Как и обещал, продолжаю тему любопытнейшего взгляда на советско-германскую войну её случайного свидетеля — итальянского журналиста Курцио Малапарте. Не буду сейчас снова останавливаться на его биографии — об этом развёрнуто поговорили в предыдущем материале. Поэтому сразу к сути...
Отвечая однажды на возмущённые возгласы по повод "Проклятых и убитых", Виктор Астафьев заявил, что, это исключительно его личное видение той войны, причём в том виде, в каком она ему навсегда врезалась в память. При этом он подчеркнул, что его друг, например, увидел "на переправе" совсем другое. Из этого писатель сделал мудрый вывод о том, что сколько фронтовиков — столько и мнений вариантов Великой Отечественной (или, возьму смелость поправить писателя, их вИдений).
К чему я это?
Да к тому, что и весьма экстравагантный взгляд Малапарте на причины немецкого поражения в СССР, о котором поговорим ниже, тоже является частичкой той Правды — ведь он там тоже был. Свои избранные репортёрские материалы о Восточном фронте Курцио собрал после войны под обложкой книги "Волга рождается в Европе". Она должна была выйти ещё в 1943-м, но оккупировавшие Италию немцы попросту изъяли первый тираж...
На фоне нараставшей Холодной войны, когда на горизонте явственно замаячил призрак нового глобального конфликта, Малапарте принял решение о переиздании книги. В предисловии к ней в 1948-м он рассказал о главном заблуждении западноевропейцев:
Среди многих буржуазных предубеждений о коммунистической России самым упрямым является тот, который представляет большевизм как типично азиатский феномен. Это объяснение большевистской революции и проблем, которые она ставит перед Европой, слишком простое и удобное, чтобы можно было надежно принять его. Название этой книги, «Волга рождается в Европе», как раз и хочет указать на этот жалкий ошибочный приговор. Уже в 1930 году я писал, что «лицо большевизма вовсе не имеет, как некоторые думают, азиатские черты. Это европейское лицо». Правда состоит в том, что коммунизм представляет собой типично европейский феномен. За дорическими колоннами пятилеток, за колоннами статистик Госплана, простирается не Азия, а другая Европа – «другая Европа». В том же самом смысле, как Америка тоже является другой Европой. Стальной купол марксизма + ленинизма + сталинизма (гигантская динамо-машина СССР в уравнении Ленина: советская власть + электрификация = большевизм) – это не мавзолей Чингисхана, а – как раз в том смысле, который не нравится буржуа – другой Парфенон Европы. «Волга», говорит Борис Пильняк, «впадает в Каспийское море». Да, но ее исток не в Азии, она берет свое начало в Европе. Она европейская река. Темза, Сена, Тибр (и Потомак тоже) – ее притоки.
Об этой правде тогда, в 1941 году (как и сегодня) нужно было напоминать, так как многие стали жертвой поверхностного предположения, мол, немецкая война против Советской России — это просто война Европы против Азии. В 1941 году немецкая Европа боролась против европейских народов, против европейских идеологий. Тогда, когда она воевала против Англии и Америки, и тогда, когда она вела войну против Советской России. «Если однажды», писал я тогда, «шум оружия утихнет и можно будет судить со спокойным чувством, тогда станет понятно, что эту войну против Советской России нельзя понимать как борьбу против монгольских орд нового Чингисхана. Ее надо понимать как одну из тех социальных войн, которые всегда предшествуют новому политическому и социальному порядку народов и подготавливают его...
Вопреки геббельсовско-нацистским пропагандистским утверждениям о "борьбе с Азией", Малапарте увидел в радикальной немецкой попытке решения "русской проблемы" в 1941 году "социальную войну" двух непримиримых внутриевропейских моралей — буржуазной и рабочей. При этом последней журналист отдавал предпочтение, настаивая, что именно столкновение с ней привело вермахт к гибели...
Он писал, что уже в первые дни "восточного похода" (напомню, Малапарте был прикомандированным к вермахту военкором итальянской газеты) ему стало очевидно, что впервые на поле боя сошлись две подлинно "рабочие армии", со всеми вытекающими. Та война, утверждал итальянец, резко отличалась от разгромов целой россыпи "крестьянских армий", к которым он относил французскую, польскую и югославские армии (а также родную — итальянскую). Правда, вскоре случилось непоправимое: на фоне "русских расстояний" немецкая армия и сама стала быстро "окрестьяниваться":
В бескрайней ширине русской равнины немецкая армия потерялась как река в песке. Если в первых дни похода против России гитлеровская армия внешне представляла собой огромную фабрику на марше, то всего две недели спустя она уже напоминала веер тонких моторизированных колонн, разбросанных по безграничному и качающемуся в пустоте пространству. Немецкий генеральный штаб оставил надежду на успешную молниеносную войну на русском фронте и вернулся к пехоте.
В то время можно было наблюдать весьма необычный спектакль: та же гитлеровская армия, которая перешла русскую границу покрытая прочными стальными корпусами танков и автомобилей, постепенно превращалась в массу пехоты, вооруженную, оснащенную, обученную и организованную в соответствии с традиционными методами армий прежних времен. Немецкие солдаты продвигались пешком, под грузом своего снаряжения, с винтовками на плече, с ручными гранатами с длинной ручкой на портупее и в голенище сапог, точно так же, как я видел их когда-то в июле 1918 года, когда они во Франции, на фронте Шампани, шли против нас...
Нужно признать, что в 1941 году немецкие автомобильные колонны больше не были унифицированы, как это было в 1939 и 1940 году, т.е., состояли уже не из ограниченного количества типов машин немецкого производства, для которых в колоннах самоходных мастерских, которые следовали за каждой большой частью, лежали наготове запасные части. В 1941 году немецкие моторизированные колонны на русском фронте состояли из машин самых различных типов и марок, не только из немецких, но и из французских, итальянских, чешских, английских, американских («Пежо», «Рено», «Фиат», «Ситроен», «Форд» и даже «Роллс-Ройс»), которые немцы реквизировали в оккупированных странах. Если с одной из машин случалась авария, подвижная автомастерская не всегда могла предоставить ей запчасти, и автомобиль оставался лежать на дороге. Во время наполеоновского похода в 1812 году дороги Польши и Литвы, которые Великая армия использовала во время своего марша на Москву, были усеяны трупами лошадей, телегами для фуража и боеприпасов со сломанными осями. В 1941 году использованные немцами дороги были усеяны перевернутыми на бок автомобилями...
И вот эта "окрестьяненная армия", отброшенная российскими реалиями на уровень наполеоновской, да вдобавок развращённая "буржуазным индивидуализмом", разбилась на механизированных полях смерти об армию сельскохозяйственных и фабричных пролетариев, сошедших прямиком с конвейеров сталинских пятилеток. В этом и весь нехитрый секрет немецкого поражения, каким он увиделся умнейшему из итальянцев.
Согласитесь, что с высоты наших дней такие объяснения звучат архаично-замшело, если не сказать больше. И именно так лично я долгое время воспринимал послевоенную писанину уже начавшего впадать в "маоизм" Малапарте. Но мудрое астафьевское замечание глубоко засело в сознании и расставило всё по местам...