Домофон взвизгнул требовательно, по-хозяйски. Так звонят не курьеры и не соседка с другого подъезда. Так звонят те, кто уверен, что их ждут.
Елена Сергеевна стояла у зеркала в прихожей, придирчиво разглядывая узел на шарфе. Новый, сложного пепельно-розового оттенка, он удивительно освежал лицо, но никак не хотел ложиться идеальной петлёй.
Она вдрогнула — не от радости, а от старой привычки сжиматься в ожидании неприятностей.
— Ну что, Лена, долго мне ещё мокнуть? — голос был хриплым, но интонации не изменились ни на йоту. — Код, что ли, сменили? Нагулялся я, всё, открывай. Свои пришли.
Она нажала кнопку открытия двери на трубке и только после этого медленно повесила её на место. С задержкой в три секунды. Это было первое, едва заметное отличие от той Елены, которая жила здесь восемь месяцев назад. Та бы открыла мгновенно.
Пока лифт гудел в шахте, она не стала суетиться. Просто вернулась к зеркалу и одним отточенным движением поправила узел на шарфе. Французский. Идеально.
Звонок в дверь прозвучал настойчиво, и почти сразу в неё глухо ударили ладонью.
«Я домой вернулся, а ты про какой-то модерн?»
Виктор стоял на пороге мокрый, чуть осунувшийся, но с тем же выражением лица, с каким уходил в марте — смесью обиженного ребенка и снисходительного хозяина. В руках — знакомая до каждой царапины спортивная сумка.
— Ну, здравствуй, жена. — Он шагнул вперед, намереваясь по привычке чмокнуть её в щеку, но наткнулся на выставленный локоть. Не агрессивно, но твёрдо.
— Здравствуй, Витя. — Голос её прозвучал ровно. — Ты за вещами? Я всё собрала ещё в апреле, коробки в кладовой.
Он замер, не разуваясь. С грязных ботинок на чистый кафель натекала мутная лужица.
— Какие вещи, Лен? Ты чего? — Он попытался улыбнуться той самой улыбкой, которая тридцать лет работала безотказно. — Я домой вернулся. Говорю же — нагулялся. Ошибку осознал. Дай пройти-то, устал я.
Он двинулся вглубь коридора, но Елена не посторонилась. За её спиной квартира дышала чистотой и спокойствием, запахом свежего кофе и дорогих духов, а не жареным луком и тревожным ожиданием.
— Ты не понял, Витя. Сам же ушёл. Сказал, что тебе душно, что задыхаешься в «этом болоте» и ищешь «последний шанс на счастье». Я эти слова запомнила.
— Ну погорячился! С кем не бывает? — Виктор раздраженно дернул молнию на куртке. — Ленка, не начинай концерт. Я голодный. Что-нибудь горячее есть?
«Мало ли что мужик скажет». Эта фраза всегда была его оправданием. Раньше она работала.
Елена Сергеевна посмотрела на свои смарт-часы. 18:30.
— Горячего нет, — спокойно ответила она. — И времени у меня тоже нет. У меня такси через пятнадцать минут.
Это был первый серьезный сюрприз. Виктор моргнул.
— Какое такси? Куда? Ночь на дворе.
— В лекторий. Сегодня об архитектуре модерна, читает профессор из Петербурга. Я не могу пропустить.
Виктор опешил. Он оглядел прихожую, ища следы чужого присутствия. Но мужских ботинок не было. Зато на вешалке висела незнакомая стильная куртка, а вместо привычной старой тумбочки стояла изящная банкетка.
— Лен, ты шутишь? — в голосе прорезались угрожающие нотки. — Муж вернулся. Семью спасать пришёл. А ты мне про модерн? А ну отойди.
Он грубовато отодвинул её плечом и прошёл в кухню. Елена не стала его останавливать. Просто пошла следом, не снимая пальто.
«На одного человека, Витя. На одного»
Кухня встретила Виктора чужой идеальностью. Со стола исчезла клеёнка в цветочек. Вместо неё — стильные плетеные салфетки. Исчезла и привычная аптечка с подоконника. Он плюхнулся на свой стул — и тут же вскочил. Стул был другой. Жёстче, выше, с прямой спинкой.
— Ты что, мебель поменяла? На какие деньги? Я же со счета всё снял... на первое время.
— На обустройство новой жизни, — подсказала Елена, прислонившись к косяку. — Ты снял триста тысяч, Витя. Наши накопления.
— Ну так мне надо было! Я же уходил в неизвестность! — он начал закипать. — Но я же вернулся! Давай, ставь чайник. Есть что-нибудь?
— В холодильнике авокадо, греческий йогурт и безалкогольный тоник, — бесстрастно перечислила она. — Колбасу я не покупаю с апреля. Самочувствие, знаешь ли, стало отличным.
Он замер с открытым ртом.
— Ты чего, Лен? В группу какую попала? Какое авокадо? У тебя пенсия восемнадцать тысяч.
— Двадцать одна, проиндексировали, — поправила она. — Плюс подработка в архиве — сорок пять. Итого шестьдесят шесть. Коммуналка зимой — семь. Остаётся пятьдесят девять. На одного человека, Витя. На одного. Мне хватает и на авокадо, и на такси, и на абонемент в бассейн.
Эти цифры прозвучали как гром среди ясного неба. Он всю жизнь считал себя кормильцем, хотя последние годы то «искал себя», то работал в охране за копейки.
— Лен... Ну чего ты? Я же вижу, обиделась. Ну, глупый был. Ошибся. Но там... — он махнул рукой. — Там всё не так. Не моё это. Молодые, они знаешь какие? Им только дай, дай, дай. А поговорить?
Он поднял на неё глаза, полные знакомой преданности.
— Я соскучился, Лен. Ну давай, ругайся, кричи, бей посуду, только не молчи так.
— Я не молчу. Я просто жду такси. Оно уже подъезжает.
— Ты серьезно сейчас уйдешь?
— Витя, послушай. Когда ты ушёл, я первую неделю просто лежала и смотрела в потолок. Вторую — пила успокаивающий сбор литрами. А на третью вдруг заметила, что в стиральной корзине пусто. И деньги в кошельке не кончаются. Я поняла, что тридцать лет обслуживала твою жизнь. А сейчас я живу свою. И она мне... нравится.
— Нравится? — он поперхнулся. — Одной? В пятьдесят восемь лет? Кто стакан воды подаст?
— Я открыла специальный накопительный счет «На сиделку». Проценты хорошие, — Елена усмехнулась. — Это надёжнее, чем муж, который в любой момент может уйти искать «последний шанс».
Телефон в её руке пискнул. Машина у подъезда.
«Ты здесь — гость». Кому на самом деле принадлежит квартира
— Я никуда не уйду, — Виктор скрестил руки на груди. — Это и моя квартира тоже. Я тут прописан.
— Прописан, — кивнула Елена. — Но собственник — я. Дарственная от моей тёти, 1998 год. Помнишь? Так что, Витя, юридически ты здесь — гость.
Он покраснел. Он помнил.
— Ты меня выгоняешь? На улицу?
— У тебя есть студия твоей мамы в Орехово. Ты же её сдавал? Вот и поезжай.
— Там жильцы! Договор до декабря! — взвыл он. — Куда я поеду?!
Елена вздохнула и достала из кошелька две купюры по пять тысяч. Положила на стол.
— Вот. На гостиницу. И на такси.
Он посмотрел на деньги с оскорбленным видом.
— Уходи, Витя. Пожалуйста.
Виктор оглядывался на чужой, стильной, неуютной кухне. Перед ним на столе лежали две красные бумажки. Символ его поражения.
Она развернулась и пошла к выходу. Спина была идеально прямой.
Он смотрел на купюры минуту. Потом другую. Хотел скомкать и швырнуть вслед, но рука замерла. Десять тысяч. До пенсии еще две недели. А в кармане — только мелочь. Он медленно сгрёб деньги, небрежно сунул их в карман, словно делал одолжение, и поплёлся в коридор.
Они вышли. Щёлкнул замок. Хлопнула входная дверь.
Звонок из прошлой жизни. Кнопка «Архивировать»
Лекция была великолепна. Немолодой, энергичный профессор в бархатном пиджаке говорил о плавных линиях модерна так, словно сам их чертил. В антракте телефон Елены завибрировал. «Виктор». Она лишь приглушила звук.
— Бывший? — понимающе спросила соседка у кофейного автомата.
— Почти.
— У них радар на наши хорошие вечера, — усмехнулась та. — Мой всегда звонит, когда я в театре.
Елена вернулась в зал. Слайды с цветными витражами вытеснили из головы образ мокрого пальто и растерянного лица.
Она физически ощутила, как расправляются плечи. Это чувство было дороже обиды или жалости. Это была свобода.
Виктор сидел на холодной скамейке под козырьком детской песочницы. Он набрал её номер в пятый раз.
— Лен, ну ты где? Я волнуюсь.
— Виктор, я просила тебя уйти.
— Где ты? Ты не одна?
— Я на лекции.
— Какая лекция?! Муж на улице под снегом, а у неё лекция! Совесть потеряла.
— Совесть я потеряла, когда в апреле закрывала твои долги по кредитке.
В трубке повисла тишина.
— Я мужчина! — выдал он последний аргумент. — Я вернулся! Я готов всё исправить! Я тебя прощаю за то, что ты меня не дождалась!
— Ты меня... прощаешь? — переспросила она медленно. — Витя, ты удивительный человек. Я сейчас запишу эту фразу.
— Не язви! — рявкнул он. — Я приеду к Аньке! Расскажу ей, как мать отца выставила!
— Поезжай. Аня звонила мне час назад. Рассказывала, что они с мужем купили билеты в Карелию и зовут меня с собой. Думаю, у неё будет что тебе ответить.
Это был удар. Его надежда на поддержку дочери рассыпалась.
— Лена... Лен... Ну что ты делаешь? — голос его стал жалким. — Нам же было хорошо. Помнишь Ялту? На старенькой «шестёрке»? Шарф этот синий, что ты связала...
— Помню, Витя. И Ялту, и шарф. И то, как ты его потерял через неделю. Этот приём больше не работает. Архивирован.
Она произнесла это слово с профессиональной чёткостью. Словно поставила штамп «В архив. Хранить вечно» на папке с их жизнью.
— Что мне делать-то? — тихо спросил он.
— Жить, Витя. У тебя есть студия, пенсия, ты сам. Впервые тебе не на кого переложить свои неудачи. Возможно, это и есть твой настоящий шанс. Только не на счастье за чужой счёт, а на что-то своё. Прощай.
Короткие гудки. Он набрал снова — «абонент недоступен». Заблокировала. Спокойно и окончательно.
«Я не злая — я другая»
Елена вернулась домой около десяти. Квартира встретила её тишиной. На столе — сиротливая утренняя чашка. Никаких следов.
Она не стала включать большой свет. Заварила себе чашку горячего чая с чабрецом, подошла к окну. За стеклом валил густой снег, укрывая город чистым, белым листом.
Ей не было горько. Не было одиноко. Было... правильно. Словно после долгой простуды наконец-то стало легко дышать.
Она даже была немного благодарна Виктору.
Если бы он не ушёл тогда, в марте, она бы никогда не встретилась с самой собой. С этой спокойной женщиной, которая смотрит на снег и строит планы. Завтра — архив, послезавтра — бассейн. А в выходные — Абрамцево.
Она сделала глоток. Горячо и ароматно. Как и её жизнь, которая только начиналась.
Подписывайтесь, у нас тут не клуб брошенных жен, а кафедра стратегического женского счастья.
А вы бы пустили такого Витю просто погреться или поступили бы так же, как Елена? Пишите в комментариях, обсудим!