— Лен, ты вообще понимаешь, что это мой дом? Я за него плачу. Я его содержу. А ты тут просто... живёшь.
Геннадий стоял посреди коридора, скрестив руки на груди. За его спиной — свежепоклеенные обои, которые я выбирала три недели. Ездила по магазинам, сравнивала образцы, мучилась с оттенками серого.
— Гена, мы женаты пятнадцать лет.
— И что? Квартира оформлена на меня. Ипотеку плачу я. Ты к этому какое отношение имеешь?
Он говорил спокойно, даже буднично. Как будто объяснял очевидную вещь. Дважды два — четыре. Волга впадает в Каспийское море. Жена не имеет отношения к квартире мужа.
***
Мне сорок три года. Работаю воспитателем в детском саду — тридцать одна тысяча, если с надбавками за стаж. Гена — инженер на заводе, получает восемьдесят. Разница ощутимая, что уж тут.
Когда мы поженились, у нас ничего не было. Съёмная комната в коммуналке, старый диван, кастрюля и две тарелки. Я работала нянечкой, он — мастером в цехе. Копили на квартиру вместе, откладывали с каждой зарплаты.
Через пять лет родилась Маша. Через семь — взяли ипотеку. Двушка в новостройке, на окраине, зато своя. Оформили на Гену — так было проще с документами, он занимался всей бумажной волокитой.
Я тогда не думала, что это важно. Муж и жена — одна сатана, какая разница, на кого оформлено? Главное — у нас есть дом.
Пятнадцать лет прошло. Маша выросла, уехала учиться в Питер. Ипотеку почти выплатили — остался последний год. И вот теперь Гена стоит передо мной и говорит, что я тут «просто живу».
***
Началось всё с ремонта.
Мы давно собирались обновить квартиру — обои выцвели, линолеум протёрся, плитка в ванной треснула. Я откладывала из своей зарплаты понемногу, скопила сорок тысяч. Думала — хватит хотя бы на материалы для одной комнаты.
Показала Гене, предложила начать с гостиной.
— Лен, сорок тысяч — это несерьёзно. На нормальный ремонт нужно минимум двести.
— Ну, начнём с малого. Обои переклеим, потолок покрасим...
— Я сам решу, что делать. Это же моя квартира.
Тогда я не придала значения. Думала — оговорился. Устал после работы, не то сказал.
Но через неделю он повторил. И через две. И через месяц.
«Моя квартира». «Мой дом». «Я тут хозяин».
А я, получается, кто?
***
— Гена, давай поговорим нормально.
Мы сидели на кухне после ужина. Я специально подождала, пока он поест, успокоится. Знаю его характер — на голодный желудок разговаривать бесполезно.
— О чём?
— О квартире. О том, что ты говоришь.
— А что я говорю?
— Что это твоя квартира. Что я тут просто живу.
Гена отодвинул тарелку, откинулся на спинку стула.
— А разве не так?
— Гена, мы женаты пятнадцать лет. Всё это время я работала, вела дом, растила Машу. Пока ты строил карьеру — я сидела в декрете, потом вышла на полставки, чтобы забирать её из садика. Ты думаешь, это бесплатно?
— Ты работала на своей работе. Получала свою зарплату. При чём тут квартира?
— При том, что я тоже в неё вкладывалась. Не деньгами — так временем. Силами. Жизнью.
— Лена, — он вздохнул, как будто разговаривал с ребёнком, — давай без эмоций. Факты такие: квартира оформлена на меня. Ипотеку плачу я. Ремонт — тоже я. Ты вносишь свою долю в продукты и коммуналку. Всё честно.
— Честно?
— Абсолютно. Каждый платит по своим возможностям.
Я смотрела на него — на мужа, с которым прожила полжизни — и не узнавала. Когда он успел стать таким? Или всегда был, а я не замечала?
***
Ночью я не спала. Лежала рядом с Геной, слушала его ровное дыхание и думала.
Вспоминала, как мы начинали. Как считали копейки до зарплаты, как радовались первой купленной мебели — дешёвому комоду из Икеи. Как вместе красили стены в детской, когда узнали, что будет Маша.
Тогда не было никакого «моё» и «твоё». Было — «наше». Наша семья, наш дом, наше будущее.
Когда это изменилось?
Может, когда Гена получил повышение и стал зарабатывать вдвое больше меня? Или когда Маша уехала, и мы остались вдвоём — без общей цели, без общего дела?
А может, я сама виновата? Слишком много уступала, слишком мало требовала? Привыкла быть удобной, незаметной, той, которая «просто живёт»?
***
Через несколько дней у нас были гости — Генины друзья с жёнами. Я готовила весь день: салаты, горячее, пирог с яблоками. Накрыла стол, расставила бокалы.
Сидели, разговаривали. Мужчины обсуждали работу, женщины — детей и отпуска. Всё как обычно.
А потом Серёга, Генин коллега, сказал:
— Гена, у вас тут классно. Квартира — загляденье. Лена, наверное, постаралась?
И Гена ответил:
— Да какая Лена. Это я всё делал. Сам обои выбирал, сам мастеров нанимал. Она только чай подавала.
Он засмеялся. Остальные — тоже. Кроме меня.
Я сидела с улыбкой на лице и чувствовала, как внутри что-то сжимается. Обои, которые я выбирала три недели. Мастера, которым я звонила, договаривалась, объясняла. Чай, который я «подавала» — после восьмичасового рабочего дня и трёх часов готовки.
Вечером, когда гости ушли, я сказала:
— Гена, зачем ты так?
— Как — так?
— Сказал, что я только чай подавала. Это неправда.
— Лен, ну что ты придираешься? Шутка была.
— Мне не смешно.
— Тебе вообще в последнее время ничего не смешно. Ходишь с кислым лицом, цепляешься к каждому слову. Может, к врачу сходишь? Гормоны проверишь?
Гормоны. Конечно. Если женщина недовольна — значит, проблема в гормонах.
— Гена, я хочу серьёзно поговорить.
— Давай завтра. Я устал.
Он ушёл в спальню. Я осталась на кухне — с горой грязной посуды и комком в горле.
***
Завтра не случилось. И послезавтра тоже.
Гена уходил рано, приходил поздно. На выходных — то футбол с друзьями, то гараж, то «мне надо отдохнуть, Лена, не грузи».
Я пыталась начать разговор — он отмахивался. Пыталась написать — он не читал сообщения. Пыталась поймать момент — он ускользал.
Как будто я стала невидимой. Как будто меня — нет.
***
Позвонила Маша.
— Мам, ты как? Голос какой-то странный.
— Нормально, дочь. Устала просто.
— Мам, я тебя знаю. Что случилось?
Я не хотела её грузить. Она учится, работает на полставки, своих забот хватает. Но Маша — настойчивая, вся в отца.
— Мам, рассказывай. Я всё равно не отстану.
И я рассказала. Про «мою квартиру», про «просто живёшь», про обои и чай. Про то, как чувствую себя чужой в собственном доме.
Маша молчала долго. Потом сказала:
— Мам, а ты ему говорила, что тебе больно?
— Говорила.
— Прямо так? Словами «мне больно, когда ты так говоришь»?
Я задумалась. А говорила ли? Или просто обижалась, замыкалась, ждала, что он сам поймёт?
— Не знаю. Наверное, не так прямо.
— Мам, папа — не телепат. Он может быть сто раз неправ, но если ты молчишь — он думает, что всё нормально.
— Я не молчу. Я пытаюсь...
— Пытаешься — это не то же самое, что говоришь. Мам, сядь и скажи ему чётко: мне плохо, мне обидно, я чувствую себя ненужной. Без намёков, без обходных путей. Напрямую.
— А если он не услышит?
— Тогда будешь решать, что делать дальше. Но сначала — попробуй.
***
Я готовилась к разговору три дня.
Записывала в блокнот, что хочу сказать. Репетировала перед зеркалом. Звучало глупо, но мне нужно было собраться с мыслями. Слишком много лет я глотала обиды, откладывала «на потом». Теперь — или сейчас, или никогда.
В субботу утром я сказала:
— Гена, нам нужно поговорить. Серьёзно. Без «давай завтра» и «я устал».
Он посмотрел на меня удивлённо. Наверное, не ожидал такого тона.
— Что случилось?
— Сядь, пожалуйста.
Он сел. Я села напротив. Между нами — кухонный стол, за которым мы прожили пятнадцать лет.
— Гена, мне плохо.
— В смысле? Заболела?
— Нет. Мне плохо от того, как ты со мной разговариваешь. От того, что ты называешь квартиру своей. От того, что я чувствую себя здесь чужой.
— Лена, опять ты за своё...
— Подожди. Дай договорить.
Он замолчал. Смотрел на меня настороженно, как на незнакомого человека.
— Я живу в этом доме пятнадцать лет. Я мыла здесь полы, готовила еду, стирала твои рубашки. Я вставала ночами к Маше, когда она болела. Я отказывалась от отпусков, чтобы мы могли быстрее выплатить ипотеку. Я выбирала эти обои, эту мебель, эти занавески. Это — мой дом. Такой же, как твой.
— Лена, юридически...
— Мне плевать на юридически! Я говорю про человеческое! Про то, что ты — мой муж. А я — твоя жена. Не квартирантка, не приживалка. Жена.
Голос у меня дрожал. Руки тоже. Но я продолжала.
— Когда ты говоришь, что я тут «просто живу» — ты перечёркиваешь всё, что я делала. Все эти годы, всю мою жизнь. Ты говоришь — ты никто. Ты ничего не стоишь. Ты — пустое место.
— Я так не говорил.
— Именно так. Может, не этими словами, но смысл — такой.
Гена молчал. Смотрел в стол, вертел в руках чашку.
— Лена, я не хотел тебя обидеть, — сказал наконец.
— Но обидел.
— Да. Видимо, обидел.
***
Он не извинился сразу. Не сказал «прости, я был неправ». Просто сидел и молчал, переваривал.
Потом встал, налил себе воды. Выпил залпом.
— Лен, я правда не думал, что это так... серьёзно.
— А что ты думал?
— Ну... что это просто слова. Ну сказал и сказал. Какая разница, как говорить — «моя квартира», «наша квартира». Суть-то одна.
— Не одна, Гена. Совсем не одна.
Он сел обратно. Потёр лицо руками.
— Слушай, я понимаю, что ты много делаешь. По дому, по хозяйству. Я это вижу.
— Видишь — но не ценишь.
— Ценю. Просто... не говорю, наверное.
— Не говоришь. И ведёшь себя так, будто я — обслуга. Которая должна быть благодарна за крышу над головой.
Гена поморщился.
— Лен, ну это уже перебор.
— Правда? А как ещё понимать «ты тут просто живёшь»? Как комплимент?
Он молчал. Долго.
— Ладно, — сказал наконец. — Ладно. Я понял.
— Что понял?
— Что был... некорректен. Что говорил вещи, которые тебя ранили. Я не специально, Лен. Правда. Просто привык так думать — я зарабатываю больше, значит, я и решаю. Это... неправильно, да?
— Неправильно.
— Хорошо. Я постараюсь... по-другому.
***
Постараюсь — это ещё не изменения. Я понимала. Но это — начало. Первый шаг.
Следующие недели были странными. Гена как будто присматривался ко мне заново. Замечал вещи, которые раньше не замечал.
— Лен, ты когда успеваешь всё это готовить? Ты же работаешь целый день.
— Вечером. После работы.
— Каждый вечер?
— Каждый.
Он замолчал. Посмотрел на стол — борщ, котлеты, салат.
— Я думал, это как-то само получается.
— Само ничего не получается, Гена. Никогда.
Он кивнул. Медленно, задумчиво.
— Слушай... Давай я в выходные сам приготовлю? Ну, попробую хотя бы.
Я чуть не уронила ложку.
— Ты серьёзно?
— А что? Руки есть, интернет есть. Найду рецепт какой-нибудь.
Он приготовил макароны с сосисками. Подгорелые слегка, с пересоленным соусом. Но приготовил сам, от начала до конца. И посуду потом помыл.
Маленький шаг. Но важный.
***
Разговоры продолжались. Не каждый день — мы оба уставали, не всегда хватало сил. Но теперь я не молчала. Говорила, когда мне что-то не нравилось. Говорила, когда было обидно.
— Гена, ты опять сказал «моя машина». У нас одна машина на двоих.
— Да? Ну, наша. Наша машина. Извини, привычка.
Привычка менялась медленно. Иногда он срывался, говорил что-то резкое, потом сам себя одёргивал.
— Лен, я не то имел в виду. Прости.
Прости. Раньше это слово было редкостью. Теперь — звучало чаще.
***
Через два месяца Гена принёс домой бумаги.
— Лен, посмотри.
Я взяла, пробежала глазами. Договор дарения. Половина квартиры — на моё имя.
— Гена, что это?
— Оформляю на тебя долю. Чтобы всё было честно.
— Ты серьёзно?
— Абсолютно. Ты была права. Это — наш дом. Не мой. Наш. И документы должны это отражать.
Я смотрела на бумаги и не могла поверить. Пятнадцать лет я была «никем» в этой квартире. А теперь — официально, по закону — половина моя.
— Гена, я не просила об этом.
— Знаю. Поэтому и делаю. Потому что ты — не просила. А должна была бы. Давно.
Он обнял меня. Неловко, как будто разучился за эти годы.
— Лен, прости меня. За всё. За слова, за отношение. Я был... идиотом.
— Был, — согласилась я. — Но сейчас — уже меньше.
Он хмыкнул.
— Спасибо за «меньше». Обнадёживает.
***
Маша приехала на выходные — внеплановое, просто захотела увидеть нас.
Сидели втроём на кухне, пили чай. Она смотрела на нас с Геной и улыбалась.
— Мам, пап, вы какие-то другие.
— Какие — другие?
— Не знаю. Живые. Раньше вы как-то... параллельно существовали. А теперь — вместе.
Гена переглянулся со мной. Пожал плечами.
— Разговаривать научились. Наконец-то.
— За пятнадцать лет? — Маша подняла брови.
— Лучше поздно, чем никогда, — сказала я.
— Это точно, — дочка потянулась за печеньем. — Кстати, пап, а правда, что ты теперь сам готовишь по выходным?
— Правда. Вчера плов делал. Хочешь, расскажу рецепт?
— Хочу. Только честно — съедобный получился?
— Обижаешь. Твоя мать добавку просила.
Я засмеялась.
— Просила из вежливости.
— Ну и ладно. Главное — просила.
***
Прошло полгода.
Документы на квартиру переоформлены. Теперь я — совладелица. Официально, по закону. Но дело не в бумагах.
Дело в том, как Гена теперь говорит «наш дом». Без запинки, без поправок. Просто — наш.
Дело в том, как он спрашивает моё мнение, прежде чем купить что-то крупное. Раньше ставил перед фактом, теперь — советуется.
Дело в том, как он замечает мою усталость. Говорит: «Лен, отдохни, я сам разберусь». И правда разбирается — неуклюже, по-своему, но сам.
Мы не стали идеальной парой. Ссоримся иногда, не соглашаемся, спорим. Но теперь — на равных. Как партнёры. Как люди, которые уважают друг друга.
***
Недавно Генин друг Серёга снова был у нас в гостях. Тот самый, которому он говорил про «Лена только чай подавала».
Сидели, разговаривали. Серёга осмотрелся, сказал:
— Гена, у вас тут ещё лучше стало. Ремонт доделали?
И Гена ответил:
— Да, Лена руководила процессом. Я бы без неё не справился. Она у меня вообще — талант по всем фронтам.
Серёга удивлённо поднял брови. Я тоже, честно говоря, удивилась.
Потом, когда гости ушли, спросила:
— Гена, ты это серьёзно сказал? Про талант?
— А что, неправда?
— Правда. Но ты раньше так не говорил. При людях — особенно.
— Раньше много чего не говорил, — он пожал плечами. — А теперь — говорю. Учусь, как ты просила.
— Я не просила говорить комплименты.
— Ты просила относиться к тебе как к равной. Это — часть процесса. Разве нет?
Я обняла его. Крепко, благодарно.
— Да. Это часть процесса.
***
Иногда я думаю: а что было бы, если бы я не заговорила тогда? Если бы продолжала молчать, терпеть, надеяться, что он сам поймёт?
Наверное, ничего бы не изменилось. Я осталась бы «просто живу» — в доме, который строила вместе с ним. В браке, который тащила на своих плечах.
Но я заговорила. Собралась с духом и сказала правду. Не с криком, не с истерикой. Просто — правду.
И он услышал.
Не сразу. Не легко. Но услышал.
***
Маша звонит каждую неделю. Спрашивает, как дела. Я отвечаю — хорошо. И это — правда.
Мне сорок три года. Я работаю воспитателем, получаю тридцать одну тысячу. У меня есть муж, который учится меня слышать. И дом — наш общий дом — где я больше не чувствую себя чужой.
Это не сказка со счастливым концом. Это — жизнь. С её сложностями, компромиссами, ежедневной работой над отношениями.
Но это — моя жизнь. В моём доме. Рядом с человеком, который наконец-то понял, что семья — это не тот, кто больше зарабатывает.
Семья — это те, кто вместе.
По-настоящему вместе.
А вы когда-нибудь чувствовали себя чужим в собственном доме — и находили в себе силы это изменить?