Чашка с чаем выскользнула из рук Натальи и разбилась о кафельный пол. Осколки разлетелись веером, но она даже не посмотрела вниз. Всё её внимание было приковано к свекрови, которая только что произнесла то, что невозможно было услышать и остаться прежней.
— Что вы сказали?
— Что слышала. Внуки мне чужие. У них глаза не наши. Не Соколовские. Откуда мне знать, чьи они на самом деле?
Наталья стояла посреди кухни, в луже остывающего чая, и чувствовала, как земля уходит из-под ног. Рядом, в комнате, играли её дети — пятилетний Ванечка и трёхлетняя Соня. Они не слышали этих слов. И слава богу.
— Раиса Григорьевна, вы понимаете, что говорите?
— Прекрасно понимаю. Я наблюдала за ними всё это время. У всех Соколовых глаза серые. У моего сына, у его отца, у меня. А у этих — карие. В кого?
— В меня. У меня карие глаза, если вы не заметили за восемь лет.
— Вот именно. В тебя. Не в нашу породу.
Наталья почувствовала, как внутри что-то обрывается. Она знала, что свекровь её не любит. С первого дня знакомства Раиса Григорьевна смотрела на невестку как на незваную гостью. Но одно дело — холодность и придирки, и совсем другое — вот это.
— Вы обвиняете меня в измене?
— Я ничего не обвиняю. Просто говорю, что эти дети мне чужие. И я не собираюсь притворяться любящей бабушкой, раз не чувствую к ним ничего.
— Уходите.
— Что?
— Уходите из моего дома. Сейчас.
Раиса Григорьевна поджала губы. Явно не ожидала такой реакции. Привыкла, что Наталья всегда молчит, всегда терпит, всегда пытается сгладить углы.
— Ты не имеешь права меня выгонять. Это квартира моего сына.
— Это наша с Дмитрием квартира. И я имею полное право попросить вас уйти. Что и делаю.
Свекровь ушла, хлопнув дверью так, что со стены посыпалась штукатурка. Наталья осталась стоять среди осколков, не в силах пошевелиться. Из комнаты выглянул Ванечка.
— Мама, почему бабушка кричала?
— Не кричала, сынок. Просто разговаривали громко. Иди играй.
Вечером она рассказала всё Дмитрию. Тот слушал молча, и лицо его темнело с каждым словом.
— Она правда так сказала? Про глаза?
— Слово в слово.
— И ты её выгнала?
— А что мне было делать? Слушать, как она называет наших детей чужими?
Дмитрий встал, прошёлся по комнате. Наталья знала, что он сейчас разрывается. Мать — это мать, как бы она себя ни вела. Но дети — это дети. И жена, которую он любит.
— Я поговорю с ней.
— И что скажешь?
— Скажу, что она перешла черту. Что так нельзя. Что если она не извинится...
— Она не извинится, Дима. Ты же знаешь её.
Он знал. Раиса Григорьевна никогда в жизни не признавала своих ошибок. Всегда была права, всегда знала лучше, всегда считала, что мир должен вращаться вокруг неё.
Разговор с матерью ничего не дал. Раиса Григорьевна стояла на своём: внуки ей чужие, она ничего к ним не чувствует, и заставить её изображать любовь никто не может. Дмитрий вернулся домой разбитый.
— Она сказала, что если мы будем настаивать на извинениях, она вообще прекратит с нами общаться.
— Пусть прекращает, — ответила Наталья. — Я не собираюсь умолять её любить моих детей. Либо она принимает их такими, какие есть, либо пусть живёт своей жизнью.
Так и случилось. Раиса Григорьевна исчезла. Не звонила, не приезжала, не поздравляла с праздниками. На день рождения Сони не пришла, хотя раньше никогда не пропускала. На Новый год прислала открытку — Дмитрию, не детям.
Поначалу Ванечка спрашивал, где бабушка. Наталья отвечала уклончиво: бабушка занята, бабушка далеко, бабушка приедет потом. Потом он перестал спрашивать. Соня и вовсе забыла, как выглядит бабушка — в три года память короткая.
Жизнь потекла своим чередом. Дети росли, ходили в сад, потом Ванечка пошёл в школу. Наталья вышла на работу, когда Соне исполнилось четыре. Дмитрий получил повышение. Они даже начали откладывать на первый взнос по ипотеке — квартира была съёмная, хотелось своё жильё.
О свекрови Наталья старалась не думать. Иногда, конечно, вспоминала. Особенно когда Ванечка делал что-то, что напоминало Дмитрия в детстве — жесты, интонации, привычки. Тогда хотелось позвонить Раисе Григорьевне и сказать: посмотрите, вот ваш внук, вылитый отец. Какие ещё вам нужны доказательства?
Но не звонила. Гордость не позволяла.
И вот однажды, когда Наталья меньше всего этого ожидала, раздался звонок в дверь.
На пороге стояла свекровь. Постаревшая, осунувшаяся, с какой-то новой неуверенностью во взгляде. Та самая Раиса Григорьевна, которая год назад ушла, хлопнув дверью, теперь мялась на пороге как провинившаяся школьница.
— Можно войти?
Наталья молча отступила в сторону. Провела свекровь на кухню, усадила за стол. Дети были в школе и саду, Дмитрий на работе. Они были одни.
— Чай будете?
— Если можно.
Наталья налила чай, поставила чашку перед свекровью. Села напротив. Ждала.
— Я пришла... — Раиса Григорьевна замолчала, глядя в чашку. — Мне нужна помощь.
— Какая помощь?
— Финансовая. У меня проблемы. Большие проблемы.
И она рассказала. Оказалось, что после того скандала Раиса Григорьевна решила жить для себя. Нашла компанию таких же одиноких пенсионерок, стала ездить с ними на экскурсии, посещать всякие мероприятия. Там её и подцепили мошенники.
Схема была классическая: звонок из якобы банка, угроза потери всех сбережений, срочный перевод денег на безопасный счёт. Раиса Григорьевна, умная и недоверчивая во всём остальном, почему-то поверила. Перевела все свои накопления — почти восемьсот тысяч рублей. Деньги, которые копила всю жизнь.
— Я написала заявление в полицию, — говорила она, не поднимая глаз. — Но они сказали, что шансов вернуть деньги почти нет. Мошенников редко находят, а если находят — у них уже ничего не остаётся.
— И что вы хотите от нас?
— Мне не на что жить, Наташа. Пенсии хватает только на коммуналку и еду. А мне нужно лечиться — сердце стало пошаливать, давление скачет. Лекарства дорогие.
Наталья смотрела на свекровь и не знала, что чувствует. Злорадство? Нет, для этого она была слишком порядочным человеком. Жалость? Может быть. Но вместе с жалостью поднималась обида — та самая, которую она носила в себе целый год.
— Раиса Григорьевна, вы год назад сказали, что мои дети вам чужие. Что у них глаза не ваши. Помните?
Свекровь вздрогнула.
— Помню.
— И вы ни разу за этот год не позвонили. Не спросили, как они. Не поздравили с днём рождения. Ничего.
— Я была не права.
— Что?
— Я была не права, — повторила Раиса Григорьевна громче. — Я... Я говорила глупости. Страшные глупости. Просто хотела сделать тебе больно. Потому что ты забрала у меня сына.
— Я никого не забирала. Дмитрий сам выбрал меня.
— Я знаю. Теперь знаю. Этот год... Он многое мне показал. Я осталась одна. Совсем одна. И поняла, что сама в этом виновата.
Наталья молчала. Слова свекрови звучали искренне, но доверять им было трудно.
— Вы пришли только потому, что вам нужны деньги?
— Нет! — Раиса Григорьевна подняла глаза. — То есть да, мне нужны деньги. Но я пришла не только за этим. Я хочу... Я хочу увидеть внуков. Если вы позволите.
— Зачем? Они же вам чужие.
— Не чужие, — свекровь покачала головой. — Никогда не были чужие. Я просто... Я была злой дурой. Ревновала Диму к тебе. Не могла простить, что он женился не на той, кого я выбрала. И вымещала это на детях.
Наталья встала, подошла к окну. За стеклом качались ветки старой берёзы. Она помнила, как в первый год их брака Раиса Григорьевна тоже смотрела в это окно и говорила, что квартира маленькая, что район плохой, что Дмитрий заслуживает лучшего. Всегда — лучшего. Всегда — не того, что есть.
— Я не могу решать за Дмитрия, — сказала она наконец. — Это его мать, его деньги тоже.
— Я понимаю.
— И за детей не могу решать. Ванечке уже шесть, он помнит, что бабушка исчезла. Спрашивал первое время. Плакал даже.
— Я не знала.
— Откуда вам знать? Вы же не звонили.
Раиса Григорьевна опустила голову. На глазах у неё блестели слёзы — первые за всё время разговора.
— Прости меня, Наташа. Пожалуйста. Я знаю, что не заслуживаю прощения. Но я прошу.
Вечером Наталья пересказала разговор Дмитрию. Тот долго молчал, переваривая услышанное.
— И что ты решила?
— Я ничего не решала. Сказала, что это твоя мать.
— Но ты имеешь право голоса. Она обидела тебя, не меня.
— Она обидела нас всех. И детей тоже.
Дмитрий встал, подошёл к фотографии на стене. Там была запечатлена их свадьба — молодые, счастливые, не знающие, что ждёт впереди. Раиса Григорьевна стояла рядом с сыном, улыбалась. Тогда ещё улыбалась.
— Я не хочу её бросать, — сказал он. — Она моя мать. Но и предавать тебя не хочу.
— Никто никого не бросает и не предаёт. Мы просто решаем, как жить дальше.
— И как?
Наталья подумала. Вспомнила лицо свекрови — постаревшее, растерянное. Вспомнила её слова про одиночество. Вспомнила, как Ванечка спрашивал про бабушку и как она не знала, что ответить.
— Давай попробуем, — сказала она. — Не сразу, не резко. Пусть приходит в гости. Познакомится с детьми заново. Покажет, что изменилась. А там посмотрим.
— А деньги?
— Деньги дадим. Не всё, конечно, у нас своих не так много. Но на лекарства — дадим. Она всё-таки бабушка наших детей. Какая бы ни была.
Первая встреча Раисы Григорьевны с внуками была странной. Ванечка смотрел настороженно, Соня вообще не помнила эту женщину. Свекровь нервничала, не знала, что говорить, как себя вести. Было видно, что она отвыкла от детей.
Но постепенно лёд начал таять. Раиса Григорьевна приносила подарки — не дорогие, простые, но выбранные с любовью. Читала Соне сказки, помогала Ванечке с уроками. Рассказывала о Дмитрии в детстве — оказалось, у неё была целая кладовая историй, которыми она никогда раньше не делилась.
Однажды Наталья услышала, как свекровь говорит Ванечке:
— А глаза у тебя мамины. Красивые, карие. Как каштаны осенью.
И мальчик улыбнулся. Впервые улыбнулся бабушке по-настоящему.
Прошло ещё несколько месяцев. Раиса Григорьевна стала приходить регулярно — по выходным, иногда на буднях, когда родители задерживались на работе. Забирала Соню из сада, гуляла с ней в парке. Водила Ванечку на футбол — оказалось, в молодости она сама занималась спортом и разбиралась в игре лучше, чем можно было ожидать.
Однажды вечером, когда дети уже спали, она сидела с Натальей на кухне и пила тот самый чай, который когда-то был разлит в ссоре.
— Спасибо тебе, — сказала свекровь.
— За что?
— За то, что дала мне второй шанс. Я не заслуживала.
— Может быть, и не заслуживали. Но дети заслуживали бабушку.
Раиса Григорьевна кивнула.
— Знаешь, я всё это время думала — почему я так себя вела? Почему говорила те ужасные слова? И поняла одну вещь.
— Какую?
— Я боялась. Боялась, что стану ненужной. Что Дима заведёт семью и забудет обо мне. И вместо того чтобы стать частью этой семьи, я пыталась её разрушить. Глупо, да?
— Глупо, — согласилась Наталья. — Но по-человечески понятно.
— Ты добрая.
— Нет. Я просто устала злиться.
Они помолчали. За окном шумел вечерний город, где-то внизу смеялись дети. Обычный вечер обычной семьи.
— Наташа, — свекровь вдруг взяла её за руку. — Я рада, что Дима выбрал тебя. Правда рада. Жаль, что поняла это так поздно.
Наталья не ответила. Просто сжала руку свекрови в ответ. Иногда слова не нужны.
Год назад эта женщина стояла на пороге и говорила страшные вещи. А теперь сидела рядом, и между ними было что-то новое. Не любовь — для этого слишком рано. Но принятие. Понимание. Возможность начать сначала.
Наталья подумала, что это и есть семья. Не идеальные люди, которые никогда не ошибаются. А обычные, со своими страхами и слабостями, которые умеют прощать. И просить прощения.
Это труднее, чем держать обиду. Но оно того стоит.
🔔 Чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Самые обсуждаемые рассказы: