Джейн Остин. Писательница, книгами которой мы зачитываемся вот уже двести лет. Писательница, книг о которой написано во много сотен раз больше, чем тех, которые написала она сама. Биографы, литературоведы и комментаторы, как кажется порой, ответили на все вопросы и запросы читателей. Всевозможные "Джейн Остин и..." – это "и" может быть самым разным, от "просвещения" до "преступления", от "феминизма" до "философии добродетелей", от "эпохи Регентства" до "поэтов романтизма". Мужчины в её жизни и её романах? Документы, касающиеся семьи? Дж.О. и досуг той поры? И театр? Великая Французская революция? Военно-морской флот (да-да, ведь двое её братьев там служили)? Иллюстрированные энциклопедии, введения, хронологии, биографии. Работы, рассматривающие книги Джейн Остин на всех уровнях, предназначенные как для восторженных почитателей, так и для серьёзных исследователей.
Но письма Остин – это, как говорится, особая статья.
Ни один биограф, разумеется, не может без них обойтись, но расценивали и расценивают их совершенно по-разному – и тогда, когда воспоминания о писательнице были совсем свежими, и двести лет спустя. Даже собственная семья не сходилась в оценках.
Генри Остин утверждал, что все письма и записки, которые вышли из-под пера его сестры, были достойны публикации; племянник, Джеймс Эдвард Остин-Ли, предупреждал потенциального читателя, что они касаются только бытовой стороны жизни, а его сестра Каролина полагала, что не стоит рассчитывать даже на то, что вы узнает хотя бы образ мыслей писательницы, потому что она "редко высказывала в них своё мнение".
Правда, все они, тем не менее, считали, что письма эти публиковать вполне можно, в них нет ничего "такого". Ещё бы! Ведь сестра Кассандра, один из главных и любимых адресатов, уничтожила те, что хранились у неё; та же участь постигла и письма, хранившиеся у братьев. Сама Джейн Остин порой умоляла Кассандру "взять ножницы" и вырезать то, что не было предназначено для чужих глаз. Так что до наших дней дошло и не так уж много – всего сто шестьдесят одно письмо. Да, именно "всего", учитывая, сколько времени тогда отдавалось переписке.
Все биографы совершенно верно отмечают, что эта корреспонденция не позволяет судить о жизни писательницы в полной мере – ведь первое из сохранившихся писем относится к тому времени, когда ей было уже около двадцати. Ни детство, ни юность в них не затронуты. Последнее же было написано незадолго до кончины, в сорок один год – но не следует ожидать от него некоего подведения итогов.
Почти все они посвящены описанию повседневной жизни. "Мелочи жизни" – это выражение порой так и просится на язык, и вот читатель уже готов согласиться с тем, что жизнь Дж.О. "была очень бедна событиями: никакие перемены и драмы не нарушали её ровного течения". Приезд родственников, визит знакомых, замужество соседки, карточная партия, внешность гостьи, простуда, новая шляпка, выставка и бал. Что сказали, кому сказали, как сказали. Как посмотрели...
Нельзя не вспомнить "Мэнсфилд-парк": "Каждый, кто привержен писанию писем, даже если и писать-то особенно не о чем (к их числу принадлежит значительная часть женского общества), должен посочувствовать леди Бертрам, которой не повезло, что такая наиважнейшая мэнсфилдская новость, как неизбежный отъезд Грантов в Бат, стала известна в то время, когда она не могла ею воспользоваться, и каждый поймёт, сколь обидно было ей видеть, что новость эта досталась ее неблагодарному сыну и со всей возможной краткостью упомянута в конце длинного письма, вместо того чтобы занять большую часть страницы в её собственноручном послании. Леди Бертрам была, пожалуй, мастерица эпистолярного жанра, так как с самого начала замужества, не имея других занятий, и при том, что сэр Томас был членом парламента, она пристрастилась вести переписку и изобрела весьма похвальную заурядную манеру расписывать всё в подробности, для чего ей довольно было и самой малой малости; однако ж даже чтобы написать к племяннице, она не могла обойтись без чего-то новенького; и при том, что вскоре леди Бертрам предстояло утратить такой благодатный повод для писем, как необходимость сообщить об очередном приступе подагры у доктора Гранта и об утренних визитах миссис Грант, ей было очень тяжко лишиться одной из последних возможностей написать о них".
Действительно, мелочи жизни. Но, помилуйте, разве не именно из них она и состоит? Разве в жизни тех, кто пережил яркие взлёты и такие же падения, не было таких же мелочей? Разве, в конце концов, какое-нибудь незначительное, с точки зрения посторонних, событие в семье не может вызывать чувств и эмоций чрезвычайно острых? Разве для того, чтобы узнать, что такое настоящее горе или настоящая радость, нужно непременно отправляться куда-нибудь далеко? И страдать и ликовать так, чтобы об этом узнавал, тогда же или впоследствии, весь мир?
"Ноni soit qui mal y pense", "пусть будет стыдно тому, кто дурно об этом подумает" – так гласит девиз старинного английского Ордена Подвязки. Пусть будет стыдно тому, кто дурно подумает о жизни в английской провинции, как о жизни скучной и унылой. Сильных переживаний, от любви до смерти, там ничуть не меньше, чем где бы то ни было, пусть они порой и маскируются под повседневности. Впрочем, они и есть повседневность...
Продолжение следует!
P.S. На моём канале по истории моды и костюма мы раскрываем секреты старинных нарядов!
