— Ты что, решила и квартиру, и дачу себе забрать, да? — Лариска, троюродная сестра Димы, даже не поздоровалась, ввалившись в прихожую.
От нее пахло дешевыми духами и чем-то кислым. Сороковой день по Диме еще не прошел, а они уже слетелись.
Оля молча сняла с плиты чайник. Руки дрожали. В доме еще пахло лекарствами и той тихой, страшной пустотой, которая приходит после смерти. А они уже здесь. Лариска и ее молчаливый, тяжелый муж Игорь. Делить.
Из комнаты вышла свекровь, Валентина Ивановна. Сухая, прямая, как палка. Она смерила Олю своим фирменным взглядом, от которого у той всегда всё внутри сжималось.
— Оля, чашки. Ты опять подаешь чашки с отбитыми ручками? Сколько раз говорить, это — неуважение. И чай у тебя — веник.
Это была ее обычная песня. Все три года, что Оля прожила с Димой, она слышала это. Не так солишь. Не там стоишь. Не так дышишь. Валентина Ивановна капала свой мелкий яд ежедневно, методично, с сардонической усмешкой.
Лариска, проскользнув на кухню. Она плюхнулась на табурет, который жалобно скрипнул. — Валя, тетя Валя, она же тебя по миру пустит! Квартира-то не твоя, а Димина! А ты… приживалка.
Оля вздрогнула. «Приживалка». В квартире, где она три месяца не спала, меняя катетеры и растирая онемевшие ноги мужа.
Игорь согласно хмыкнул из коридора, осматривая стены. Оценщик явился.
— Мы тут посоветовались, тетя Валя, — басовито начал он. — Оля — человек молодой. Ей надо дальше жить. А квартира… зачем ей одной такая? Тут же две комнаты. Мы бы…
— Вы бы что? — тихо спросила Валентина Ивановна, наливая себе кипяток в ту самую, «правильную» чашку.
— Ну… — заюлила Лариска. — Мы бы взяли на себя заботу о тебе, теть Валь! А Оля пусть… ну, к маме своей едет. Ей же есть куда? А то мы слышали, у нее там ипотека…
Лариска улыбалась. Это была улыбка гиены, учуявшей кровь. Они ждали этого. Они ждали, что сейчас свекровь, всегда точившая невестку, с радостью вышвырнет ее на улицу, чтобы разделить «добычу» с «родной кровью».
Оля смотрела в пол. Сил спорить не было. Хотелось только, чтобы они все исчезли. Даже эта злая, ядовитая свекровь. Под ногами потерся кот Митька. Хоть кто-то был на ее стороне.
— То есть, — Валентина Ивановна сделала глоток, — вы предлагаете мне выгнать вдову моего сына из ее дома?
— Ну почему «выгнать»? — Игорь наконец вошел на кухню, заполняя ее собой. — По-человечески. По-родственному. Мы же семья. Ей тут по закону-то… кот наплакал. Димина доля, да? А основная — твоя, теть Валь. Вот мы и хотим тебя обезопасить.
Лариска кивала так, что ее химическая завивка тряслась.
— Она же чужая! А мы — свои!
Наступила тишина. Такая густая, что в ней было слышно, как тикают старые часы в коридоре. Митька вдруг зашипел в сторону Лариски.
— Ты, Оля, соли вчера в суп переложила, — вдруг спокойно сказала Валентина Ивановна.
Оля подняла глаза. Ну вот. Началось. Сейчас они вдвоем ее добьют.
— И пол на кухне плохо помыла, у холодильника пятно. — Свекровь смотрела Оле прямо в глаза.
— Тетя Валя, мы же не о пятнах… — нетерпеливо встряла Лариска.
— Молчи, — отрезала Валентина Ивановна, не поворачивая головы. Голос ее стал ледяным. — Я говорю. Ты, Лариска, всегда была дрянью. Жадной и глупой.
Лариска поперхнулась.
— Тетя Валя, ты чего?
— А ты, Игорь, — продолжала свекровь, — думал, я забыла, как ты у меня пятьдесят тысяч «на бизнес» занимал пять лет назад? Не отдал. Думал, я — старая калоша, склероз?
Игорь побагровел.
— Вы… вы сейчас не об этом! Мы о справедливости!
— О справедливости? — Валентина Ивановна медленно поднялась. Вся ее мелкая ядовитость вдруг исчезла, уступив место тяжелой, стальной ярости. — Справедливость — это когда мой сын три месяца угасал, а вы, «родня», ни разу не позвонили?
— Мы не хотели мешать…
— Мешать?! — она ударила ладонью по столу. Чашки подпрыгнули. — Вы ждали! Вы ждали, когда он умрет, чтобы прибежать сюда и рвать! Стервятники!
— Да как вы смеете! — взвизгнула Лариска. — Да мы… да она вас обворует! Эта Олька! Она Диме на лекарства тратила или себе в кубышку прятала?
Оля ахнула от такой подлости.
— Я… я все чеки…
— Не смей перед ней отчитываться! — рявкнула Валентина Ивановна. Она подошла к Лариске вплотную. — Мой сын выбрал эту женщину. Она его мыла. Она его кормила с ложки. Она держала его за руку, когда он уходил. А где была ты, «родная кровь»? Ты на распродаже в Турции зад свой грела! Я видела твои фотографии!
Лариска отшатнулась.
— Я…
— И ты, Игорь, — свекровь повернулась к мужу. — Решил обезопасить меня? От кого? От единственного человека, который за последние полгода слова дурного мне не сказал, хоть я ее ела поедом?
Она вдруг посмотрела на Олю, и в ее глазах мелькнуло что-то похожее на вину. Но лишь на миг.
— Я, может, и язва старая, — усмехнулась она, — но я не идиотка. И не предательница. Дима знал, что вы придете. Он вас, «родню», как облупленных знал.
— Что… что вы имеете в виду? — Игорь почувствовал неладное.
— А то. — Валентина Ивановна подошла к серванту и достала из шкатулки папку с документами. Она бросила ее на стол. — Читай, юрист недоделанный.
Игорь дрожащими руками открыл папку. Его лицо вытягивалось с каждой секундой.
— Дарственная… — прошептал он.
— Именно, — кивнула свекровь. — Дима подарил свою долю жене. Два месяца назад. Как только понял, что вы слетитесь.
— Но ваша-то доля! Ваша половина! — Лариска вцепилась в мужа.
— А моя половина? — Валентина Ивановна снова ядовито улыбнулась. — Ой, Лариска, и тут ты опоздала. Я свою долю тоже Оле подарила. На прошлой неделе.
У Лариски отвисла челюсть.
— Как… Зачем? Она же… она же вас выгонит!
— Выгонит? — Валентина Ивановна подошла к Оле и вдруг… приобняла ее за плечи. Оля окаменела от шока. — Она? Да она мне вчера тапочки теплые купила, потому что у меня ноги мерзнут. А ты, мразь, мне что в жизни хорошего сделала?
— Это… это незаконно! Вы были не в себе! Мы в суд подадим!
— Подавай, — пожала плечами свекровь. — Нотариус подтвердит, что я в трезвом уме и твердой памяти. И я в суде расскажу. Про пятьдесят тысяч. Про Турцию. Про то, как вы тут наследство делили, пока покойник не остыл. Вон.
— Что?
— Вон пошли из квартиры Ольги. Оба.
Лариска и Игорь, потеряв всё свое напускное величие, пятясь, поползли к выходу. Лариска что-то шипела про «обманутую старуху», но уже тихо, трусливо.
Дверь за ними захлопнулась.
Оля медленно опустилась на табурет. Она смотрела на свекровь во все глаза.
— Валентина Ивановна… Зачем? Вы же… вы же меня ненавидите.
Свекровь тяжело вздохнула, села напротив. Налила Оле чаю в «правильную» чашку.
— Ненавижу — это громко сказано. Раздражаешь — да. — Она помолчала. — Но Дима тебя любил. А я… я ненавижу несправедливость. И гиен. А ты, хоть и бестолковая, а своих не предала.
Прошло полгода. В квартире пахло не лекарствами, а яблочным пирогом. Митька нагло спал на коленях у Валентины Ивановны, и та, как ни странно, его даже гладила.
— Оля, — сказала свекровь, отпивая чай. — Корицы много. В следующий раз клади меньше.
Оля улыбнулась. Впервые за долгое время по-настоящему.
— Хорошо, мама.
Если история отозвалась в вашем сердце — не забудьте поставить лайк и подписаться. Ваш отклик помогает мне верить в то, что я делаю.