Ноябрь в этом году выдался злым, колючим. Он вцепился в город мертвой хваткой, принеся с собой не пушистый, сказочный снег, а ледяную крупу, которая больно секла по лицу. Ветер, словно голодный волк, завывал в щелях старых оконных рам, пробираясь в крохотную "однушку" деда Матвея и выстуживая из нее последнее тепло. Старик сидел на продавленном кухонном стуле, кутаясь в выцветшую, местами протертую до дыр шерстяную кофту. Эту кофту вязала еще его покойная жена, Верочка. Он помнил, как она, смеясь, говорила: "Носи, Илюша, она тебя греть будет, когда меня рядом не станет". Тогда он отмахивался, а теперь кофта казалась единственным, что осталось от ее тепла.
На столе перед ним, как приговор, лежала квитанция за отопление. Цифры, напечатанные мелким шрифтом, в глазах Матвея Ильича разрастались до угрожающих размеров. Они были черными, жирными и беспощадными.
— Ну вот, Вера, — тихо сказал он, обращаясь к выцветшей фотографии на старом серванте. На снимке молодая, улыбающаяся женщина обнимала его, еще крепкого и черноволосого. — Опять подняли. Теперь либо лекарства от давления, либо квартплата. А на еду... что останется.
Он открыл холодильник "Саратов", который гудел и дребезжал, как старый трактор. Внутри было шаром покати: половина пачки маргарина, засохший до каменного состояния кусочек сыра и пустая алюминиевая кастрюля, в которой еще вчера была горсть пустой гречки. Желудок предательски заурчал, напоминая, что чай без сахара — это не еда. Но Матвей Ильич строго одернул себя. У него было дело поважнее собственного голода.
С кряхтением, опираясь на верную палочку из орешника, он с трудом поднялся. Суставы хрустели, отзываясь на мерзкую погоду тупой, ноющей болью. Он натянул старое драповое пальто, которое помнило еще Брежнева, и, пересчитав в кошельке мелочь, вышел на улицу. Это были его последние деньги до пенсии, которая ожидалась только через неделю.
Улица встретила его серой, промозглой сыростью. Под ногами чавкала грязная жижа из подтаявшего снега, песка и реагентов. Люди спешили по своим делам, пряча лица в воротники и капюшоны. Никто не замечал сгорбленного старика, который осторожно, словно по минному полю, ступал по скользкому асфальту.
Матвей Ильич направился к небольшому продуктовому магазинчику на углу, который в народе звали "Стекляшка". Там продавщица Людочка, женщина с виду грубоватая, но в душе сердобольная, иногда откладывала для него уцененные продукты: помятые овощи, хлеб вчерашней выпечки. Но сегодня он шел не за уценкой.
— Здравствуй, Люда, — проскрипел он, подходя к прилавку. В магазине пахло дрожжами, копченой рыбой и немного хлоркой.
— Здрасьте, дед Матвей. Вам как обычно? Хлеба половинку да пакет молока подешевле?
— Хлеба не надо, Людочка. У меня еще сухари есть. Ты мне взвесь... вот ту, — он указал узловатым, дрожащим пальцем на витрину, где румяными боками лежали дорогие сосиски. — "Докторскую". Одну штучку.
Люда удивленно вскинула густо накрашенные брови.
— "Докторскую"? Матвей Ильич, она ж дорогая! Почти как крыло от самолета. Возьмите лучше ливерную, дешевле выйдет, а на вкус...
— Нет, — твердо, почти упрямо перебил старик. — Дай хорошую. Мясную. И, если можно, не режь. Целиком давай.
Он высыпал на пластиковую тарелочку для денег всю свою наличность. Горсть монет, которую он собирал по карманам. Там были десятирублевки, рубли, пятаки, даже пожелтевшие от времени копейки, которые уже нигде не брали, но он их хранил по старой привычке. Люда вздохнула, сочувственно покачала головой, но спорить не стала. Взвесила сосиску, завернула в серую бумагу.
— Может, вам хлеба все-таки дать? В долг запишу, — тихо, почти заговорщицки предложила она, оглядываясь по сторонам.
— Спасибо, дочка. Не надо. Не люблю я в долг, — гордо ответил Матвей и, прижав драгоценный сверток к груди, будто это был слиток золота, пошаркал к выходу.
Его путь лежал не домой. Он обошел свой панельный дом, направляясь к теплотрассе, где толстые, обмотанные стекловатой трубы уходили под землю. Там, в небольшом закутке, защищенном от ветра бетонной плитой, его уже ждали.
Огромный, лохматый пес грязно-серого цвета поднял голову при виде старика. Это был не просто пес. Это был зверь внушительных размеров, породы ирландский волкодав, хотя Матвей Ильич таких тонкостей не знал. Сейчас этот аристократ собачьего мира выглядел жалко: ребра выпирали, словно стиральная доска, шерсть свалялась в грязные колтуны, а в умных янтарных глазах стояла такая вселенская тоска, что у Матвея каждый раз сжималось сердце.
Пес появился здесь около месяца назад. Он не был похож на обычных дворняг, которые сбиваются в стаи, попрошайничают у магазинов и облаивают прохожих. Этот держался особняком. Он не выпрашивал еду, не скулил, не пытался прибиться к людям. Он просто лежал и смотрел в никуда, словно ждал смерти. Или кого-то, кто никогда не придет.
Матвей Ильич назвал его про себя Бродягой. Впервые он увидел его, когда возвращался из поликлиники. Пес лежал неподвижно, и старик сначала подумал, что тот мертв. Подошел ближе, а пес лишь медленно поднял голову и посмотрел на него. В этом взгляде не было ни страха, ни агрессии. Только безмерная усталость и печаль. Матвей отломил половину от своего батона, который нес домой, и положил рядом. Пес долго не решался взять. Лишь когда старик отошел на приличное расстояние, он медленно подошел и съел хлеб. С тех пор Матвей приходил каждый день.
— Ну, здравствуй, Бродяга, — ласково сказал Матвей, тяжело опускаясь на корточки. Колени пронзила острая боль, но он не подал виду.
Пес слабо вильнул облезлым хвостом. Он не встал — сил, видимо, не было.
— Смотри, что я тебе принес, — старик осторожно развернул бумагу. Пряный, мясной аромат свежей "Докторской" сосиски ударил в нос, вызвав у самого Матвея головокружение. Рот мгновенно наполнился голодной слюной. Как же ему хотелось откусить хоть крохотный кусочек! Хоть половинку!
В голове мелькнула предательская, стыдная мысль: "Разломи. Ему половину и тебе половину. Ты же сам едва на ногах стоишь. Это справедливо".
Матвей Ильич тряхнул седой головой, прогоняя наваждение.
— Ешь, брат. Тебе нужнее. Ты молодой, тебе жить надо. А я... я уж как-нибудь. Водички попью, сухарик погрызу.
Он протянул сосиску псу. Тот сначала недоверчиво понюхал, потом аккуратно, почти деликатно, одними губами, взял угощение. Не жадно, не давясь, а с каким-то врожденным благородством. Прожевал, проглотил и посмотрел на старика. В его янтарных глазах мелькнула благодарность. И что-то еще... понимание?
Матвей погладил пса по грязной голове. Шерсть была жесткой, в колтунах застрял репейник и какой-то мусор.
— Вот так, — приговаривал старик, продолжая гладить. — Покушал, и хорошо. Ты, главное, держись. Зима длинная, но мы прорвемся. Завтра еще что-нибудь придумаем. Может, Людочка костей мясных даст...
Он не знал, что придумает завтра. Денег не было совсем. Но он знал одно: он не может дать этому псу умереть. Это было единственное живое существо, которому он был нужен. После смерти жены и отъезда сына, который лет десять как перебрался в другой город и звонил лишь по праздникам, Бродяга стал его единственным собеседником, его тайной, его маленькой ответственностью, которая придавала жизни смысл.
Матвей Ильич сидел на холодной бетонной плите рядом с собакой уже минут двадцать. Он рассказывал псу о том, что у соседки сверху, Клавдии Петровны, опять скандал с зятем, а на первом этаже молодой парень купил новую машину и теперь паркуется на газоне. Пес слушал, положив голову на лапы, и изредка вздыхал, будто понимал все человеческие печали. В какой-то момент старик почувствовал на себе взгляд. Не просто взгляд — тяжелый, изучающий, липкий.
Чувство необъяснимой тревоги заставило его обернуться.
На дороге, метрах в десяти от теплотрассы, стояла машина. Черная, огромная, блестящая, как концертный рояль. "Гелендваген" — кажется, так называл такие машины внук соседки. Машина стояла тихо, двигатель работал почти бесшумно, лишь легкий парок шел из выхлопной трубы. Тонированные стекла были опущены, и из салона на них смотрели.
Сердце старика екнуло и ухнуло куда-то вниз. "Ну всё, — подумал он. — Сейчас прогонят. Наверняка какой-нибудь "новый русский". Скажут, развели тут псарню, антисанитарию. Или, того хуже, живодерку вызовут". Богатые люди в этом спальном районе появлялись редко, а если и появлялись, то ничего хорошего это не сулило.
Дверь внедорожника с мягким щелчком открылась. Из машины вышел мужчина лет сорока пяти. Дорогое кашемировое пальто, идеально начищенные ботинки, которые казались кощунством в этой грязи. Он был высок, статен, но лицо его было серым, уставшим, с глубокими тенями под глазами.
Мужчина сделал шаг к теплотрассе. Матвей инстинктивно, как наседка, закрыл собой собаку, хотя понимал, как смешно и жалко он выглядит — дряхлый старик в драном пальто против холеного хозяина жизни.
— Не трогайте его! — крикнул Матвей, и голос его предательски дрогнул. — Он не кусается! Он смирный! Мы сейчас уйдем!
Мужчина не ответил. Он замер, не сводя глаз с собаки. Его взгляд был прикован к грязному, свалявшемуся комку шерсти за спиной старика.
Пес, до этого лежавший смирно, вдруг вскинул голову. Ноздри его затрепетали. Он втянул воздух, потом еще раз. И вдруг издал странный звук, похожий на стон или всхлип.
Собрав последние силы, пес поднялся на дрожащие лапы.
— Лорд? — тихо, почти шепотом произнес мужчина. Голос его сорвался, словно струна. — Лорд, мальчик мой... Это ты?
Матвей опешил. Он смотрел то на мужчину, то на пса, ничего не понимая. Бродяга, который с трудом ходил последние дни, вдруг рванулся вперед. Он не бежал, он ковылял, спотыкаясь на каждом шагу, но хвост его работал как пропеллер, разбрасывая брызги грязи.
Мужчина, забыв про дорогое пальто и начищенные туфли, рухнул на колени прямо в снежную жижу. Он распахнул объятия, и огромный грязный пес уткнулся носом ему в грудь, скуля и повизгивая от счастья.
— Нашелся... Господи, нашелся... — шептал мужчина, зарываясь лицом в вонючую шерсть. По его небритым щекам текли слезы, смешиваясь с грязью. — Мы же тебя три месяца искали... Мы же думали — всё, украли, убили... Прости меня, дурака, прости, что не уследил...
Матвей стоял в стороне, опираясь на палочку, и чувствовал, как у него самого щиплет в глазах. Он вдруг понял: перед ним не Бродяга. Это был потерянный король, который наконец-то вернулся домой.
Спустя несколько минут первые бурные эмоции немного улеглись. Мужчина, которого звали Виктор, все еще гладил пса, осматривая его худые бока и сбитые в кровь подушечки лап. Потом он поднял глаза на Матвея. Взгляд его изменился. В нем больше не было той холодной отрешенности, с которой богатые смотрят на бедных. В нем был интерес. И безмерная, почти детская благодарность.
— Это вы его кормили? — спросил Виктор, поднимаясь и неловко отряхивая колени. Пальто было безнадежно испорчено.
Матвей смутился. Ему вдруг стало стыдно за свою бедность, за эту несчастную сосиску, за свое старое пальто.
— Ну... чем мог, — пробормотал он. — Он тут месяц уже. Исхудал совсем, один скелет остался. Я ему... вот, сегодня сосиску купил.
Виктор посмотрел на обертку от "Докторской", валявшуюся на грязном снегу. Потом перевел взгляд на самого Матвея. На его старое пальто с заплатами на локтях, на истоптанные ботинки, на впалые щеки с седой щетиной. Он был человеком неглупым и проницательным. Он мгновенно сложил два и два. Он понял, что эта сосиска стоила для старика больше, чем ужин в самом дорогом ресторане для самого Виктора.
— Вы часто его кормили? — тихо спросил он.
— Каждый день, — признался Матвей, опуская глаза. — Жалко ведь. Живая душа. Он не просил, просто лежал и в одну точку смотрел. Будто жизнь из него уходит.
Виктор помолчал, переваривая услышанное. Пес, которого на самом деле звали Лорд, прижимался к ноге хозяина, но при этом не сводил глаз с деда Матвея, словно говоря: "Это мой друг, не обижай его".
— Знаете, отец, — сказал Виктор, и голос его стал твердым и серьезным. — Лорд — это не просто собака. Это память о моей жене. Ее нет уже два года. Это был ее любимый пес. Когда он пропал из загородного дома — перепрыгнул через забор за кошкой и не вернулся — я думал, что потерял последнее, что от нее осталось. Я объявлял награду, я нанял детективов... Облепил все столбы объявлениями. А нашел его вы.
Матвей Ильич неловко махнул рукой:
— Да какая там награда... Главное, что жив. Забирайте его. Ему лечиться надо, откормить бы.
Старик развернулся, чтобы уйти. Его миссия была выполнена. Пес спасен. Теперь Матвея ждала его пустая, холодная квартира и одиночество, которое после этой встречи показалось еще более острым.
— Стойте! — окликнул его Виктор. — Вы куда?
— Домой, — буркнул Матвей, не оборачиваясь. — Тут недалеко.
— Нет, так дело не пойдет, — Виктор решительно шагнул к нему. — Садитесь в машину.
— Да вы что! — испугался старик. — Я ж грязный, как поросенок, запачкаю всё! У вас там кожа, наверное...
— Плевать на кожу, — отрезал Виктор. — Садитесь. Мы сейчас едем в лучшую ветеринарную клинику с Лордом, а потом... потом нам надо серьезно поговорить. Я вас так просто не отпущу. Лорд не простит.
В элитной ветеринарной клинике, сверкающей хромом, стеклом и идеальной чистотой, Лорда немедленно окружили врачи. Виктор оплачивал всё, не глядя в счета: УЗИ, рентген, анализы, капельницы. Пока псу оказывали помощь, Виктор купил Матвею в автомате горячий кофе и два больших сэндвича с ветчиной и сыром. Матвей ел, стараясь не ронять крошки на чистый пол, и чувствовал, как приятное тепло разливается по телу. Впервые за долгое время он был сыт.
— Матвей Ильич, — начал Виктор, присаживаясь рядом на мягкую кушетку в холле. — Я вижу, как вы живете. Не спорьте, я вижу. Вы отдали моей собаке последнее, что у вас было. Вы сами голодали, но кормили его. В наше время люди родных детей из дома выгоняют, а вы...
Виктор достал из портмоне визитку и дорогую ручку, быстро что-то написал на обороте.
— Я не хочу вас обидеть деньгами, — продолжил он, видя, как напрягся и сжался старик. — Но я человек долга. Вы спасли члена моей семьи. И теперь вы — тоже часть семьи, хотите вы этого или нет.
— Не надо мне ничего, — тихо, но твердо сказал Матвей. — Я не ради денег. Я ради души.
— Я знаю. Именно поэтому я предлагаю вам не деньги. Я предлагаю работу. И дружбу. У меня большой дом за городом. Охрана есть, прислуга есть, а души в этом доме нет. Лорд будет скучать без вас. Я видел, как он на вас смотрит. Переезжайте к нам.
Матвей ошарашенно посмотрел на него.
— Как это... переезжайте?
— Так. Будете за ним присматривать, гулять в сосновом лесу. Домик для гостей у меня пустует — теплый, двухэтажный, со всеми удобствами, с телевизором, с душем. Питание, одежда, лучшие лекарства — все на мне. Мне... мне просто нужен рядом честный, порядочный человек. В моем мире таких почти не осталось.
Матвей Ильич поднял на Виктора свои выцветшие глаза. Он хотел отказаться из гордости. Хотел сказать, что он сам справится, что ему ничего не нужно. Но потом он вспомнил свою ледяную квартиру, пустой холодильник и тишину, которая давила на уши по ночам. Одиночество, от которого хотелось выть на луну. Он посмотрел на стеклянную дверь бокса, где лежал под капельницей Лорд. Пес, будто почувствовав его взгляд, повернул голову и посмотрел прямо на него. В его глазах читалась мольба.
— А с квартирой что? — спросил Матвей дрогнувшим голосом.
— Квартиру закроем пока. Или сдадим, если захотите, деньги вам на книжку пойдут, внукам поможете, если есть. Решайте, Матвей Ильич. Лорду нужен друг. И мне, похоже, тоже.
Прошло полгода.
Раннее утро в сосновом бору. Воздух чистый, пахнет хвоей и весенней свежестью. В ухоженном саду, где уже буйно цвела сирень и благоухали пионы, на удобной садовой скамейке сидел пожилой мужчина. Он выглядел совсем иначе: здоровый румянец на щеках, которые округлились, новая, добротная куртка, аккуратная стрижка. В его глазах больше не было прежней безнадеги, в них светился покой. Рядом с ним, положив тяжелую голову на колени, дремал огромный, лоснящийся пес. Его серая шерсть блестела на солнце, а на боках играли мышцы. Это был Лорд.
К скамейке подошел Виктор. Он тоже изменился: исчезли тени под глазами, в уголках губ затаилась улыбка.
— Матвей Ильич, завтрак накрыли. Пойдемте в дом? Повариха ваша блины со сметаной приготовила.
— Сейчас, Витя, сейчас. Досидим минутку. Солнышко больно хорошее сегодня. Как у Верочки на родине, в деревне.
Матвей погладил пса по шелковистой голове.
— Кто бы мог подумать, Лорд, — прошептал он, чтобы слышал только пес, — что одна паршивая сосиска может так жизнь повернуть.
Пес открыл янтарный глаз, сладко зевнул, обнажив белые клыки, и благодарно лизнул старика в морщинистую руку.
Они не знали, что судьба наблюдала за ними тогда, у грязной теплотрассы. Но теперь Матвей точно знал: добро — это единственная валюта, которая никогда не обесценивается. И иногда, отдавая последнее, ты приобретаешь целый мир. Мир, в котором есть тепло, дружба и тарелка горячих блинов.
