Глава 2
А соседка Агафья, старуха с глазами колкими, как лед весенний, все наблюдала. Да вот как-то раз, стоя у ворот, выдала:
— Зинка… Тебя он греет, не спорю. Только ты, дочка, головой подумай. Мужик-то ладный, да не может быть, чтоб один. Красавец такой да без жены? Да без детей? Сказки это. Не поверю.
Зина опустила глаза. Словно заноза в душу вошла. Но вытаскивать не спешила. Больно было… но и сладко тоже.
А он как-то снова вечером подошел — аккуратно, не напрашиваясь. Остановился у ворот, как будто просто мимо шел, но взгляд у него был решительный, будто он в себе что-то определил.
— Зинаида, можно с тобой поговорить?
Она затрепетала, вытерла руки о фартук, отворила калитку: заходи, мол.
Саша помолчал, потом — как вздохнул глубоко и прямо сказал:
— Зина… Я вот думаю: слышала ты, что соседка твоя шепчет, не утаишь.
Она нахмурилась, но он не дал вставить ни слова:
— Правильно говорит тетка Агафья тебе. Жена у меня была. Не умерла — живая, здоровая. Дочь у нас. Только я ей стал не нужен, когда понял, что инженером мне не стать. Я руками умею, а не в бумагах. Строю, чиню, кирпич кладу. Денег приношу, но не те, что ей надо.
Он глянул на Зину — прямо, без ухищрений:
— Инженера она нашла себе. Красивого, с машиной. Галстук носит. А я так и не привык. И ушла. А я? Да вот, строю школы, хожу по селам теперь.
Замолчал, а потом еще добавил тихо:
— Так что ты не бойся. Я к тебе не с фокусами. Если приглянулся — хорошо. А если нет — не обижусь. Только чтоб честно было, без этого — женат-неженат.
И снова замолчал. А Зина стояла, слушала, и будто что-то оттаивало в ней. Как земля после зимы — еще жесткая, с комьями, но уже пахнет теплым.
Не улыбнулась, не вспыхнула, не бросилась в разговор. Только кивнула:
— Спасибо, Саша, за правду.
А сама потом весь вечер ходила по дому тихо, будто в первый раз в своем собственном доме. И даже платок надела с вышивкой — тот самый, который берегла на случай гостей. Хоть никто и не пришел.
Следующим вечером Саша снова пришел и задержался — сидели на лавке, смотрели, как солнце мягко ложится за черемуху. Говорили обо всем и ни о чем, молчали. Но тишина у них была полнее, чем слова.
И вдруг Зина:
— Саш, чай не по восемнадцать нам. И мамки у меня в хате нет. Ну чего тянуть-то? Переходи ко мне.
— Правда? — глаза у него загорелись, как у мальчишки.
— А чего ж? Дети у меня хорошие. Примут тебя.
Он только того и ждал. На следующий же день перенес свой нехитрый скарб: тюфяк, сумку, чайник алюминиевый, кружку, ложку.
Зина лишь рассмеялась, увидев посуду.
Так и стали жить. Саша утром — на стройку, к восьми. Возвращался — пыльный, уставший, с тяжелым запахом мужского пота. А для Зины запах этот приятнее любого одеколона был.
Уставший, но с хлебом — всегда покупал буханку и плитку шоколада, молча клал на стол.
Зина все так же крутилась между фермой и сельсоветом — глаза вечером красные, ноги гудят, но у печки стоит, не жалуется. Петуха зарезала — лапши наварила, домашних яиц утром нажарила, пирогов в выходные напекла.
Дети приняли Сашу спокойно. Митька присматривался, но потом одобрил. Павлик звал его «дядя Саша» и тянул за собой в сарай — показывать кроликов. Вера чуть сторонилась и все больше в своей комнате сидела по вечерам.
Бабка Агафья снова не прошла мимо. Встретила Зину у колодца, прищурилась, клюкой в землю постучала:
— Ну что, Зинка… Петуха ты ему сварила? Лапши намесила? Пирожки стряпаешь — у него уж пузо округлилось. А он тебе чево?
Зина выпрямилась:
— Так зарплаты еще не было, ежели ты об этом тетка Агафья. Сказал — как будет, принесет.
Агафья хмыкнула, головой качнула, проскрипела:
— Принесет. Ишь ты! Ну гляди, гляди… баба ты справная, детей тянешь, но… чтоб не вышло как с первым. Эти мужики… сначала как коты трутся, а потом — хоть плачь, хоть в суд пиши.
— Тетка Агафья, — сказала устало, — не всякий мужик — беда. Бывает, и от бабы беда.
— А все одно, — буркнула старуха. — Слезы чьи текут потом? Не мужские же.
Зина ушла, не огрызаясь. А в голове засела заноза: не потому что не верила Саше, а потому что жизнь научила — доверие штука хорошая, но денег в кошелек не прибавит.
…Зарплату выдали в пятницу — весь поселок знал. Мужики из бригады шли веселые, с пакетами, кто с тортиком, кто с бутылкой, кто с колбасой. Пыль на сапогах не мешала радости.
А Саша — будто бы исчез. До самого позднего вечера не было его. Пришел, когда уже сумерки сгущались. Тихо открыл калитку, прошел в дом, с порога снял кепку, взгляд потупил.
Он сел, сапоги не снял, руки трясутся. Зина вгляделась — будто не мужик, а мальчишка провинившийся. Хотела сказать строго — а слова застряли.
— Зин… — начал да запнулся. Голову руками обхватил, вроде как заплакал даже.
Она сразу поняла. Сердце у нее не жесткое, голова не глупая, сразу все нити схватывает.
— Не принес? — спросила спокойно, без укора.
Он только головой кивнул. Глаза блестели, не от света — от слез, которые сдерживал, как мальчишка, у которого сломалась игрушка, а он не хочет быть слабым.
— Дочка… моя… там… в больнице. Понимаешь… Температура под сорок, воспаление легких. Жена плачет. Зин… Я все деньги отправил. Я давно ничего не отправлял… а вот теперь. Пойми, Зин.
Пересел с лавки на табурет, к столу, руки на колени, будто в суде ждет приговора.
Зина подошла, положила ладонь на его плечо.
— Ничего, милый мой. Прорвемся. Еда есть, крыша над головой есть, дети живы — и слава Богу. А ты не бойся, ты теперь не один. Вместе все решим.
И как сказала это, сама удивилась: будто приняла его уже — до конца, без оглядки. Хоть в горе, хоть в радости.
А наутро — снова Агафья, словно в землю вросшая, стоит у забора, глаз не отрывает от Зины, прищурилась.
— Ну что, Зинка? Принес? Все мужики вчера зарплату получили. Говорят, что и премия была.
Зина взглянула бабке прямо в глаза, не таясь:
— Дочка у него хворает. В больнице лежит.
— Видишь, как бывает? У него дочка — деньги туда. А у тебя что, щенята рази, не дети? Их кормить не надо?
Зина отвернулась, но ответила не сразу, а только когда шагнула к калитке, словно из сердца достала:
— У него — больна. А у меня — здоровы. Слава Богу, тетка Агафья. Пропусти меня, — отодвинула бабку, небрежно так, будто какую ненужную вещь с пути своего убрала.
И пошла. Прямо, ровно, как идет женщина, которая уже не в первый раз в жизни выбирает — не потому что так проще, а потому что иначе нельзя.
…Прошел еще один месяц, и снова зарплата. И снова Саши нет к ужину. Вернулся поздно, когда тень от фонаря длинная, шаги осторожные, будто крадется.
Зина на лавке сидела, мочи не было в доме ждать. Что теперь? Дочь давно выздоровела. Слава Богу. Храни Господь всех детей.
Саша подошел, присел рядом.
— Зин, понимаю, уже смешно и глупо выгляжу. Но так бывает. У матери крыша потекла. Там шифер старый, с войны еще. В горнице вода по стенам… Ну я не мог иначе, Зин… это ж мама моя!
И замолчал и не смотрит. А что говорить? Все и так ясно.
Зина не ответила, в голове пусто, в груди тяжело — как будто не воздух, а мокрое тряпье к носу прижимает.
Сашка к ней — она не отстранилась, но и не прижалась.
Окончание завтра
Татьяна Алимова