Путь от ярославского мальчика из семьи учёного до наследника «Могучей кучки» и парижского эмигранта. Как он завершил «Трансцендентные этюды» и записывал народные песни. И как, сидя на процессе революционного трибунала, писал музыку для церкви.
Как сын ярославского математика достроил за Листа его незавершённый замысел: день рождения Сергея Ляпунова
Мальчик учёного, который выбрал не звёзды, а ноты
30 ноября 1859 года в Ярославле рождается мальчик в семье учёного: его отец, Михаил Ляпунов, — известный математик и астроном, мать — образованная любительница фортепиано. В восемь лет Сергей теряет отца, семья переезжает в Нижний Новгород, и именно там музыка окончательно перетягивает его от науки к искусству: мальчик попадает в местное отделение Русского музыкального общества, где систематически занимается фортепиано и теорией.
Вместо карьеры учёного — дорога в Московскую консерваторию. В 1878 году по рекомендации Николая Рубинштейна Ляпунов поступает туда учиться: фортепиано у Карла Клиндворта, ученика Ференца Листа, композицию у Сергея Танеева. Атмосфера — ярко русская: рядом Чайковский, горячие споры о том, какой должна быть национальная школа. Ляпунов впитывает сразу два мира — строгую учёбу и романтический культ виртуозного фортепиано.
Ученик Балакирева и собиратель народных песен
Окончив консерваторию с отличием, Ляпунов в 1885 году переезжает в Петербург, чтобы работать рядом с Милием Балакиревым и кругом Беляева. Балакирев видит в нём позднего наследника своей «могучей кучки» и буквально опекает его сочинения, как когда-то произведения Бородина и Римского-Корсакова.
В 1893 году Ляпунов вместе с Балакиревым и Анатолием Лядовым отправляется по северным губерниям — записывать русские народные песни. Они собирают около трёхсот мелодий; позже Ляпунов обработает часть этого материала и введёт подлинный фольклор в свои сочинения. Русская песня, звон колоколов, интонации протяжных напевов становятся для него такими же важными, как блеск концертного рояля.
Как русский пианист дописал за Листа его «трансцендентный» цикл
Во второй половине жизни Ляпунов придумывает дерзкий жест уважения к своему кумиру. Ференц Лист мечтал о цикле 24 этюдов во всех тональностях, но в итоге оставил только двенадцать «Трансцендентных этюдов». Ляпунов берёт на себя продолжение: между 1897 и 1905 годами он пишет собственные «12 этюдов высшего исполнительского искусства», op. 11, в двенадцати «остальных» тональностях и посвящает весь цикл памяти Листа.
Каждый этюд — маленькая поэма: «Колыбельная», «Хоровод призраков», «Карильон» с выписанными переливами колоколов, кавказский «Терек», летняя ночь, буря, восточная «Лезгинка». Финал цикла — «Элегия памяти Ференца Листа», где русский композитор буквально разговаривает с тенью своего учителя через клавиатуру. Так тихий сын ярославского учёного оказывается тем, кто заканчивает за Листа его давно задуманный круг из 24 этюдов.
Православные хоры, суд и эмиграция
Уже признанный пианист и композитор, Ляпунов в 1910-е годы обращается к православной духовной музыке. Он создаёт шесть хоров op. 62 — «Херувимские песни», «Отче наш», «Достойно есть», «Свете Тихий» и другие, основанные на древних распевах. В Петербургской консерватории он становится попечителем «домовой церкви» и руководит студенческим хором, который поёт эти сочинения на богослужениях.
После революции композитор попадает под давление новой власти: в 1922 году, оказавшись на скамье подсудимых по «петроградскому делу церковников», Ляпунов во время заседаний революционного трибунала в Большом зале филармонии сочиняет хоровое песнопение «Богородице Дево, радуйся» — в автографе он прямо отмечает, что написал его «во время процесса»; приговор — условный, но ясно, что оставаться в России всё труднее.
В 1923 году Ляпунов уезжает в Париж, где руководит музыкальной школой для русской эмиграции, даёт концерты и умирает от сердечного приступа 8 ноября 1924 года. Советские справочники потом будут писать осторожно, умалчивая о добровольной эмиграции.
Сегодня, когда русскую традицию хочется видеть цельной, без вычёркнутых имён, Ляпунов звучит как важное «пропущенное звено» между Листом, Балакиревым, народной песней и православным хором. Достаточно включить вечером его «Элегию памяти Листа» или хоры op. 62 — и вдруг становится слышно, как в одном человеке встречаются учёный отец, русский север, храмовый звон и блеск концертного рояля.
А еще в этот день...
Рождаются и умирают люди, чьи имена почти не известны: барочный концертмейстер маленького двора, органист, которого Бах переписывал от руки, тихий наставник Бетховена, «Шуберт Северной Германии» и парижский затворник Алькан — без них история классики зазвучала бы совсем по-другому.
Концертмейстер маленького двора: день рождения Кристофа Фёрстера
30 ноября 1693 года в тюрингской Бибре рождается мальчик, о котором почти не вспоминают. Его зовут Кристоф Фёрстер, и он вырастет одним из тех композиторов «второго ряда», без которых не звучала бы музыка Германии эпохи Баха и Телемана.
Отец даёт ему первые уроки, дальше — сельский органист, затем занятия у мастеров Иоганна Давида Хайнихена и Георга Фридриха Кауфмана. Фёрстер играет во дворцовой капелле, поднимается до концертмейстера, ездит с оркестром, попадает на коронации и придворные праздники — барочная карьера трудолюбивого профессионала, а не гения-звезды.
Он пишет концерты и кантаты, особенно любит тембр гобоя и валторны: до нашего времени сохранились его концерты для гобоя и даже концерт для валторны. Многое из его музыки потеряно, но в уцелевших партитурах слышно то, ради чего он жил: спокойное, почти домашнее барокко между церковью, двором и маленьким немецким городком.
Органист, которого Бах переписывал от руки: день памяти Николя де Гриньи
30 ноября 1703 года в Реймсе умирает всего в 31 год органист Николя де Гриньи. Сын династии соборных музыкантов, он успел послужить в аббатстве Сен-Дени под Парижем, вернуться в родной город и занять место органиста собора, где короновали французских королей.
За несколько лет до смерти де Гриньи издаёт свой единственный сборник — Premier livre d’orgue, мессу и гимны для главных праздников года. Книга расходится так широко, что вскоре её уже переписывает от руки сам Иоганн Себастьян Бах, чтобы разбирать «по косточкам» французский стиль. Так малоизвестный органист, проживший короткую жизнь, стал тихим учителем великого немца.
Как Шенк тихо помогал Бетховену
30 ноября 1753 года в Винер-Нойштадте рождается Иоганн Баптист Шенк — австрийский композитор. Мальчик рано поёт в хоре, сочиняет танцы, играет на скрипке и клавире. Ради серьёзных занятий его отправляют в Вену к придворному мастеру Георгу Кристофу Вагензейлю. Шенк пишет церковную музыку и зингшпили, а наибольший успех приносит ему весёлая пьеса «Деревенский цирюльник».
Позже Шенк вспоминал, как к нему приносил тетради по контрапункту молодой Людвиг ван Бетховен, официально ученик Йозефа Гайдна. Шенк проверял задания, исправлял ошибки и возвращал тетради, чтобы в таком виде их увидел Гайдн. Так рядом с громкими именами работает человек, чьи уроки помогли вырасти и Бетховену, и поколению венских музыкантов.
Как Карл Лёве превратил песню в маленькую драму
30 ноября 1796 года в немецком Лёбейюне рождается Карл Лёве — будущий мастер баллады. Он поёт в церковном хоре, учится у отца и рано понимает: музыка может не просто украшать стихи, а рассказывать историю с действующими лицами и поворотами сюжета.
Повзрослев, Лёве обосновывается в Штеттине как органист и руководитель музыки. Здесь он создаёт сотни баллад для голоса и фортепиано, где один певец ведёт диалог сразу за нескольких героев, а аккомпанемент шепчет, стучит «копытами» и гремит громом. Современники прозвали его «Шубертом Северной Германии» — за то, что в нескольких минутах он умел создать полноценную музыкальную драму.
Гений, который спрятался от славы: история Шарля Валантена Алькана
В Париже 30 ноября 1813 года рождается мальчик из еврейской семьи музыкантов — Шарль Валантен Моранж, позже взявший фамилию Алкан. В крошечном квартале Ле Маре его детство проходит между нотными тетрадями и клавишами; в Консерваторию он попадает почти младенцем и обгоняет сверстников так же легко, как перелистывает ноты.
К тридцати он уже легенда салонов: о его фортепианной технике шепчутся даже рядом с именами Листа и Шопена, а гигантские этюды и «симфонии для одного пианиста» кажутся вызовом всему XIX веку.
И вдруг Алкан почти исчезает: уходит в мир книг, переводов Библии, редких частных концертов и одиночных диалогов с инструментом. Лишь в XX веке пианисты снова открывают его ноты — и понимают, что перед ними не просто чудак-затворник, а композитор, который превратил фортепиано в целый оркестр.
А какая история из этого выпуска произвела на вас самое сильное впечатление? Поделитесь в комментариях.
#КлассическаяМузыка #ИсторияМузыки #СергейЛяпунов #Балакирев #МогучаяКучка #КристофФёрстер #НиколяДеГриньи #ИоганнШенк #Бетховен #Гайдн #КарлЛёве #ШарльВалантенАлкан #ФеренцЛист
Подпишитесь на канал, чтобы не пропустить новые истории.