— Ты вообще понимаешь, что творишь? — голос ударил резко, как дверца подъезда на сквозняке.
Полина стояла на кухне, держа в руках пакет с продуктами, а перед ней — Евгений, у которого в глазах читалась смесь растерянности и жалкого оправдания.
— Поля, ну не кипятись… — пробормотал он, но тут же умолк, потому что в кухню вошла Валентина Петровна, его мать.
— Я понимаю ровно столько, сколько нужно, — объявила она, будто в собственном доме. — И между прочим, я старшая, поэтому имею право сказать: в этой квартире порядок давно пора наводить.
Полина едва удержалась, чтобы не зашипеть. Она только вошла, ещё даже пальто не сняла, а уже слышала командирский тон.
— Началось, — выдохнула она, бросив взгляд на Евгения. — Ты хоть раз встанешь между мной и твоей мамой?
— Поля… ну ты же знаешь… — он развёл руками. — Она просто переживает, как бы нам получше…
— Получше? — Полина шагнула к столу, где свекровь уже перекладывала её покупки. — А с какой стати ты опять проверяешь, что я купила?
— Потому что у тебя все эти дорогие колбасы, — свекровь подняла пачку ветчины двумя пальцами, будто страшную находку. — А у нас тут семья экономная. Умеют люди жить без ненужных трат.
«Ненужных…» Полина сжала зубы. Эта ветчина была куплена на её деньги. Её работа, её зарплата, её загруженные смены без выходных. Но объяснять это Валентине Петровне было всё равно что разговаривать с бетоном.
— Положи обратно, пожалуйста, — сказала она очень спокойно. — Это для ужина. Я собиралась…
— Да знаю я, чего ты собиралась, — перебила свекровь, уперев руки в бока. — У вас тут всё как-то… неправильно. Холодильник забит неизвестно чем, на полке с крупами хаос, бельё в сушилке сутки висит. Женщина должна уметь держать дом.
— Женщина должна уметь держать себя, — тихо ответила Полина. — Хотя бы иногда.
— Ты сейчас на кого намекаешь? — вскинула голову свекровь.
— Ни на кого. Просто хочу разобрать пакеты, можно?
Но Валентина Петровна только шумно фыркнула и продолжила ворошить покупки, как будто ей принадлежало каждое место в квартире.
Евгений тем временем стоял будто парализованный, но через несколько секунд он сдался и сел обратно в кресло, где его ждал планшет. «Конечно», — подумала Полина. — «Куда же без него. Удобная позиция: мама воюет, жена терпит, а он делает вид, что занят.»
Она прошла к холодильнику, но в дверцу врезалась рука свекрови.
— Вот это я уже выбросила, — торжественно сообщила та. На столе стояла банка с остатком соуса, который Полина специально берегла для ужина. — Там на дне что-то подозрительное. Явно испорчено. В приличных семьях не хранят такое.
— Это было не испорчено, — Полина посмотрела ей прямо в глаза. — Это было для запечённой курицы.
— Подумаешь! — свекровь взмахнула полотенцем, как флагом победы. — Сваришь что-нибудь попроще. Мужчинам всё равно, лишь бы горячее было.
Полина услышала, как в ней щёлкает что-то вроде предохранителя. Она смотрела на Евгения — тот делал вид, что читает новости, хотя давно уже просто прятался за экраном. И Полина внезапно почувствовала, что больше не выносит этой удушающей тишины, наполненной чужими правилами.
— Женя, — сказала она, — сколько всё это будет продолжаться?
Он поднял глаза:
— Что именно?
— То, что твои родители у нас живут, будто это пансионат. Что твоя мама командует каждым моим шагом. Что она перебирает мои вещи. Выбрасывает то, что ей «не нравится». Что ночами слушает телевизор так, будто ей нужно разбудить весь подъезд.
— Ну это же временно… — начал он.
— «Временно» уже два месяца, — Полина упёрлась ладонями в стол. — И я не подписывалась на то, чтобы жить под чужим диктатом.
— Вот как ты заговорила! — свекровь ткнула в неё пальцем. — Ты, значит, считаешь нас чужими?
Полина устала. Она не хотела ни кричать, ни спорить. Сил не было.
— Я считаю, что у меня есть своё пространство. И вы в него вторглись.
— Что за слова! — Валентина Петровна покраснела. — У нас тут семья. Не нравится — уходи!
— Мама! — воскликнул Евгений. — Ну ты зачем такое говоришь…
Полина повернулась к нему:
— А ты? Ты скажешь хоть что-нибудь? Что я не обязана терпеть этот цирк?
— Поля… — он вздохнул. — Ну не кричи. Мама вспылила. Ты тоже на нервах. Зачем раздувать?
— Я раздуваю? — Полина горько усмехнулась. — Это называется «жить в аду».
Свекровь всплеснула руками.
— Вот неблагодарная же ты! Мы приехали, потому что у нас ремонт, а вы тут к нам… как к каким-то беженцам!
— Как к беженцам? — Полина хмыкнула. — С той лишь разницей, что беженцы вещи по чужим шкафам не перекладывают и не устраивают обыск по сумкам.
— Обыск? — закричала Валентина Петровна. — Да я просто хотела навести порядок!
— В моих личных вещах?! — сорвалась Полина.
Евгений поднялся, начал что-то бормотать, пытаясь всех успокоить, но выглядел как школьник, попавший между двух учителей.
Треск напряжения стоял такой, что казалось — посуда на полке начнёт сама по себе дрожать.
Полина вдруг почувствовала, что если она сейчас не уйдёт, то скажет что-нибудь непоправимое. Она молча положила пакет на стол и направилась к прихожей.
— Куда это ты? — свекровь ринулась следом. — Ужин кто готовить будет?!
— Сегодня — никто, — бросила Полина, натягивая пальто. — Может, это хоть чему-то научит вас всех.
— Ты обязана… — завелась Валентина Петровна.
— Я никому ничего не обязана, — произнесла Полина тихо, но так, что в прихожей повисла тишина.
Евгений выглянул из кухни:
— Поля, ну подожди, давай поговорим нормально…
— Нормально? — она повернулась к нему. — Нормально — это когда муж стоит рядом с женой. А не прячется за чужие спины.
Она хлопнула дверью так, что стекло в подъезде дрогнуло.
По ноябрьскому воздухе уже чувствовалась зима. Двор был пустой: грязный снег, горький запах прогорклых листьев, мерцающие окна панелек. Полина шла, не разбирая дороги, и чувствовала, что внутри у неё будто раскрутился старый ржавый ключ.
Когда шаги стали медленнее, она достала телефон. Больше всего ей сейчас хотелось тишины. Но единственный человек, способный её выдержать, — Лена — как по заказу сама позвонила.
— Ты где? — спросила Лена. — Голос какой-то… знаешь… «я сейчас кого-то убью».
— Почти угадала, — Полина усмехнулась, но голос дрогнул.
— Приезжай ко мне. Срочно.
Полина не спорила.
У Лены пахло жареными гренками и кориандром — хотя она сама терпеть не могла готовить, но всегда умудрялась сделать так, чтобы дома было тепло, вкусно и спокойно. Совсем не так, как у Полины в последние месяцы, где каждый угол был набит чужими вещами, чужими правилами, чужим шумом.
— Ну? — Лена поставила на стол чай. — Рассказывай.
И Полина рассказала. Про то, как свекровь каждое утро устраивает ревизию кухонных шкафов. Про то, что её кружка оказалась в мусорном ведре, потому что «в приличных семьях сколотого не держат». Про то, что Евгений либо молчит, либо поддакивает.
Лена слушала внимательно, без перебиваний.
— Полин, — наконец сказала она, — тебе там дышать нечем. Ты же понимаешь?
— Понимаю. Но это же мой дом… — выдохнула Полина.
— Дом — это не квадратные метры, — спокойно отрезала Лена. — Дом — это когда тебя не принижает каждая вторая реплика. А у тебя сейчас другое. У тебя казарма под командованием «майора» Валентины Петровны.
Полина опустила голову.
— Женька мне сегодня опять сказал: «мама просто хочет как лучше».
— Конечно, — Лена закатила глаза. — Мама хочет как лучше — для себя. И пока ты не поставишь точку, они тебя сожрут.
Полина замолчала, сжимая кружку — целую, без сколов, тихую, свою.
В груди что-то ныло. Не физическая боль — тяжёлая, вязкая, как будто кто-то положил туда кирпич.
— Что мне делать? — едва слышно спросила она.
Лена посмотрела прямо.
— Жить там, где тебя уважают. А не там, где тобой пользуются. Хочешь — оставайся у меня. Хочешь — снимай что-то. Но в ту квартиру возвращаться нельзя. Не пока там хозяйка не ты.
Полина кивнула. И впервые за долгое время не почувствовала вины. Только усталость. Но усталость — это не поражение. Это шаг перед решением.
— Ты издеваешься, Поля?! — голос Евгения дрожал, но от злости или от растерянности — Полина уже не пыталась разбираться. — Ты реально собралась подавать на развод?
Она держала телефон у уха и спокойно смотрела на запущенную кухню Лены: сковородки, оставленные со вчерашнего вечера, полчашки остывшего кофе, подоконник в крошках. Но здесь был порядок, который ничьих нервов не требовал. Просто жизнь, а не бойцовский ринг.
— Да, — сказала она ровно. — Я не собираюсь возвращаться туда, где меня не считают за человека.
— Ну как ты можешь такое говорить?! — вскрикнул он. — Мама… она…
— Всё, что делает твоя мама, — она делает ради самой себя, — перебила Полина. — А ты ей подыгрываешь. Даже не понимая этого.
— Поля, да ты просто злая! — голос Евгения стал тоньше. — Это всё эмоции. Это временно. Мама вчера к вечеру уже говорила, что скучает по тебе…
— Пусть скучает, — отрезала Полина. — Я больше не стану ей удобной жертвой.
Трубку он не положил. Просто молчал. Дышал тяжело, будто поднимал чемодан. И Полина слышала это дыхание так отчётливо, что даже пожалела — ненадолго.
— Мы же семья, — прошептал он.
— Семья — это не когда тебя душат, — сказала она. — А когда дают дышать.
Пауза. Потом глухой звук: он бросил трубку о стол.
На следующий день Полина вышла рано. Ноябрьское утро было серым, мокрым, пахло сыростью и бензином. Лена уже ушла на смену, оставив ей записку: «Не бойся. Ты всё правильно делаешь.»
Полина долго смотрела на эти строчки, прежде чем выйти.
Она решила: заберёт всё, что осталось, окончательно. Затем — заявление в ЗАГС. Всё. Финал.
Автобус ехал долго. В салоне пахло мокрой одеждой. Люди злились, толкались, кто-то громко ругался по телефону — обычное московское утро. А у Полины внутри звучала странная тишина, в которой она наконец слышала саму себя.
Подъезд её дома встретил тусклым светом и запахом старой краски. Лифт застрял на третьем этаже — опять, значит. Пришлось идти пешком.
И чем выше поднималась, тем сильнее билось сердце. Не страх — нет. Скорее… усталое раздражение. Как будто она шла закрывать тяжёлую, изношенную книгу.
Когда она открыла дверь, первым её встретил запах жареного лука. И раздражённый голос:
— Это ты там ковыряешься? Дверь закрывай быстрее, у нас тут не парилка!
Полина прошла в прихожую, не отвечая. В кухне стояла Валентина Петровна, сковородка шипела, на столе — полные тарелки, будто военный штаб перед совещанием.
— О! — свекровь фыркнула. — Гостья пожаловала. Решила вспомнить, что у неё есть муж?
Полина сняла пальто, не глядя в её сторону:
— Я пришла за вещами.
— Опять?! Да у тебя осталось там сто пар носков, что ли? — возмутилась свекровь.
— У меня осталось моё, — спокойно сказала Полина. — И я пришла это забрать.
С кухни донёсся кашель: на табуретке сидел Григорий Иванович, как обычно, в майке и в шерстяных носках. Он поглядывал на Полину так, будто перед ним подозреваемая.
— Здрасьте, — сказал он хрипло.
— Здравствуйте.
Евгений выглянул из спальни — помятый, бледный, с отёкшими глазами. Видимо, не спал всю ночь.
— Поля… — он шагнул к ней. — Давай поговорим. Не надо при родителях…
— А когда мне с тобой говорить? — перебила Полина. — Когда ты дома, ты молчишь. Когда твоё «старшее поколение» рядом — ты исчезаешь.
— Я не исчезаю! — вспыхнул он. — Просто… ну, ты же знаешь, мама такая…
— Я знаю, что мама — взрослая женщина, — ровно сказала Полина. — И могу сказать прямо: она уничтожила наши отношения. Но виновата не она. А ты. Потому что ей позволил.
Секунда. Две. Три.
— Чего она несёт?! — вскинулась Валентина Петровна. — Женя! Ты будешь её слушать? Она вообще в своём уме?
— Я как раз в своём уме, — ответила Полина. — И в нём я больше не вижу себя тут.
Евгений замотал головой.
— Ты просто устала. Ты накрутила себя. Вот давай, я скажу маме, чтобы она не вмешивалась. Мама! — он повернулся к ней. — Ну скажи ты что-нибудь нормальное…
Но Валентина Петровна уже была в боевой стойке:
— Я скажу, что не позволю какой-то… — она резко сменила слово на более приличное: — …капризной девке разрушить семью моего сына!
— Семью? — Полина подняла брови. — Семью разрушает не тот, кто уходит. А тот, кто стоял и молчал, пока меня тут ломали.
Свекровь всплеснула руками.
— Это наглость! Да я… Да ты…
— Валя, хватит, — неожиданно вмешался Григорий Иванович. Он отодвинул тарелку. — Девка права. Мы тут реально не к месту.
Валентина Петровна обернулась так резко, что у неё закачались крупные серьги.
— Что ты мелешь?!
— То, что слышала, — он крякнул. — Мы пришли сюда пожить, а превратили чужую квартиру в беспорядок. Мне вот лично не приятно. Девка всё правильно говорит.
Этого никто не ожидал. Даже Полина.
— Папа, да при чём тут ты… — начала свекровь.
— При том, что я устал от твоих командований, — ничуть не смягчил тон свёкор. — Давай не будем делать вид, что мы тут ангелы.
Полина впервые увидела, как Валентина Петровна теряет уверенность. Она коротко, нервно засмеялась.
— Это что, заговор? Да что вы себе позволяете?!
Но Полина уже направилась в спальню.
Она открыла шкаф. Там — её платье, которое свекровь однажды назвала «слишком откровенным для замужней женщины». Джинсы. Книги. Футляр с документами.
Она брала вещи спокойно, аккуратно складывая в сумку. Каждое движение было словно финальная точка.
В дверях стоял Евгений. Беззвучно. Измождённо.
— Поля… — сказал он тихо. — Ты уходишь из-за них. Но оставляешь меня.
— Я ухожу не из-за них, — Полина не повернулась. — Я ухожу из-за тебя.
Он шагнул ближе:
— Я могу поменяться. Я буду жёстче. Я…
Она обернулась:
— Жень, ты не плохой. Ты просто никогда не станешь взрослым. Ты всю жизнь будешь оглядываться на то, что мама скажет. И я не хочу быть второй мамой. Я хочу быть женой.
Он открыл рот, хотел что-то сказать — и закрыл. Потому что впервые услышал правду, а не оправдание.
— Ты меня не любишь, — прошептал он.
— Любила, — ответила она честно. — Но любовь не живёт там, где тебя унижают.
Он отвернулся к стене. Сел на край кровати. И Полина впервые увидела — он плачет. Тихо, беззвучно. Как мальчик, у которого забрали игрушку.
И ей не было его жалко. Было только… грустно. Потому что всё это можно было остановить — если бы он хоть раз поставил её выше чужих требований.
Но он этого не сделал.
Когда сумка была собрана, Полина закрыла молнию и вышла в коридор.
Валентина Петровна стояла, прижав ладонь к сердцу:
— Ты совесть потеряла! Так уходить! Люди скажут…
— Мне всё равно, что скажут люди, — сказала Полина. — Я устала от того, что вам важно только мнение соседей, но не чувства собственных детей.
Григорий Иванович молчал. Но когда Полина проходила мимо, он кивнул. Чуть заметно. Как будто хотел сказать: «Ты права. Извини.»
Евгений стоял у двери. Бледный, потерянный.
— Поля… Я… Ты… — он запутался в словах. — Ты правда… развод?
— Правда, — сказала она.
Пауза. Он выдохнул так, будто из него выпустили воздух.
— Тогда… — он поднял глаза. — Можно я хотя бы помогу донести сумку?
Вот так. Вот где он наконец проявил заботу.
Поздно.
— Нет, — она эхом отозвалась. — Я сама.
И вышла.
На улице было сыро, но светало. Утренний ноябрьский воздух резал лицо, но давал ощущение свободы: холодный, честный. Сырой асфальт блестел, машины проезжали медленно, у автобусной остановки кто-то ругался с диспетчером по телефону.
Обычная жизнь. И Полина вдруг поняла: она вернулась в неё. В настоящую. Там, где можно дышать, идти, выбирать.
Она прошла несколько метров, остановилась, и только тогда заметила — руки дрожат. Но это не страх. Это освобождение.
Телефон вибрировал — наверняка от Евгения. Она выключила звук.
Впереди её ждало много сложностей: бумажки, суды, разговоры, чужие мнения, перемены. Но всё это — ничто по сравнению с тем, что она только что сделала.
Она сделала главное — вышла из клетки, которую сама же терпела.
За её спиной оставались шумная кухня, чужие голоса, свекровь с вечным «в приличных семьях» и муж, который так и не стал опорой.
Впереди — неизвестность. Но своя.
Полина вдохнула холодный воздух, дернула сумку за ручку и пошла к остановке.
Сегодня начиналась её новая жизнь.
И, наконец-то, она принадлежала только ей.
Конец.