Вся улица Заречная знала: Мария Петровна — счастливая женщина. Сын, Игорь, — большая шишка в столице, бизнесмен. Каждые полгода подкатывает к её скромной калитке на новом, сверкающем автомобиле, от блеска которого слепнут глаза и замолкают на полуслове кумушки у колодца.
— Ну, Петровна, твой-то снова на новой машине! — соседка Валя, женщина дородная и любопытная, как сорока, перевесилась через забор. Её взгляд впился в огромный черный «джип», стоявший у дома Марии, словно инопланетный корабль посреди деревенской улицы. — Сверкает, аж глазам больно. Как танк!
Мария Петровна, поправляя выбившийся из-под старенького платка седой, непослушный локон, выдавила из себя слабую, вымученную улыбку.
— Приехал, Валечка, приехал. Дела у него, говорит, в гору идут.
— Счастливая ты, Маша! — вздохнула Валя с такой откровенной завистью, что её слова можно было потрогать руками. — Сын — бизнесмен, в Москве живет. Небось, денег тебе полную сумку привез, подарков заморских, икры красной да балыков. А мои-то... Один пьет беспробудно, другой с завода не вылезает за копейки, которые и считать-то стыдно.
Мария Петровна лишь кивнула, не в силах вымолвить ни слова, и поспешила скрыться в доме. Ей не хотелось, чтобы соседка увидела, как предательски дрожат её руки и как влагой застилает глаза. Вся улица была уверена: Мария живет как у Христа за пазухой. Сын Игорь — гордость школы, золотой медалист, про которого до сих пор с придыханием рассказывала учительница математики. Теперь он столичный воротила, и дом его матери, должно быть, полная чаша.
Никто не знал, что в холодильнике у Марии Петровны уже неделю как шаром покати, а из еды — только полбуханки почерствевшего хлеба и начатая банка прошлогоднего варенья. Никто не знал, что лекарства от давления она не покупала уже второй месяц, растягивая последнюю пачку, чтобы хватило денег на оплату газа. И уж точно никто не догадывался, что под подушкой у нее лежит письмо из социальной службы с предупреждением об отключении электричества за неуплату.
Мария закрыла за собой дверь. В доме пахло сыростью, старостью и одиночеством. Она прошла на кухню и села на табурет, обхватив себя руками. Снаружи доносился самодовольный голос Игоря, который что-то рассказывал сбежавшимся на шум мотора соседям, а она смотрела на пустой стол и вспоминала. Вспоминала, как тридцать лет назад, когда умер муж, она осталась одна с десятилетним Игорьком. Работала на двух работах: днем — на почте, а вечером мыла полы в школе и в сельсовете. Всё для него, для сыночка. Чтобы у него были лучшие тетрадки, чтобы он не ходил в обносках, чтобы оплатить репетиторов по английскому и математике. «Ты должен выбиться в люди, сынок, не прозябать в этой дыре, как мы с отцом», — шептала она ему, проверяя уроки.
Он выбился. Стал человеком с большим кошельком и крошечной, усохшей душой.
Дверь распахнулась, и в дом вошел Игорь. Он принес с собой запах дорогого парфюма и мороза. Не снимая кашемирового пальто, стоившего больше, чем вся обстановка в доме, он сел за стол и брезгливо оглядел старую клеенку с выцветшими ромашками.
— Ну, мать, рассказывай. Как тут твое прозябание? — он достал смартфон последней модели, экран которого загорелся ярче, чем единственная лампочка под потолком, и начал что-то быстро печатать, даже не глядя на нее.
— Да потихоньку, сынок. Вот, ноги только болят к непогоде, ломит так, что спать не могу. И крыша в сенях потекла, шифер бы поменять... Ведро подставляю, да толку-то, — голос её звучал тихо и виновато, будто она просила не о помощи, а о милостыне.
— Опять ты за свое, — Игорь поморщился, с досадой откладывая телефон. — Вечно у тебя проблемы. То крыша, то забор, то сердце. Ты знаешь, сколько сейчас стройматериалы стоят? А работа? У меня каждый рубль в обороте, я расширяюсь, новый филиал открываю. Не до твоих крыш мне.
Он встал, прошел в прихожую, где оставил свои вещи, и вернулся с объемным пластиковым пакетом из дорогого супермаркета.
— На вот, гостинцев тебе привез. А то скажешь опять, что сын с пустыми руками приезжает.
Сердце Марии Петровны предательски дрогнуло от надежды. Может, хоть крупы привез, или маслица сливочного, сахару? Она с благоговением, дрожащими руками приняла пакет. Он был подозрительно легким.
Внутри лежали три пачки самого дешевого чая с пометкой «Акция», банка шпрот с помятым боком и большой пакет пряников. Прозрачная упаковка была надорвана, а сами пряники выглядели так, словно пережили войну.
Мария Петровна достала их. Они были каменными на ощупь. На боках некоторых виднелись не просто белесые, а откровенно зеленовато-пушистые пятна плесени.
— Игорек... — тихо, почти шепотом сказала она, поднимая на сына полные слез глаза. — Они же... испорченные. С плесенью.
— Где? — Игорь даже не смутился. Он взял один пряник, повертел в руках и щелчком сбил самое большое пятно плесени. — А, это... Мам, ну ты чего, как маленькая? Обрежь ножиком и все. Тесто-то нормальное, сладкое. Это я у нас на складе забрал, списывали партию. Срок годности вчера вышел, ну и что? Не выбрасывать же продукт. Пенсионерам вообще полезно меньше свежего есть, желудок уже не тот. Крепче будете.
Мария Петровна замерла. В ушах зашумело, а кухня поплыла перед глазами. Сын, ее единственный, любимый сын, приехавший на машине стоимостью в три таких дома, как у нее, привез матери списанные, заплесневелые пряники, которые ему было жаль выбросить в мусорный бак. Он сэкономил на утилизации.
— Спасибо, сынок, — выдавила она. Горло перехватило спазмом, и она боялась разрыдаться прямо перед ним.
— Ты давай, чай ставь. Только не кипяти долго, газ нынче дорогой, — деловито наставлял Игорь, усаживаясь обратно за стол. — Кстати, я чего приехал-то. Документы на дом где лежат?
— Зачем? — Мария Петровна прижала пакет с пряниками к груди, словно это был щит, способный защитить ее от следующего удара.
— Нужно переоформить. Ты старая уже, мало ли что. Забудешь, потеряешь, или мошенники какие обманут, сейчас их полно. Перепишем на меня дарственную, так надежнее будет. Для твоего же блага стараюсь. Я уже и нотариуса в райцентре предупредил, завтра с утра поедем.
В этот момент в дверь постучали. Это была Валя. Не дождавшись ответа, она просунула голову в щель.
— Машенька, я тебе яичек домашних принесла, курочки мои разнеслись... Ой, Игорь Владимирович! Здрасьте! — защебетала соседка, жадно стреляя глазами по столу в поисках московских деликатесов. — Чай пьете? С угощениями столичными?
Игорь быстро накрыл ладонью телефон:
— Здравствуйте, теть Валь. Да вот, мать угощаю. Пряники тульские, особые. Экспортный вариант.
Мария Петровна быстрым, судорожным движением спрятала пакет с позорными «гостинцами» под стол, на колени. Ей было невыносимо стыдно. Не за свою бедность. За него.
Ночью Мария Петровна не спала. Она лежала на своей продавленной кровати и слушала, как за тонкой стенкой из фанеры богатырским храпом заливается ее «успешный» сын. Вспомнила прошлый его приезд полгода назад. Тогда у нее нестерпимо болел зуб. Она попросила три тысячи рублей на стоматолога.
— Мам, ну куда тебе зубы лечить? — искренне удивился тогда Игорь. — Удали да и все. Бесплатно же вырывают. Тебе же не на подиум выходить, улыбку демонстрировать.
Тогда она промолчала. Пошла к местному фельдшеру, и та, сделав укол новокаина, вырвала больной зуб плоскогубцами. А теперь вот — пряники с плесенью и дарственная на дом. Дом, который они строили вместе с мужем, в который вложили всю свою жизнь.
Утром, пока Игорь еще спал, она тихо оделась и пошла на кладбище. Могила мужа, заросшая травой, встретила ее тишиной. Мария Петровна опустилась на скамейку, поправила фотографию на памятнике.
— Что же я не так сделала, Петя? — прошептала она, глядя на улыбающееся лицо мужа. — Где я его упустила? Он же наш сын… А смотрит на меня, как на вещь. Как на досадную помеху. Дом ему подавай. А зачем? Чтобы продать и вложить в свой «бизнес»? А меня куда? В дом престарелых?
Она долго сидела, рассказывая мужу о своей жизни, о плесени на пряниках, о холоде в сыновьих глазах. И пока она говорила, в ее душе что-то менялось. Страх и обида уступали место холодной, звенящей решимости. Она встала, вытерла слезы и твердым шагом пошла домой.
Когда Игорь проснулся, на столе стояли оладьи. Пышные, горячие.
— О, завтрак. Нормально, — буркнул он, набивая рот. — Ну что, мать, собирайся. Поедем к нотариусу. Время — деньги.
Мария Петровна села напротив. Она не притронулась к еде.
— Я не поеду, Игорь.
Сын перестал жевать.
— В смысле не поедешь? Ты чего начинаешь, мам? Я же объяснил — это формальность. Для твоей же безопасности.
— Я не перепишу на тебя дом. Этот дом — все, что у меня есть. И я не отдам его.
Игорь побагровел. Злость исказила его холеное лицо, сделав его уродливым и чужим.
— Ах, вот ты как заговорила? Пряники ей, значит, не понравились! Да ты знаешь, сколько я пашу, чтобы жить так, как я живу? Я тебе копейку экономлю, а ты нос воротишь? Гордая стала на старости лет? Ну и сиди в своей развалюхе! Сгниет она вместе с тобой!
Он вскочил, схватил свое дорогое пальто.
— Ноги моей здесь больше не будет! Поняла? И денег не жди! Ни копейки! Посмотрим, как ты запоешь через месяц на свою пенсию нищенскую!
Хлопнула входная дверь. Взревел мотор. «Джип» рванул с места, обдав грязью из лужи свежевыкрашенный палисадник.
Соседка Валя, дежурившая у окна, выбежала на улицу:
— Маш, чего это он? Как ошпаренный! Даже не попрощался? Случилось чего?
Мария Петровна стояла на крыльце, глядя на оседающую пыль. Впервые за много лет ей стало легко дышать.
— Случилось, Валя. Прозрела я.
Прошел год. Для Марии Петровны это был тяжелый год, но честный. Она нашла в райцентре молодую девушку-юриста, которая, выслушав ее историю, прониклась и помогла за символическую плату выписать Игоря из дома через суд, как «утратившего право пользования». Потом она продала часть большого огорода соседям, которые давно просили землю под строительство гаража. На эти деньги починила крышу, вставила новые пластиковые окна и провела в дом воду.
А потом в деревне появилась семья с севера — муж, жена и двое детишек. Они искали дом, чтобы перебраться в теплые края. Дом Марии Петровны им приглянулся, и они предложили за него хорошую цену. Мария долго думала, а потом согласилась. Она поняла, что одной ей этот большой дом уже не нужен.
В день сделки, получив на руки внушительную сумму, она сидела на лавочке у своего бывшего дома и плакала. Но это были слезы не горя, а освобождения.
А вот у Игоря жизнь сделала крутой вираж. Сначала была крупная налоговая проверка. Кто-то из конкурентов «стукнул», и все счета его фирмы заморозили. Потом молодая жена, привыкшая к курортам и бриллиантам, поняла, что золотой ручеек иссяк, и подала на развод, отсудив квартиру в центре и тот самый черный джип. Игорь остался с огромными долгами, на съемной «однушке» на окраине Москвы, работая обычным менеджером по продажам.
«Ничего, — думал он, сидя над стаканом дешевого виски. — У меня есть актив. Материнский дом. Место там хорошее, рядом речка, сейчас москвичи землю скупают под дачи. Продам, долги раздам, раскручусь заново».
Он был уверен: мать поворчит, но простит. Она всегда прощала. Куда она денется? Он же сын. Кровь родная.
Игорь приехал не на джипе, а на скрипучей утренней электричке, потом еще шел пешком от станции три километра. Дорогие туфли, когда-то стоившие как две материнских пенсии, покрылись толстым слоем деревенской пыли.
Он подошел к родному дому и замер.
Забор был новым — высокий, из крепкого профнастила вместо старого штакетника. Крыша сияла новой металлочерепицей. Во дворе играли дети, а из трубы шел дым.
«Ничего себе, — ухмыльнулся Игорь. — Видно, бабка все-таки заначку имела. Тем лучше, дороже продам».
Он толкнул калитку. Заперто. Нажал на кнопку звонка.
Из дома вышел незнакомый мужик — крепкий, лет сорока, в тельняшке.
— Тебе чего, мужик? — спросил он недружелюбно.
Игорь опешил.
— Ты кто такой? Где Мария Петровна? Я сын её.
Мужик сплюнул в траву.
— А, сын... Тот самый, с пряниками? Слыхали, слыхали. Вся деревня в курсе твоих «гостинцев».
Игорь почувствовал, как холодок пробежал по спине.
— Где мать? — рявкнул он, пытаясь вернуть себе прежнюю властность.
— Нету здесь твоей матери. И дома этого у неё нет.
— Как нет? Умерла? — внутри у Игоря екнуло, но не от горя, а от животного страха потерять последнее.
— Типун тебе на язык. Живее всех живых. Продала она дом. Полгода как. Мне продала. Мы с семьей хозяйство завели, кур, козу.
Ноги Игоря подкосились.
— Продала? Как... Она не могла! Без моего согласия! Я прописан был!
— Выписала она тебя. Через суд. Все по закону. Так что иди, сынок, откуда пришел. Не твое здесь ничего.
Игорь схватился за забор, чтобы не упасть. Последняя надежда, последний спасательный круг уплывал из рук.
— А деньги? Где деньги?! Она же старая, куда она их денет?!
— А деньги, — мужик усмехнулся, — Мария Петровна в дело пустила. В себя. В пансионате она живет. «Серебряный бор» называется. Говорят, лучше, чем в Турции на курорте.
— Вы к кому? — строгая медсестра на ресепшене частного пансионата для пожилых людей «Серебряный бор» смерила Игоря подозрительным взглядом.
— К Петровой Марии. Я сын.
Он нашел её в зимнем саду. Мария Петровна сидела в удобном плетеном кресле, укрытая мягким кашемировым пледом, и читала книгу. Она выглядела потрясающе. Исчезла та забитость и вечный страх в глазах. Лицо посвежело, седина была аккуратно уложена в стильную прическу. На ней был красивый вязаный кардиган. Она выглядела не просто ухоженной — она выглядела счастливой.
— Мама... — хрипло позвал Игорь.
Она подняла глаза. Взгляд был спокойным, ясным. Ни радости, ни гнева. Просто узнавание.
— Здравствуй, Игорь.
Он рухнул на колени возле её кресла. На этот раз слезы были настоящими — слезы отчаяния, бессилия и всепоглощающей жалости к себе.
— Мама, мне плохо. Меня все предали. Жена ушла, бизнес рухнул. Мне жить негде. Я думал, я вернусь домой, а там... чужие люди. Мам, у тебя же остались деньги с продажи? Помоги. Я встану на ноги, я все тебе верну! Честное слово!
Мария Петровна долго смотрела на него. Ей было жаль его. Но это была жалость врача к безнадежному пациенту.
— Встань, Игорь. Не позорься.
Она взяла со столика вазочку. В ней лежали свежие, ароматные, покрытые белой глазурью пряники.
— Денег нет, сынок. Я оплатила свое проживание здесь на пять лет вперед. Купила самый лучший номер, все процедуры, массажи, врачи. Решила, знаешь ли, пожить напоследок как человек. Есть свежее, спать в тепле, гулять среди сосен. Ты меня хорошо научил — деньги нужно вкладывать. Вот я и вложила. В себя.
— Но как же я?! — взвыл Игорь. — Я же твой сын! Ты должна мне помочь!
— Я никому ничего не должна, — жестко перебила она. Голос её зазвенел сталью, которой он никогда в ней не слышал. — Я свой долг отдала. Вырастила, выучила, на ноги поставила. А то, что ты на этих ногах стоять не научился и душу свою за медный грош продал — это уже не моя вина. Это твой выбор.
Она протянула ему один пряник из вазочки.
— Возьми. Свежий. Ешь, не обрезай. А денег... У пенсионеров деньги откуда? Нам, старикам, деньги не нужны, ты же сам говорил. Мы и так обойдемся.
Мария Петровна нажала на кнопку вызова персонала, которая была прикреплена к ее креслу.
— Сестричка, проводите, пожалуйста, моего посетителя. Он уже уходит.
Игорь стоял у массивных кованых ворот пансионата, сжимая в руке мягкий, пахнущий медом и корицей пряник. Осенний ветер бросал ему в лицо сухие листья. Он был один. Совершенно один в этом огромном, холодном мире, где за все нужно платить. И где бумеранг, который он с такой легкостью запустил когда-то своим равнодушием, наконец-то вернулся, ударив его с такой силой, что устоять на ногах было уже невозможно.
