«Требуется репетитор для девочки 10 лет. Математика, русский. Оплата достойная», — прочитала Валентина Сергеевна объявление на «Авито».
Провела пальцем по экрану телефона, словно проверяя, не исчезли ли цифры номера сами собой. В семьдесят пять искать работу... Руки слегка дрожали то ли от холода, то ли от волнения. Дома на кухонном столе аккуратной стопкой лежали счета за кредит Игоря. Третий месяц подряд. А сын все повторял: «Мам, ты отдала жизнь школе, теперь отдыхай. Я сам справлюсь».
Только справлялся плохо.
Трубку подняли после первого гудка. Голос показался смутно знакомым — мягкий, чуть усталый, но память в последнее время частенько подводила.
— По поводу репетиторства…
— Отлично! Можете прийти сегодня? Васильевский остров, Седьмая линия.
Валентина Сергеевна могла. У нее вообще теперь было много свободного времени.
* * *
Подъем на пятый этаж давался труднее, чем раньше. Она останавливалась на каждой площадке, разглядывая потрескавшуюся краску на стенах и слушая, как эхо ее шагов отражается от высоких потолков старого дома. Такие дома помнят все: войну, блокаду, смех и слезы поколений. В них даже воздух кажется густым от историй, пропитанным запахом времени и человеческих судеб.
Дверь распахнулась, едва она успела нажать на звонок. На пороге стояла женщина лет тридцати пяти. Русые волосы небрежно собраны в пучок, из которого выбивались непослушные пряди, джинсы и свитер испачканы акриловой краской — синей и охристой, под глазами легкие тени усталости. Она смотрела рассеянно, словно одновременно думала о нескольких делах.
— Катя! — крикнула в глубь квартиры, обернувшись через плечо. — Учительница пришла!
Что-то кольнуло в памяти Валентины Сергеевны. Интонация, жест, манера теребить прядь у виска... Она поправила очки, всматриваясь в лицо хозяйки.
Катя появилась в коридоре почти бесшумно. Аккуратные косички, выглаженная школьная форма, серьезный взгляд. Она оценивающе посмотрела на Валентину Сергеевну, словно решая, подойдет ли эта кандидатура.
— Здравствуйте. Я Катя.
Сделала паузу, изучая лицо Валентины Сергеевны внимательными темными глазами. Потом тихо вздохнула. Звук получился слишком взрослым для десятилетней девочки.
— Мне говорят, что у меня проблемы с учебой. Но это неправда. Просто... — она подбирала слова осторожно. — В учебниках все какое-то странное. Про людей, которых не бывает.
Мать дернула плечом, готовая вмешаться, но Катя продолжала:
— Там постоянно кто-то копает ямы с одинаковой скоростью. Или наливает воду в бассейны, которые одновременно протекают. Зачем так делать?
В ее голосе не было детской капризности. Только искреннее недоумение и усталость от непонятного взрослого мира.
Валентина Сергеевна присела на корточки перед ней. Движение далось с трудом, суставы хрустнули, в пояснице кольнуло. Катя не отступила, но в ее глазах мелькнуло беспокойство.
— А что ты любишь делать?
— Готовить, — Катя загибала пальцы, перечисляя. — Планировать, что купить в магазине, чтобы на неделю хватило. Считать, сколько денег останется. Это же настоящие задачи.
Мать смущенно улыбнулась, снова теребя прядь волос у виска. Совсем как...
И тут Валентина Сергеевна узнала ее. Растерянный взгляд, эта привычка перебирать волосы, когда волнуется, даже манера чуть наклонять голову вбок…
— Лена? — вырвалось само собой. — Леночка Комарова?
Женщина замерла. Цвет медленно сошел с ее лица, пока она всматривалась в учительницу. Секунды тянулись, наполненные узнаванием и неловкостью.
— Валентина Сергеевна? — почти шепотом. — Боже мой... Это действительно вы?
Катя переводила взгляд с матери на учительницу, чувствуя напряжение, которое вдруг заполнило тесный коридор.
— Мама, откуда ты знаешь тетю Валентину?
— Валентина Сергеевна была моей учительницей, — Лена говорила тихо, словно боялась спугнуть хрупкие воспоминания. — Очень давно.
Валентина Сергеевна помнила Лену-школьницу. Мечтательную троечницу, которая могла просидеть весь урок, рисуя на полях тетради узоры вместо решения задач. После выпуска слышала краем уха, что Лена поступила в педагогический. Видимо, так и не закончила.
Повисла неловкая пауза. Лена нервно поправила волосы, Валентина Сергеевна сняла очки и принялась протирать стекла платочком. Оба движения были лишними, просто чтобы занять руки и не смотреть друг другу в глаза.
— Я... наверное, это странно, — Лена говорила, не поднимая взгляд. — Бывшая ученица нанимает свою учительницу...
— Да, возможно... — Валентина Сергеевна тоже чувствовала неловкость. Сколько лет прошло? Двадцать? Больше? И вот она снова в роли учительницы, только теперь нуждающейся в работе.
Катя переводила взгляд с одной на другую. Детское чутье подсказывало, что взрослые сейчас найдут причину все отменить. Она сжала кулачки, приготовившись к очередному разочарованию.
— Хотя... — Валентина Сергеевна посмотрела на девочку. В ее серьезных глазах читалось такое терпеливое ожидание, словно она привыкла к тому, что взрослые меняют решения в последний момент. — Мне девочка нравится.
Лена вздохнула с плохо скрытым облегчением:
— Если вас это устраивает…
* * *
Так начались их встречи по вторникам и четвергам. Валентина Сергеевна приезжала к пяти, когда ноябрьский, а потом декабрьский день уже клонился к закату, а окна старой квартиры светились теплым желтым светом. К семи возвращалась Лена, всегда уставшая, всегда с пятнами краски на руках и одежде, пахнущая скипидаром и осенней сыростью, но неизменно интересующаяся дочкиными успехами.
Квартира была небольшой, но уютной. Книги громоздились на полках и подоконниках, стены украшали картины Лены — городские пейзажи, пронизанные любовью к каждой детали. В углу гостиной стоял мольберт с недописанным полотном, рядом столик со всем, что нужно для работы художнику. Пахло краской, кофе и детством.
Катя оказалась на редкость сообразительной, но учиться категорически не желала. Каждое задание встречала вопросом о практической применимости.
— Зачем мне уметь быстро считать, если есть калькулятор в телефоне?
— А если телефона рядом не окажется?
— Почему не окажется? — Катя смотрела с искренним недоумением. — У всех есть телефоны.
Логика железная. Девочка мыслила как маленький взрослый, для которого время — ресурс, а любое действие должно иметь конкретную цель. В десять лет Катя сама ходила в магазин с заранее составленным списком, готовила простые блюда, встречала маму с готовым отчетом о потраченных деньгах — до копейки.
— Катя, а ты любишь играть?
— Некогда, — пожала плечами, не отрываясь от тетради. — Мама очень устает. Я должна помочь.
— Совсем не играешь?
— Мама работает до вечера. Приходит уставшая. Если я буду играть, кто приготовит ужин?
Валентина Сергеевна почувствовала, как что-то сжалось в груди. Слишком знакомая история. Слишком взрослый ребенок.
* * *
Однажды Лена задержалась особенно надолго. Было уже без четверти восемь, а ее все не было. Катя стояла у раковины, методично споласкивая тарелки после ужина, который сама же и приготовила. Приходилось вставать на цыпочки, чтобы дотянуться до верхней полки сушилки.
Валентина Сергеевна взяла полотенце и встала рядом, молча вытирая посуду.
— Мама часто забывает разные вещи, — сказала Катя негромко, не поворачиваясь. Голос звучал спокойно, буднично. — Хлеб купить. За мной в школу прийти.
Она говорила это так естественно, как другие дети рассказывают о погоде. Валентина Сергеевна осторожно взяла из детских рук скользкую тарелку.
— Твоя мама в школе много мечтала. Рисовала цветочки вместо примеров.
Катя наконец обернулась. В ее серьезных темных глазах мелькнуло совсем детское любопытство:
— А кто тогда считал примеры?
— Никто. Она получала двойки и расстраивалась. Но все равно продолжала рисовать.
Катя задумалась, медленно вытирая руки полотенцем.
— Значит, она всегда была такой? Забывчивой?
— Не забывчивой. Просто... живущей в своем мире.
— А я живу в настоящем мире, — серьезно сказала Катя. — И поэтому должна помнить обо всем.
* * *
Этим вечером Лена вернулась еще позже. Валентина Сергеевна сразу заметила красноту глаз, резкие, нервные движения. Лена рылась в сумке, бормотала извинения, роняла мелочь на пол. Руки дрожали.
— Катин папа? — спросила Валентина Сергеевна тихо, когда девочка ушла в свою комнату.
Руки Лены замерли над кошельком. Она медленно выпрямилась.
— Москва. Новая семья, — небольшая пауза. — Шесть лет уже.
Купюры в ее пальцах задрожали сильнее.
— Катя скучает?
— Смутно помнит. — Лена пересчитывала деньги, не глядя на них. — А я...
Она не договорила, но в ее глазах отразилось все, что она месяцами пыталась скрывать от дочери. Боль, обида, растерянность. И страх, что не справится одна.
Валентина Сергеевна молча ждала.
— Глупо, да? В тридцать пять лет... — Лена все-таки подняла глаза. — Все не так делаю. В школе мечтала, в институте влюблялась не в тех. Теперь работаю за гроши, потому что боюсь настоящей ответственности.
— Зато Катя растет замечательной.
— Катя взрослее меня. — голос дрогнул. — Это же неправильно. Десятилетний ребенок не должен вести хозяйство.
Валентина Сергеевна посмотрела в сторону детской комнаты, где девочка делала уроки при настольной лампе. Прямая спинка, сосредоточенное лицо.
— Может быть, правильного не бывает? — сказала она медленно. — Может быть, бывает только... подходящее для конкретных людей?
Лена проследила ее взгляд. Постояла молча, кусая губу — старая привычка еще со школы.
— Чай? — спросила она наконец.
* * *
С того дня Лена перестала торопливо отсчитывать деньги и провожать учительницу к двери. Она ставила чайник, доставала печенье или конфеты, и они садились за кухонный стол. Две женщины разных поколений, каждая со своими нерешенными вопросами.
За окном рано темнело, вся зима в этом году выдалась пасмурной. В кухне горела только настольная лампа, создавая уютный круг света. Лена мешала сахар в чашке круговыми движениями. Слишком долго, слишком старательно.
— А почему вы решили заниматься репетиторством? — спросила однажды, наблюдая, как учительница осторожно размешивает мед в чае. — После стольких лет в школе…
— Сыну нужна помощь. Только он этого не знает.
— Не знает?
— Гордится слишком сильно, — Валентина Сергеевна помедлила с ответом. — Запрещает мне работать, говорит: ты отдала жизнь школе, теперь отдыхай. Мол, он сам справится.
— А вы хотите отдыхать?
Впервые за долгие месяцы Валентина Сергеевна засмеялась по-настоящему — не вежливо, а от души:
— Сорок лет делала все как положено. Учила детей правильно жить, сама жила правильно. А теперь думаю — а что я сама хочу?
— И что?
— Не знаю, — слова прозвучали едва слышно. — Сорок лет учительского стажа, а не знаю, чего хочу.
Лена протянула руку и накрыла ее ладонь своей теплой, испачканной краской:
— Не страшнее, чем в тридцать пять понимать, что так и не повзрослела.
Они сидели в молчании. За стеной негромко играла музыка. Катя слушала радио, делая уроки. Две женщины разных поколений, одинаково потерянные перед собственной жизнью.
— Знаете, — сказала Лена, — вы помогаете не только Кате. Я на вас смотрю и думаю: если в семьдесят пять можно начинать сначала, то и в тридцать пять не поздно.
***
В январе Валентина Сергеевна заметила перемены. Лена стала приходить домой раньше, не задерживалась на работе без особой необходимости. На столе появились настольные игры, которые она раньше считала пустой тратой времени. А Катя перестала встречать маму с готовым ужином и подробным отчетом о хозяйственных делах. Теперь она просто бежала обниматься.
Движения у Лены стали увереннее. Раньше она все роняла, суетилась, а теперь ставила чашки спокойно, без спешки.
— Катя вчера сама попросила сказку на ночь, — сказала Лена за вечерним чаем, и в ее голосе прозвучало удивление. — Первый раз за... не помню, за сколько.
Валентина Сергеевна кивнула, помешивая сахар. За стеной слышался детский смех. Катя играла с куклами. Тоже впервые за все время их знакомства.
— А раньше?
— Раньше она сама мне рассказывала, что завтра надеть, что купить в магазине, сколько денег потратить. — Лена присела напротив, обхватив чашку ладонями. — Теперь я пытаюсь... сама думать обо всем. Тяжело после того, как привыкла, что за тебя думает десятилетний ребенок.
Она замолчала, глядя в чай. Валентина Сергеевна терпеливо ждала.
— Боюсь ошибиться, — добавила Лена тихо. — Всю жизнь кто-то за меня решал. Родители, потом муж, потом... Катя. А теперь надо самой.
За окном зажглись фонари. Январские сумерки все еще наступали слишком рано, но уже чувствовалось, что дни понемногу прибывают. На кухне стало уютнее от этого мягкого желтого света.
— Валентина Сергеевна, — сказала Лена внезапно, — а расскажите мне о своем сыне. Вы так мало говорите о нем.
Валентина Сергеевна помедлила с ответом. Игорь звонил все реже, голос звучал все более натянуто. На прошлой неделе не звонил вовсе.
— Работает много… Очень много.
— И не просит помощи?
— Запрещает даже думать об этом. Говорит, что справится сам.
— А справляется?
Валентина Сергеевна покачала головой.
Лена покрутила в руках чайную ложечку, движение нервное, знакомое еще со школы.
— Знаете, а ведь Катя была такая же. Боялась мне довериться, показаться слабой. И только когда я начала сама взрослеть, она разрешила себе быть ребенком. Может быть, ваш сын тоже ждет, когда вы разрешите себе жить своей жизнью? Не для него, а для себя?
Валентина Сергеевна задумалась. В соседней комнате Катя тихонько что-то напевала. Простую детскую песенку. За месяцы занятий она научилась быть ребенком. А Валентина Сергеевна?
Лена достала из сумочки помятые купюры, как всегда, аккуратно пересчитала. Две тысячи за урок. Валентина Сергеевна смотрела на деньги и думала: заработанного за все это время хватит закрыть один просроченный счет Игоря. Или купить себе зимнее пальто, старое совсем истрепалось, подкладка разошлась по швам, а заодно отложить на зубы, которые с осени требовали лечения.
Купюры лежали на столе между чашками. Валентина Сергеевна протянула руку, потом остановилась на полпути. Сколько раз за эти месяцы она делала то же самое: тянулась к деньгам и останавливалась. Брать или не брать? Тратить на себя или отложить сыну?
— Всю жизнь других учила жить правильно. А сама не знаю, какое оно — правильное.
Лена заметила незаконченное движение ее руки. В глазах мелькнуло понимание. Она и сама когда-то так мучилась с каждым решением.
— Знаете, а у меня есть идея… — помедлила, покусывая губу. — Только боюсь, покажется навязчивым.
— Какая идея?
— Можно я как-нибудь познакомлюсь с вашим сыном? — слова прозвучали осторожно. — Просто... я художник, он менеджер. Может, найдем точки соприкосновения. Без всяких обязательств.
Валентина Сергеевна медленно взяла деньги со стола — на этот раз без дрожи.
За окном февральский ветер качал голые ветки. Скоро весна, скоро что-то должно измениться.
* * *
Игорь пришел в среду вечером. Валентина Сергеевна услышала, как он долго возится с ключами, как они звенят в его непослушных руках. Когда дверь наконец открылась, она увидела: куртка помята, пуговица оторвана, в глазах та отрешенность, которая приходит после катастрофы.
Он прошел на кухню, сел за стол. Взял верхний счет из стопки. За кредит, просроченный на три месяца. Сложил пополам, разложил обратно, снова сложил. Руки работали сами по себе.
Валентина Сергеевна поставила чайник, достала заварку. Обычные движения, привычные. Только руки тоже дрожали.
— Завтра иду к девочке заниматься, — сказала, ставя перед сыном чашку. — Там тепло. И женщина хорошая, художница. Можешь пойти со мной. Я думаю, она не будет против.
Игорь кивнул, обхватив чашку ладонями. Горячая керамика, кажется, была единственным, что он сейчас чувствовал.
* * *
Лена открыла дверь и сразу поняла, что в Валентине Сергеевне что-то изменилось. Она держалась прямее, но глаза были усталые. А рядом стоял высокий мужчина с лицом, в котором читалась та же потерянность, что когда-то была у нее самой.
— Игорь. Мой сын.
Больше объяснений не потребовалось. Лена отступила, пропуская их в прихожую. Игорь разулся аккуратно, поставил ботинки ровно, повесил куртку на крючок. Автоматические движения человека, который цепляется за порядок, когда все остальное рушится.
Урок начался неловко. Катя решала примеры, но все чувствовали напряжение. Игорь сидел в углу кухни, время от времени поднимая взгляд на картины. Валентина Сергеевна объясняла дроби, но голос звучал механически.
Потом Катя отложила ручку и повернулась к незнакомцу. Изучила его лицо серьезным взглядом. Так она всегда рассматривала новых людей, решая, можно ли им доверять.
— А почему у вас такие грустные глаза?
— Катя... — начала Лена.
— Нет, правда. Как у мамы, когда она думает, что я не вижу.
Игорь посмотрел на Катю, впервые за вечер по-настоящему увидел. Десять лет, косички, серьезное лицо маленького взрослого.
— Сегодня у меня очень плохой день.
Катя встала из-за стола, подошла к нему. Встала на цыпочки и неловко обняла за шею тонкими детскими руками. Игорь замер, не зная, как реагировать. Потом осторожно обнял в ответ.
Лена смотрела на эту картину и вспомнила себя три месяца назад. Такую же растерянную, напуганную.
— Спасибо, солнышко.
Катя кивнула и вернулась к примерам, как будто ничего не произошло. Но воздух в кухне стал легче.
* * *
После урока они остались сидеть за столом. Лена заварила свежий чай, достала печенье. Игорь рассматривал картины — петербургские дворы, каналы, мосты.
— Это ваше?
Лена кивнула, наливая чай. Игорь встал, подошел к одной из картин. Старый двор на Петроградской, освещенный утренним солнцем. В окнах отражался свет, на скамейке сидела женщина с книгой.
— Живое очень. Будто сам там стою.
— Сидела в том дворе каждое утро, пока рисовала. Месяц почти.
Игорь повернулся к ней, и Лена увидела, что в его глазах впервые за вечер появилось что-то живое.
— А продаете?
— Пыталась. Не очень получается.
— В интернете пробовали?
Лена покачала головой, поправляя прядь у виска. Старая привычка, когда смущается.
— Я могу помочь. С сайтом, с продвижением, — Игорь вернулся к столу, сел. — У меня сейчас времени... достаточно.
Валентина Сергеевна слушала и понимала: сын впервые за месяцы говорит о том, что умеет делать. Не о долгах, не о провалах. О том, что получается.
— А что вы хотите взамен?
Игорь покрутил в руках ложку, размешивая сахар в остывшем чае.
— Хочется делать что-то, что получается. Что кому-то нужно.
Лена посмотрела на Валентину Сергеевну. В глазах учительницы она увидела тихую надежду и разрешение.
— Хорошо. Попробуем.
За окном падал снег. Крупный, мокрый. Скоро растает, скоро весна. А пока они сидели в теплой кухне и впервые за долгое время верили, что завтра может быть лучше, чем сегодня.
* * *
К маю они стали семьей. Не кровной, случайной, но крепкой. Игорь приезжал дважды в неделю. Приносил ноутбук, раскладывал картины на столе, фотографировал их при дневном свете. Руки у него больше не дрожали, когда он работал.
Лена училась говорить о ценах без извинений в голосе. Валентина Сергеевна вела их документы с педантичностью, выработанной сорока годами школьной работы. А Катя пекла печенье к каждой встрече с покупателями и раскладывала его на лучшей тарелке.
В один из майских вечеров они сидели на балконе. Игорь листал ноутбук, показывая новые заказы. Лена смешивала краски на палитре, завтра начнет новую картину. Валентина Сергеевна читала, время от времени поглядывая на Катю, которая строила кукольный домик из конструктора.
Синее пальто висело в прихожей. Первая покупка за много лет, сделанная не из необходимости, а просто потому, что понравилось.
— Игорь, — сказала Лена, откладывая кисть. — А что с той работой, которую предлагали?
— Думаю пока, — он закрыл ноутбук, посмотрел на реку за окном. — Не хочется снова в офис, где каждый сам за себя.
Валентина Сергеевна отложила книгу. За эти месяцы она научилась понимать, когда стоит говорить, а когда просто быть рядом.
— Мам, а помнишь, как ты говорила: делай правильно, живи правильно?
— Помню.
— А теперь я думаю… может, правильно это когда делаешь то, что у тебя получается, с людьми, которые тебе нравятся.
За окном Нева текла спокойно, отражая закатное небо. Скоро белые ночи, скоро лето. А в квартире на Седьмой линии четверо людей строили общее будущее, которое впервые казалось не страшным, а полным возможностей.
Автор: Алексей Поликарпов
---
---
Загадка
Домик был старый, но вполне ухоженный. Мало он простоял пустым, не успел одичать и обветшать. «Ну и слава богу! — подумала Маша. — Мужика на сегодняшний день у меня нет. Да и, наверное, уже не будет. А сама я не из тех могучих русских баб, которые во всем спецы: и в забивании гвоздей, и в торможении коней, и в походах по горящим избам!»
Она поднялась на крылечко, достала из сумки ключ и отперла массивный навесной замок.
***
Этот дом Маше неизвестно почему завещала баба Люба. Старушка малознакомая, хоть и родственница. Странно, но кто его знает, как мозги у таких глубоких стариков работают. Ведь бабе Любе было по Машиным подсчетам что-то около ста лет. Маша приходилась ей то ли внучатой племянницей, то ли двоюродной внучкой. Короче, нашей портнихе поварихой.
Маша бывала у бабы Любы в далекой юности. Уже тогда баба Люба была хорошо в годах. Но жить предпочитала одна. Родню никогда не напрягала, помощи не просила. А вот недавно взяла и умерла.
Когда Маше позвонили и сообщили, что у нее в деревне Загадка умерла бабушка, та даже не сразу вспомнила о бабе Любе. И уж тем более не ожидала, что она оставит свой домик и двенадцать соток земли именно ей — Маше.
— Подарок тебе к будущей пенсии! — пошутил тогда Машин муж, Михаил.
— Тю, до пенсии еще, как до Луны пешком, — отмахнулась Маша. — Мне ведь только пятьдесят четыре. А пока я до шестидесяти доскриплю, ее, глядишь, еще отодвинут. Так что это просто подарок. Только вот понять не могу, за какие такие заслуги. Я ведь даже не знала, что баба Люба до недавнего момента жива была. Думала, она уже давным-давно к праотцам отправилась. Лет-то ей сколько. Ну да ладно, не в моем положении капризничать. Раз подарили — будем пользоваться.
— Или продадим! — потер руки Михаил.
***
Хорошо, что не продали. Через пару-тройку месяцев после того, как Маша стала землевладелицей, ее ожидал еще один сюрприз. Гораздо менее приятный, чем получение наследства. Оказалось, что ее драгоценный Михаил ей изменяет. Да, вот так вот. Седина в бороду, бес в ребро, камень за пазухой. . .
. . . дочитать >>