Тряпка выпала из рук и шлёпнулась на пол. Катя стояла посреди комнаты свекрови, держа в руках толстую тетрадь в потёртом кожаном переплёте, и не могла пошевелиться. На первой странице, выведенное аккуратным почерком Зинаиды Павловны, значилось: «Пятнадцатое июня. Сегодня мой сын женился».
Это была дата их с Андреем свадьбы. Двенадцать лет назад.
Катя знала, что читать чужие записи нельзя. Это неправильно, некрасиво, недопустимо. Но пальцы сами перевернули страницу, и взгляд зацепился за строчки.
«Невеста молоденькая совсем. Двадцать два года. Смотрит на Андрюшу влюблёнными глазами, и он на неё так же. Дай бог, чтобы это не прошло. У нас с Петей прошло через три года. Надеюсь, у них будет иначе».
Катя перелистнула ещё несколько страниц. Записи шли не каждый день, но регулярно. Раз в неделю, иногда чаще.
«Катя готовила сегодня борщ. Пространно объясняла мне рецепт, будто я сама не умею. Но я промолчала. Пусть думает, что научила свекровь чему-то новому. Ей это приятно, а мне не жалко».
Щёки у Кати вспыхнули. Она помнила тот день. Помнила, как гордилась собой, как думала, что наконец-то нашла общий язык со свекровью. А та, оказывается, просто терпела.
Хотела захлопнуть тетрадь, но не смогла. Листала дальше, чувствуя, как внутри растёт что-то тяжёлое.
«Катя опять поссорилась с Андреем из-за денег. Слышала через стену. Она хочет откладывать на квартиру, он хочет машину. Оба упрямые, как бараны. Я в их возрасте была такая же. Только понимаешь это, когда уже поздно».
Катя опустилась на край кровати. Ноги не держали. Она совершенно не помнила ту ссору. Сколько их было за эти годы? Десятки? Сотни? А свекровь, оказывается, слышала каждую. И записывала.
Зачем?
Катя читала дальше, не в силах остановиться. Записи были разными. Иногда короткими, в пару строк. Иногда подробными, на несколько страниц. Зинаида Павловна описывала их совместный быт с той стороны, которую Катя никогда не видела.
«Внук родился. Назвали Мишенькой. Катя еле живая после родов, но всё равно пытается сама справляться. Гордая. Я такая же была. Предложила помочь — отказалась. Сказала, что справится. Я не стала настаивать. Зря, наверное. Но лезть со своей помощью, когда не просят, — последнее дело».
Катя закрыла глаза. Она помнила те первые месяцы с Мишкой. Помнила, как валилась с ног от усталости. Помнила, как злилась на свекровь, которая, по её мнению, могла бы и предложить помощь настойчивее. А та, оказывается, предлагала. И получила отказ.
Странно устроена память. Храним обиды, забываем о том, как сами их создавали.
«Катя плакала сегодня на кухне. Думала, что никто не видит. Андрей задержался на работе допоздна, она звонила ему пять раз. Он не брал трубку. Я знаю, что он просто был занят — у них там аврал на проекте. Но она не знает. И я не стала говорить. Не моё дело лезть между мужем и женой. Хотя хотелось обнять её. Но она бы не приняла это от меня».
Катя отложила тетрадь. Руки дрожали. Она вспомнила тот вечер. Вспомнила, как сидела на тёмной кухне, уверенная, что муж врёт про работу. Вспомнила, как свекровь прошла мимо, глянула на неё и ничего не сказала. Катя тогда ещё подумала: «Ей всё равно. Ей вообще на меня наплевать».
А ей было не наплевать. Она просто не знала, как подойти.
Катя встала, прошлась по комнате. Свекровь уехала к сестре на дачу на неделю и попросила прибраться, пока её не будет. Пропылесосить, протереть пыль, полить цветы. Обычная просьба. Катя согласилась без особой радости — у неё и своих дел хватало. Но Андрей попросил, и она не стала спорить.
И вот теперь стояла в этой комнате с дневником в руках и не знала, что делать.
Положить на место? Сделать вид, что ничего не видела? Это было бы правильно. Это было бы честно. Но Катя уже прочитала слишком много, чтобы просто забыть.
Она снова открыла тетрадь. Ближе к середине.
«Катя сказала сегодня, что я слишком балую Мишу. Что нельзя давать ребёнку конфеты каждый день. Она права, конечно. Но как отказать, когда он смотрит такими глазами? Андрюша в детстве был точно такой же. Умел выпросить что угодно одним взглядом. Катя этого не знает. Она видит во мне только свекровь. А я ведь тоже была молодой матерью. Тоже боялась всего на свете. Тоже думала, что знаю лучше всех».
Катя усмехнулась. Она действительно видела в Зинаиде Павловне только свекровь. Строгую женщину, которая всегда знает, как правильно. Которая смотрит с молчаливым осуждением, когда Катя делает что-то не так. Которая никогда не скажет прямо, но всем своим видом покажет, что недовольна.
А теперь оказывалось, что всё это время свекровь думала совсем о другом. Вспоминала себя. Сочувствовала. Просто не умела это показать.
«Катя болела всю неделю. Андрей на работе, Миша в саду. Я варила ей бульон и носила в комнату. Она благодарила, но как-то сквозь зубы. Наверное, ей неловко, что я вижу её слабой. Мне тоже было бы неловко. Мы с ней похожи больше, чем она думает».
Катя помнила ту простуду. Помнила бульон. Помнила, как злилась, что свекровь суётся со своей заботой, когда хочется просто лежать и чтобы никто не трогал. А та просто хотела помочь. По-своему. Как умела.
Ближе к концу тетради записи стали короче. И грустнее.
«Катя совсем перестала со мной разговаривать. Здоровается утром, прощается вечером. Между этим — тишина. Я понимаю, что надоела им. Старая женщина в маленькой квартире — это всегда неудобство. Но куда мне деваться? Своего жилья нет. Андрей говорит, что я им не мешаю. Но я вижу, как Катя смотрит. Она устала от меня. И я её понимаю. Я бы тоже устала».
Катя почувствовала, как защипало в глазах. Она не знала, что свекровь так думает. Не знала, что та чувствует себя обузой. Катя действительно устала — но не от свекрови. От жизни. От работы. От бесконечных дел, которые никогда не заканчиваются. А Зинаида Павловна приняла это на свой счёт.
Последняя запись была сделана неделю назад. Перед отъездом на дачу.
«Попросила Катю прибраться в комнате, пока меня не будет. Она согласилась, но я видела, как скривилась. Лишняя работа. Понимаю. Но мне нужен повод. Нужно, чтобы она зашла сюда. Нашла эту тетрадь. Прочитала. Я не умею говорить вслух то, что чувствую. Никогда не умела. Но хочу, чтобы она знала: я никогда не считала её плохой женой для сына. Никогда не думала о ней плохо. Просто не знала, как сказать. Теперь, может быть, узнает».
Катя застыла. Перечитала ещё раз. И ещё.
Свекровь специально оставила дневник на виду. Специально попросила прибраться. Это не было случайностью. Это было письмо. Послание. Единственный способ, который нашла эта закрытая женщина, чтобы сказать то, что не могла произнести словами.
Катя сидела на кровати свекрови и плакала. Не от обиды — обида куда-то ушла. От чего-то другого. От понимания, которое пришло слишком поздно. Или не поздно? Может быть, как раз вовремя?
Она вытерла слёзы и достала телефон.
— Алло? Зинаида Павловна?
— Катя? Что-то случилось? — голос свекрови звучал встревоженно.
— Нет. Всё хорошо. Я просто... Я прибралась в вашей комнате. И нашла тетрадь.
Долгая пауза. Катя слышала, как свекровь дышит в трубку.
— И что ты думаешь?
— Думаю, что мы обе дуры, — Катя сама не ожидала, что скажет это вслух. — Столько лет жили рядом и ни разу нормально не поговорили.
Зинаида Павловна молчала. Потом тихо ответила:
— Я не умею разговаривать. Меня этому не учили. В моё время не принято было обсуждать чувства. Терпи и молчи — вот и весь разговор.
— Я тоже не особо умею. Но, может, попробуем?
— Попробуем что?
— Разговаривать. Когда вы вернётесь. Просто сядем на кухне и поговорим. Без Андрея, без Миши. Только мы вдвоём.
Снова пауза. Катя ждала, затаив дыхание.
— Хорошо, — наконец сказала свекровь. — Я привезу варенье. Клубничное. Ты же любишь клубничное?
Катя улыбнулась сквозь слёзы. Она и не знала, что свекровь помнит о её любимом варенье.
— Люблю. Спасибо.
— Тебе спасибо. За то, что позвонила. Я думала... Думала, ты рассердишься.
— Я сначала рассердилась. А потом поняла кое-что.
— Что?
— Что мы с вами правда похожи. Обе гордые. Обе не умеем первыми идти на контакт. Обе ждём, что другой сделает шаг. А в итоге обе стоим на месте.
Зинаида Павловна тихо засмеялась. Катя впервые услышала её смех — не вежливый, не натянутый, а настоящий.
— Андрей тоже такой. Весь в меня. Бедная ты.
— Справляюсь пока.
— Справляешься. Я это всегда видела. Просто сказать не могла.
Они ещё немного поговорили — о пустяках, о погоде, о том, как там на даче. Обычный разговор. Но после него Катя чувствовала себя иначе. Легче. Словно камень, который она несла все эти годы, вдруг исчез.
Она положила дневник на место. Закончила уборку. Полила цветы. И перед уходом остановилась на пороге комнаты, оглядывая её новыми глазами.
Раньше это была просто комната свекрови. Чужая территория. Место, куда Катя старалась лишний раз не заходить. А теперь она видела другое. Фотографии на стене — молодая Зинаида с маленьким Андреем на руках. Вязаная салфетка на тумбочке — наверное, ещё от матери досталась. Потрёпанные книги на полке — женские романы, которые Катя презирала, а свекровь, оказывается, читала запоем.
Целая жизнь. Целый человек. Не просто свекровь — женщина со своей историей, своими страхами, своими надеждами.
Вечером Катя рассказала Андрею про дневник. Он слушал молча, хмурился.
— Мама никогда ничего не говорила, — наконец произнёс он. — Я думал, у вас всё нормально.
— У нас и было нормально. Просто... пусто как-то. А теперь, может, станет по-другому.
— Ты на неё не злишься?
— Злилась. Двенадцать лет злилась. Устала уже.
Андрей обнял её. Они стояли на кухне, и за окном медленно темнело, и где-то в соседней комнате Мишка смотрел мультики, и всё было как обычно — и совсем по-другому одновременно.
Когда Зинаида Павловна вернулась с дачи, Катя встретила её на пороге. Забрала сумку, помогла снять пальто. Свекровь смотрела на неё настороженно, будто ждала подвоха.
— Пойдёмте чай пить, — сказала Катя. — Я пирог испекла. С яблоками. Вы же любите с яблоками?
Зинаида Павловна моргнула. Потом медленно улыбнулась.
— Люблю. Откуда знаешь?
— Андрей рассказал. Я спросила.
Они прошли на кухню. Сели друг напротив друга. И впервые за двенадцать лет заговорили по-настоящему.
О том, как Зинаида Павловна выходила замуж и как развелась через десять лет. О том, как растила Андрея одна и боялась, что он вырастет без отца каким-нибудь не таким. О том, как радовалась, когда он привёл Катю знакомиться, и как испугалась, что эта молодая красивая девушка заберёт у неё сына навсегда.
Катя тоже рассказывала. О своих страхах. О том, как боялась не понравиться свекрови. Как старалась угодить и злилась, когда не получалось. Как строила стену между ними, кирпичик за кирпичиком, сама того не замечая.
Они проговорили до полуночи. Пирог давно кончился, чайник остыл. Но никто не хотел вставать.
— Знаешь, — сказала Зинаида Павловна, — я ведь тебя всегда любила. Просто показать не умела.
— Я знаю, — ответила Катя. — Теперь знаю.
Она достала из кармана телефон и показала свекрови фотографию. Та самая тетрадь в кожаном переплёте.
— Я хочу тоже начать записывать. Для Миши. Чтобы он потом прочитал и понял меня. Как я сегодня поняла вас.
Зинаида Павловна взяла её за руку. Крепко сжала.
— Это правильно. Слова забываются. А написанное остаётся.
За окном светила луна. Где-то в глубине квартиры спали Андрей и Мишка. А две женщины сидели на кухне, держась за руки, и молчали.
Но это было хорошее молчание. Тёплое. Понимающее.
Впервые за двенадцать лет — настоящее.
🔔 Чтобы не пропустить новые рассказы, просто подпишитесь на канал 💖
Самые обсуждаемые рассказы: