Двадцать три тысячи. Каждый месяц. На протяжении шести лет.
Я сидела на кухне и смотрела на выписку из банка, которую случайно нашла в кармане Сашиной куртки. Искала ключи от машины, а нашла вот это.
Получатель — Морозова Е.В. Назначение платежа — «материальная помощь».
Двадцать три тысячи. Это почти половина его зарплаты.
***
Мы с Сашей женаты девять лет. Познакомились, когда мне было тридцать пять — поздно, по меркам моей мамы. Она уже отчаялась дождаться внуков и смирилась, что дочь останется «старой девой».
А потом появился Саша. Спокойный, надёжный, с добрыми глазами и вечно мятой рубашкой. Работал инженером на заводе, получал немного, зато стабильно. Не пил, не гулял, по выходным возил меня на дачу к своей маме — полоть грядки и собирать смородину.
Детей у нас не случилось. Врачи разводили руками — вроде оба здоровы, а не получается. Я переживала первые годы, потом смирилась. Саша никогда не упрекал, только обнимал молча, когда я плакала после очередного отрицательного теста.
Мне сорок четыре. Работаю бухгалтером в небольшой фирме, сорок тысяч на руки. Саша получает пятьдесят. Живём в однушке, которую он купил ещё до свадьбы. Не богато, но и не бедствуем. Так я думала.
А теперь сижу и понимаю, что шесть лет мой муж отдавал какой-то женщине почти половину зарплаты. И молчал.
***
Первая мысль была — любовница. Ребёнок на стороне. Всё как в сериалах, которые смотрит соседка Валентина.
Руки тряслись, когда я набирала его номер.
— Тань, что случилось? — голос встревоженный, родной.
— Ты можешь домой приехать?
— Прямо сейчас? У меня совещание через полчаса...
— Саша. Приезжай.
Он приехал через сорок минут. Я всё это время сидела на кухне, не двигаясь. Выписка лежала передо мной, как приговор.
Саша вошёл, увидел бумагу на столе — и сразу всё понял. По лицу было видно.
— Тань, я могу объяснить.
— Можешь? — голос у меня был чужой, хриплый. — Шесть лет, Саша. Шесть лет ты платишь какой-то Морозовой двадцать три тысячи в месяц. И молчишь. Это кто?
Он сел напротив. Потёр лицо руками. Долго молчал.
— Это не то, что ты думаешь.
— А что я думаю?
— Что у меня ребёнок на стороне.
— А разве нет?
Саша поднял голову и посмотрел мне в глаза.
— Нет, Тань. Это не мой ребёнок.
***
История оказалась длинной. И совсем не такой, как я себе представляла.
Морозова Елена Викторовна — вдова. Её муж Лёша работал с Сашей на заводе. Дружили с института, вместе на практику ездили, вместе на работу устроились. Лёша был свидетелем на нашей свадьбе — высокий, громкий, с заразительным смехом. Я его хорошо помнила.
Шесть лет назад Лёша погиб. Авария на производстве, взрыв в цехе. Хоронили в закрытом гробу.
Осталась жена и дочка. Машеньке тогда было четыре года.
— Завод выплатил копейки, — говорил Саша глухо. — Формально — Лёшина вина, нарушение техники безопасности. Лена судилась два года, ничего не добилась. Осталась одна с ребёнком, работы нормальной нет, образование — техникум...
— И ты решил помогать.
— Я обещал Лёше.
— Что?
Саша помолчал.
— За неделю до аварии мы с ним сидели после смены, разговаривали. Он тогда сказал: если что со мной случится — присмотри за девчонками. Я посмеялся ещё, мол, что с тобой случится, ты здоровый как бык. А он серьёзно так: поклянись, Сань. Ну я и поклялся. Думал — ерунда, суеверие.
— А через неделю...
— Да.
Я молчала. В голове было пусто, как после наркоза.
— Почему не сказал мне?
Саша опустил глаза.
— Боялся.
— Чего боялся?
— Что ты не поймёшь. Что скажешь — чужие люди, почему мы должны... У нас и так денег немного, а тут...
— Саша.
— Я знаю, что должен был рассказать. Тань, я каждый месяц собирался. И каждый раз откладывал. Сначала думал — вот встанет Лена на ноги, найдёт работу, перестану платить, и рассказывать будет нечего. Потом Машка в школу пошла, нужны были деньги на форму, учебники... Потом Лена заболела, полгода на больничном...
— Шесть лет, Саша. Шесть лет ты врал мне.
— Не врал. Просто не говорил.
— А это разве не одно и то же?
Он не ответил.
***
Неделю мы почти не разговаривали. Саша уходил на работу, приходил, ужинал, ложился спать на диване. Я не гнала — сам ушёл.
Мне нужно было время. Разложить всё по полочкам. Понять, что я чувствую.
Обиду — да, была обида. Он скрывал от меня такое. Шесть лет. Это же не заначка на пиво, это — огромные деньги. Мы могли бы давно сделать ремонт. Могли бы съездить в отпуск, как люди. Могли бы отложить на старость.
Злость? Наверное. На него — за молчание. На себя — за слепоту. Как я не замечала, что он каждый месяц снимает такие суммы?
А ещё было что-то другое. Странное, непонятное. Я пыталась найти слово и не могла.
Подруга Ира, которой я всё рассказала, высказалась однозначно:
— Танька, он тебя шесть лет обманывал! Какая разница, кому платил — любовнице или вдове? Деньги семейные, ты имела право знать!
— Имела.
— Вот именно! Гони его в шею!
— И что дальше?
— Дальше — найдёшь нормального мужика, который не будет тайны от жены иметь!
Я кивала, соглашалась. А внутри что-то сопротивлялось.
***
На восьмой день Саша пришёл с работы раньше обычного. Сел на кухне, положил на стол какую-то папку.
— Тань, поговори со мной. Пожалуйста.
— Говори.
— Я хочу, чтобы ты познакомилась с ними.
— С кем?
— С Леной и Машей.
Я оторвалась от раковины, где мыла посуду.
— Зачем?
— Чтобы ты поняла. — Он открыл папку, достал фотографию. — Вот. Это Маша. Ей сейчас десять.
Девочка на снимке была худенькая, с двумя косичками и огромными серыми глазами. Похожа на отца — я помнила Лёшу.
— А это Лена.
Женщина на второй фотографии выглядела старше своих лет. Усталое лицо, залом между бровей, руки в каких-то пятнах — то ли краска, то ли что-то ещё.
— Она работает уборщицей в школе, — сказал Саша тихо. — Получает восемнадцать тысяч. На двоих с дочерью. Без моей помощи они бы не выжили, Тань. Первые два года Лена вообще работать не могла — депрессия, таблетки, врачи. Машу чуть в детдом не забрали.
— Почему она не попросила помощи у родственников?
— Нет родственников. Лена — детдомовская. Лёша её из интерната забрал, когда ей восемнадцать было. Сам настоял, чтобы поженились. Говорил — негоже человеку без семьи.
Я села за стол, взяла фотографию Маши. Десять лет. Четвёртый класс. Косички.
— Она в курсе, что ты помогаешь?
— Маша? Нет. Лена говорит, что это «от папиной работы» приходит. Типа такая страховка.
— А Лена?
— Лена знает. Сначала отказывалась, гордая очень. Я чуть не силой заставил брать. Сказал — Лёше обещал. Она заплакала и согласилась.
***
Я согласилась на встречу не сразу. Сначала думала ещё три дня.
Взвешивала. Примеряла. Представляла разные варианты.
Вариант первый: разводиться. Как советует Ира. Обман есть обман, доверие подорвано. Жить дальше с человеком, который столько лет молчал — можно ли?
Вариант второй: простить и забыть. Делать вид, что ничего не случилось. Саша будет дальше платить этой Лене, я буду делать вид, что не знаю. Всё как раньше.
Оба варианта были какими-то... кривыми. Неправильными.
Мама, когда я позвонила посоветоваться, сказала неожиданное:
— Танюш, а ты вообще на Сашу посмотри. Не на ситуацию, а на него. Какой он человек?
— Мам, при чём тут...
— При том. Он шесть лет помогает вдове друга. Не любовнице — вдове. Ребёнка чужого фактически поднимает. Много ты таких мужиков знаешь?
Я задумалась.
— Он мне врал.
— Не врал. Молчал. Это разное. Врать — это когда придумывают небылицы. А молчать — это когда боятся сказать правду. Ты подумай, чего он боялся. Может, не зря боялся?
— Мам, ты его оправдываешь?
— Нет. Он неправ, что молчал. Но и гнать его за это... не знаю, Тань. Сама решай. Только головой думай, не обидой.
***
В субботу мы поехали к Лене.
Она жила на окраине города, в старой хрущёвке. Пятый этаж без лифта, обшарпанный подъезд, запах кошек и подгоревшей каши.
Квартира оказалась маленькой, но чистой. Бедно — сразу видно, но чисто. Занавески свежие, на подоконнике цветы в горшках, на полу — вытертый, но аккуратный коврик.
Лена открыла дверь и сразу заплакала.
— Простите меня, — сказала она, глядя на меня. — Простите. Я не знала, что Саша вам не говорил. Думала, вы вместе решили помогать. Если бы знала — отказалась бы, честное слово.
— Мама, почему ты плачешь? — из комнаты выглянула Маша. Та самая, с фотографии. Только косички были распущены, и волосы падали на плечи.
— Ничего, солнышко. Это тётя Таня пришла в гости. И дядя Саша.
— Дядя Саша! — девочка подбежала и обняла моего мужа за ногу. — Ты обещал шахматы привезти!
— Привёз, привёз, — Саша достал из пакета коробку. — Вот, как заказывала. С деревянными фигурками.
Маша схватила коробку и убежала в комнату. Мы остались в коридоре втроём.
— Проходите, — Лена вытерла глаза. — Я чай поставлю. Извините, тортика нет, не успела...
— Мы привезли, — я достала из сумки коробку. — Наполеон. Вы любите наполеон?
Лена посмотрела на меня так, будто я протянула ей не торт, а билет в новую жизнь.
— Очень люблю, — сказала она тихо. — Очень.
***
Мы просидели у них до вечера.
Лена рассказывала про Лёшу — каким он был смешным, добрым, как таскал ей цветы каждую пятницу, как мечтал накопить на машину, чтобы возить семью на море.
— Один раз съездили, — она улыбнулась, глядя в окно. — В Анапу, когда Машке два года было. Она песок ела, а мы смеялись. Лёша говорил — пусть ест, это полезно для иммунитета.
Маша показывала мне свои рисунки. Рисовала она хорошо — для десяти лет даже очень. Какие-то фантастические города, драконы, принцессы.
— Хочу художником стать, — сказала она серьёзно. — Или архитектором. Дядя Саша говорит, архитекторы тоже рисуют.
— Говорит?
— Ну да. Он мне книжку подарил про архитектуру. Там такие дома красивые!
Саша сидел в углу и молчал. Пил чай, смотрел на Машу. На лице у него было выражение, которое я видела редко. Тёплое что-то. Мягкое.
И тогда я поняла.
***
Мы ехали домой в темноте. Саша вёл машину молча, ждал, что скажу.
— Она хорошая девочка, — сказала я наконец.
— Да.
— И Лена... нормальная. Не какая-нибудь там...
— Я же говорил.
Пауза. За окном мелькали фонари.
— Саш.
— Да?
— Ты поэтому не настаивал на детях? Потому что уже есть Маша?
Он резко затормозил. Хорошо, что дорога была пустая.
— Тань, нет. Нет! Маша — не мой ребёнок. Я никогда...
— Я не про биологию. Я про другое.
Он молчал. Долго.
— Может быть, — сказал наконец. — Не знаю. Я не думал об этом так.
— А я подумала.
Я смотрела на его профиль в свете встречных фар. Муж. Девять лет вместе. Оказывается, я знала его не до конца.
— Ты должен был рассказать мне. Давно. С самого начала.
— Знаю. Прости.
— Я потратила неделю на то, чтобы думать о разводе.
— Тань...
— Подожди. Думала о разводе, представляла, как буду одна, как буду начинать сначала. И знаешь, что поняла?
Он не ответил.
— Что не хочу. Не потому, что боюсь одиночества — нет. А потому, что люблю тебя. Даже такого. Молчуна, который шесть лет скрывал, что помогает сироте.
— Таня...
— Это не значит, что я не злюсь. Злюсь. И обижена. И ещё долго буду вспоминать. Но развод — это не выход. Для меня.
Саша остановил машину на обочине. Повернулся ко мне.
— Я больше никогда. Слышишь? Никаких тайн. Обещаю.
— Посмотрим на твои обещания.
— Тань, я серьёзно. Ты — моя семья. Единственная. Лена и Маша — это... это долг. Обязательство. А ты — это жизнь. Вся моя жизнь.
Я молчала. В горле стоял комок.
— Если хочешь — перестану платить, — добавил он тихо. — Скажи — и перестану.
— Нет.
— Нет?
— Не хочу. Продолжай помогать. Только теперь — вместе.
— Вместе?
— Я тоже хочу участвовать. Не деньгами — деньгами как получится. Но... Маша рисует хорошо. Может, найти ей кружок какой-нибудь? Художественную школу?
Саша смотрел на меня так, будто видел впервые.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно.
***
Художественную школу мы нашли через месяц. Бесплатную, при районном доме культуры. Маша прошла отбор с первого раза — преподаватель сказал, что у неё талант.
Лена плакала, когда узнала. Потом долго благодарила, пыталась отказываться от продолжения помощи — мол, теперь-то она справится.
— Справишься, — согласилась я. — Но пока не справляешься — мы рядом. Так Лёша хотел.
Она снова заплакала. Только на этот раз как-то по-другому. Не от горя — от чего-то другого.
***
Прошёл год.
Маша перешла в пятый класс и получила грамоту за первое место на городском конкурсе детского рисунка. Лена нашла работу получше — секретарём в поликлинике, двадцать пять тысяч вместо восемнадцати. Немного, но уже легче.
Мы с Сашей по-прежнему помогаем. Теперь это семнадцать тысяч в месяц — Лена сама попросила уменьшить, сказала, что стыдно. Ещё мы забираем Машу на выходные — гуляем в парке, ходим в музеи, в кино.
Ира говорит, что я сумасшедшая. Что другая бы на моём месте давно развелась и в суд подала.
Может, и сумасшедшая. Не знаю.
Зато я знаю другое.
Когда Маша называет меня «тётя Таня» и тянет показать новый рисунок — внутри что-то теплеет. Когда Саша смотрит на меня за ужином и говорит «спасибо, что поняла» — я чувствую, что всё сделала правильно.
Мы не святые. Мы — обычные люди, которые делают, что могут.
Лёша, наверное, был бы доволен.
А мама сказала недавно:
— Танюш, знаешь, что я думаю? Вот это — и есть семья. Не штамп в паспорте, не общие дети. А когда вместе — и в радости, и в беде. И когда чужая беда становится своей.
Я не ответила тогда. Просто обняла её.
Потому что она права.
Семья — это не только кровь.
Семья — это выбор.
Каждый день заново.
А вы смогли бы помогать чужому ребёнку, если бы узнали, что ваш муж делает это тайно?