернуться. Она не брала трубку. Она работала, готовила, гуляла по городу и чувствовала странное спокойствие. Будто с её плеч сняли тяжёлый груз. Она не обязана больше улыбаться свекрови сквозь зубы. Не обязана терпеть её колкости и претензии. Не обязана чувствовать себя чужой в собственном доме.
На четвёртый день Максиму позвонила его сестра Татьяна. Она жила в другом городе, приезжала редко, но всегда чувствовала, что происходит в семье.
— Макс, я всё знаю. Мама мне рассказала свою версию. Теперь расскажи мне правду.
Он рассказал. Всё. Про халат, про фикус, про то, что Ольга ушла и грозится разводом. Татьяна выслушала его молча, а потом вздохнула.
— Брат, ты идиот. Ольга — золото. Она терпела маму пять лет, а мама... Я её люблю, она наша мать, но ты же знаешь, какая она. Она всегда была собственницей. Помнишь, как она разрушила мою первую свадьбу? Как терроризировала Андрея, пока он не сбежал? Теперь она за Ольгу взялась. И если ты не остановишь её сейчас — потеряешь жену. Хорошую, работящую, умную жену.
Максим повесил трубку и долго сидел, уставившись в одну точку. Его сестра была права. Всю его жизнь мать влезала во все его отношения. Критиковала его девушек, находила в каждой недостатки, манипулировала его чувством вины. И он позволял. Потому что она действительно растила его одна, жертвовала многим, и ему казалось, что он обязан ей всем. Но когда жертва матери становится оружием против его жены, где должна проходить граница?
На пятый день вечером в дверь квартиры позвонили. Ольга открыла — на пороге стоял Максим. Он был растрёпанный, с тёмными кругами под глазами, но решительный.
— Мама уехала, — сказал он без предисловий. — Я сам отвёз её к себе домой сегодня утром. Сказал, что она может приезжать к нам в гости, но только по приглашению и не больше, чем на пару часов. Что наша квартира — наша территория, и я не позволю больше никому нарушать твои границы. Она кричала, плакала, обвиняла меня в предательстве. Но я не сдался.
Ольга смотрела на него молча. Внутри боролись разные чувства — облегчение, недоверие, усталость, надежда.
— Почему сейчас? Почему не раньше?
Он опустил голову.
— Потому что я трус. Потому что мне было проще пожертвовать твоим комфортом, чем поссориться с матерью. Потому что я не понимал, насколько всё серьёзно, пока ты не ушла. Прости меня. Я был плохим мужем.
Ольга сделала шаг назад, впуская его в квартиру подруги. Они прошли на кухню, сели за стол друг напротив друга.
— Максим, я люблю тебя. Но я не вернусь, если всё останется по-старому. Я не буду больше терпеть неуважение. Ни от твоей матери, ни от кого-то ещё. Даже от тебя.
— Я знаю. И я обещаю, что больше этого не будет. Мы установим правила. Мама приезжает только по выходным и только если мы оба согласны. Она не трогает твои вещи, не лезет в нашу жизнь. А если она начнёт снова — я сам остановлю её. Без твоих просьб. Потому что это моя обязанность как мужа — защищать тебя. В том числе и от своей семьи.
Ольга посмотрела в его глаза и увидела там искренность. Впервые за много месяцев она увидела в нём не маминого сынка, который мечется между двумя женщинами, а взрослого мужчину, который сделал выбор.
— Хорошо, — тихо сказала она. — Я вернусь. Но при первом нарушении договора — ухожу окончательно. Без разговоров и второго шанса.
Он кивнул, взял её руку и сжал.
Через неделю они сидели вместе на диване в своей квартире. Людмила Фёдоровна приехала в гости, как было договорено — в субботу, на два часа. Она сидела напротив них на кресле, сжав губы в тонкую ниточку. На столе стоял чай и купленный торт. Обстановка была натянутой.
— Я хочу извиниться, — наконец произнесла свекровь, и каждое слово давалось ей с видимым трудом. — За халат. Мне не следовало брать твои вещи без спроса. И... я куплю тебе новый.
Ольга кивнула, принимая извинения. Она знала, что это было тяжело для Людмилы Фёдоровны. Знала, что в глубине души свекровь всё ещё считает её выскочкой, которая увела её сына. Но это было начало. Маленький шаг к тому, чтобы выстроить хрупкие, но честные отношения.
— А я извиняюсь за фикус, — сказала Ольга. — Это было жестоко. Мне не следовало уничтожать то, что было вам дорого. Просто... я не знала, как ещё до вас достучаться.
Свекровь кивнула, отводя взгляд. Они обе понимали, что доверие разрушено, и восстанавливать его придётся долго. Но они обе были готовы попробовать. Ради Максима. Ради семьи.
Через два часа Людмила Фёдоровна уехала. Максим закрыл за ней дверь, облегчённо выдохнул и обнял Ольгу.
— Мы справимся, — тихо сказал он.
— Справимся, — согласилась она, прижимаясь к его плечу.
Война закончилась. Не победой одной из сторон, а перемирием. Хрупким, но настоящим. И впервые за долгое время в их квартире воцарился покой. Не напряжённая тишина враждующих лагерей, а спокойная, тёплая атмосфера дома, где каждый знает свои границы и уважает чужие. Где никто не обязан жертвовать собой ради мнимого семейного благополучия. Где слово «семья» не означает растворение личности, а значит союз равных людей, которые выбрали быть вместе.
Ольга поняла тогда важную вещь: уважение нельзя вымолить. Его можно только заслужить или потребовать. И иногда для того, чтобы тебя услышали, приходится говорить на языке, который поймут. Даже если этот язык — выброшенный в окно фикус.