Конец дня наступил внезапно, как всегда бывает поздней осенью. За окном давно стемнело, и отблески уличных фонарей рисовали на стене длинные, расплывчатые тени. Жанна щёлкнула выключателем, и мягкий свет напольной лампы залил гостиную, отогнав ночную синеву. Она сбросила туфли и на мгновение застыла, прислушиваясь к тишине в квартире. Не та благодатная тишина, когда всё замирает, а напряжённая, густая, будто воздух перед грозой. Её спасли ключи в двери. Знакомый щелчок, скрип двери — и вот он, Алексей. Его появление всегда вносило в пространство особую энергию, он как будто заполнял собой все уголки. Сегодня эта энергия была собранной, чересчур деловой.
— Привет, — он повесил пальто на вешалку с отточенным, привычным движением. — Устал как собака.
Она подошла, чтобы поцеловать его в щёку, но он уже двигался к столу, отложив портфель. Его поцелуй получился скорым, механическим.
— Ужин разогрею? — спросила Жанна, чувствуя лёгкий укол обиды.
— Позже. Сначала нужно кое-что важное обсудить.
Он сел в кресло, откинулся на спинку. Лицо его было серьёзным, таким, каким оно становилось во время рабочих видеозвонков. Ни улыбки, ни намёка на обычную вечернюю усталую нежность.
— Жан, я тут всё продумал. Нам необходимо систематизировать finances. — Он произнёс это слово на английский манер, что всегда раздражало Жанну. Словно обычное «финансы» было недостаточно умным.
— Систематизировать? — переспросила она, медленно опускаясь на диван напротив. — У нас что, кризис? Ипотеку платим исправно.
— Не в этом дело. — Он отмахнулся, будто от назойливой мухи. — Речь о рациональном распределении. Ты сама знаешь, ты человек творческий, не слишком прагматичный в этих вопросах. А я много работаю, не всегда могу контролировать траты.
Жанна почувствовала, как по спине пробежал холодок. «Творческий» и «непрагматичный» в его устах звучали почти как оскорбление.
— К чему ты ведёшь, Леш?
Он выдержал паузу, достал из внутреннего кармана пиджака сложенный вдвое листок и положил его на стол между ними, как будто делал ставку в покере. Бумага была белой, незнакомой, чужой.
— Жанна, это реквизиты счета моей матери. — Он произнес это ровным, лишенным эмоций голосом. — Напишешь заявление в бухгалтерию, чтобы твоя зарплата приходила ей. Она лучше распоряжается деньгами.
Сначала до её сознания не дошло значение этих слов. Они прозвучали как непонятная формула, набор случайных звуков. Она смотрела на его неподвижное лицо, на этот листок, на его спокойные, сложенные на коленях руки. Потом фраза «твоя зарплата» столкнулась со словом «ей», и в голове что-то щёлкнуло. Тихо, но необратимо.Она ждала чего угодно — новостей о проблемах на работе, просьбы занять денег, даже разговора о детях. Но этого. Этого она не могла предположить даже в самом кошмарном сне. Мир в гостиной, такой знакомый и безопасный — книги на полках, их общая фотография в Барселоне на стене, этот самый диван, который они выбирали вместе — вдруг потерял плотность. Он не рухнул с грохотом, нет. Он просто медленно, бесшумно стал расходиться по швам, и сквозь эти трещины на неё дуло ледяным, пронизывающим ветром пустоты.
Молчание повисло в комнате густое, тягучее, как смола. Оно длилось, возможно, минуту, а может, целую вечность. Жанна смотрела на Алексея, пытаясь найти в его знакомых чертах хоть искру безумия, намек на чудовищную шутку. Но его лицо оставалось спокойным и твердым, как отполированный гранит. И вдруг из ее груди вырвался звук — короткий, резкий, похожий на лай. Это был смех. Смех абсолютного неверия, нервный и неуместный.
— Ты… это серьезно? — ее голос дрогнул. — Ты предлагаешь мне… отдавать свою зарплату твоей матери?
— Я предлагаю нам оптимизировать наш бюджет, — поправил он ее, и в его тоне прозвучала легкая раздраженность, будто он объяснял что-то очевидное непонятливому ребенку. — Это временная мера. Пока мы не научимся более разумно подходить к тратам.
— Каким тратам? — Жанна встала, ее руки сами собой сжались в кулаки. — Какой бюджет? Алексей, я покупаю еду, одежду, плачу за свои курсы! Я не прошу у тебя денег на украшения или путешествия с подругами! Я вкладываюсь в наш дом!
— Вкладываешься? — он хмыкнул, и этот звук обжег ее сильнее, чем крик. — Ты вкладываешься в ненужную косметику, в тряпки, которые надеваешь два раза, в эту свою… — он мотнул головой в сторону полки с книгами по дизайну, — в свою макулатуру. А в прошлом месяце? Новая краска для волен, потому что «надоел свой цвет»? Это твои инвестиции в наше будущее?
Каждое его слово было как удар хлыста. Он вываливал на нее мелочи, о которых она даже не думала, что он их заметил, и теперь каждое из них превращалось в обвинение.
— Это моя жизнь! — выкрикнула она. — Это мои деньги, которые я зарабатываю! Я не бездельница, сидящая у тебя на шее!
— Я никогда не говорил, что ты бездельница. Но ты — неэффективный распорядитель ресурсов. Моя мать прошла через горнило жизни. Она знает цену каждой копейке. Она поможет нам сэкономить, отложить, создать надежный тыл.
— Надежный тыл? — Жанна задохнулась от возмущения. — Или надежную тюрьму? Чтобы я отчитывалась за каждую купленную чашку кофе? Чтобы спрашивала разрешения, можно ли мне купить новую помаду? Я твоя жена, Алексей! А не подчиненная или… или несовершеннолетняя дочь, которой назначают опекуна!
Он тоже поднялся с кресла. Его спокойствие начало давать трещины, на лбу проступила напряженная складка.
— Я думаю о нас! О нашем будущем! Мы хотим детей? Хотим. Значит, нужны сбережения. Большие сбережения. А не траты на всякую ерунду. Мать поможет нам дисциплинироваться.
— Дисциплинироваться? — она повторила это слово с горькой усмешкой. — Ты хочешь, чтобы твоя мать контролировала меня? Чтобы я была у нее на побегушках? «Лидия Петровна, можно мне мои же кровные на колготки?»
— Хватит истерить и перевирать мои слова! — его голос наконец сорвался, стал громким и резким. Он сделал шаг к ней, и его тень накрыла ее. — Речь идет о простом и разумном решении. Если ты действительно любишь меня и хочешь, чтобы у нас все было хорошо, ты согласишься. Или тебе важнее свои женские капризы?
Прозвучавшее слово «капризы» повисло в воздухе, как пощечина. Оно перевело весь их спор, всю боль и непонимание, в унизительную плоскость. Он не видел в ее возмущении защиты своих прав, своего достоинства. Он видел лишь каприз. Жанна отшатнулась, словно от толчка. Она смотрела на этого человека — своего мужа, с которым делила кров, мечты и жизнь — и не узнавала его. Перед ней стоял чужой, холодный менеджер, предлагающий кабальный договор. И самый страшный пункт этого договора был даже не в деньгах. А в том, что ее согласие означало бы добровольный отказ от самой себя. От своей воли. От своего места как равной в этом браке.
Она больше не кричала. Ее голос стал тихим и очень четким.
— Нет, Алексей. Никогда. Я не отдам тебе, и уж тем более твоей матери, свою зарплату. И тот факт, что ты вообще мог такое предложить, пугает меня до дрожи.
Она развернулась и вышла из гостиной, оставив его одного с его «разумным решением» и белым листком на столе, который вдруг стал похож на обрывок погребального савана.
Жанна захлопнула за собой дверь спальни, не совершая резких движений. Рука сама легла на щеколду, но она не стала ее задвигать. Это был бы слишком театральный жест, а в ее душе не было места спектаклю — только тяжелое, холодное онемение. Она села на край кровати, руки беспомощно лежали на коленях. В ушах все еще стоял гул, а в груди будто выжгли все чувства, оставив лишь пепелище. Она смотрела в одну точку на узоре ковра, но не видела его. Перед глазами проплывали обрывки: его спокойное лицо, белый листок, его губы, произносящие невероятные слова.
«Капризы». Это слово жгло сильнее всего.
Тишина в квартире стала звенящей. Она слышала, как в гостиной зашуршали бумаги, затем тяжелые, размеренные шаги. Алексей не пошел за ней. Он не ломал дверь, не умолял. Он просто остался там, со своими «разумными доводами». Эта нормальность, эта обыденность, с которой он предложил ей капитулировать, была страшнее любой истерики. Она не знала, сколько прошло времени, когда из кармана ее домашних брюк прозвенел телефон. Звонок был настойчивым, как стук в дверь к утопающему. Механически она достала его. На экране улыбался снимок с Ириной — они обе, загорелые, с мокрыми от моря волосами. Жизнь, которая была всего полгода назад. Жанна провела пальцем по экрану.
— Привет, — ее голос прозвучал хрипло и чужим.
— Жанка, ты где? Мы в «Берлоге», я тебя жду, пирог с вишней уже заказываю! — Ирина выпалила скороговоркой, и в ее тоне было столько беззаботной энергии, что Жанне стало физически больно.
Она не смогла ответить. Из горла вырвался лишь сдавленный звук, похожий на стон.
— Жанна? Ты меня слышишь? Что случилось? — Ирина мгновенно переключилась, ее голос стал твердым и настороженным.
— Ира… — Жанна сглотнула ком, вставший в горле. — Он… Алексей… Он хочет, чтобы я… отдавала свою зарплату его матери.
Снова эта фраза. Произнесенная вслух, она звучала еще нелепее и ужаснее. С того конца провода повисло гробовое молчание.
— Что? — наконец выдавила Ирина. — Повтори. Мне показалось.
— Ты не ослышалась. Он дал мне реквизиты. Сказал, чтобы я написала заявление в бухгалтерию. Потому что его мать, цитата, «лучше распоряжается деньгами».
На этот раз крик Ирины был таким громким, что Жанна инстинктивно отодвинула телефон от уха.
— Да он с ума сошел?! Совсем крыша поехала?! Лидия Петровна? Эта пила ржавая?! Чтобы она распоряжалась твоими деньгами?! Жанна, ты ему что, сразу в рыло врезала?
Ее яростная, нефильтрованная реакция стала тем глотком чистого воздуха, в котором Жанна так отчаянно нуждалась. Оцепенение начало отступать, сменяясь волной горячей, живой ярости.
— Я… я не знаю, что делать, — призналась Жанна, и голос ее наконец сорвался в слезы. — Он сказал… сказал, что это мои «капризы». Что я трачу на ерунду.
— Какую ерунду? — немедленно взвилась Ирина. — На свои краски? На свои книги? Это твоя работа, черт возьми! Он что, считает, что ты должна ходить в мешке и питаться объедками, чтобы угодить его драгоценной мамочке?
— Он вспомнил про краску для волен. Про книгу, которую я купила на прошлой неделе. Про мою «макулатуру».
— Ага, а сам он что? — зарычала Ирина. — А его новый деловой костюм? А его часы, которые стоят как моя двухмесячная зарплата? Это не ерунда? Это инвестиции в «надежный тыл»?
Ирина говорила, а Жанна сидела, сжимая телефон в потной ладони, и кусок за куском перед ней складывалась уродливая мозаика прошлого.
— Помнишь, как она подарила мне на день рождения набор носков? — тихо сказала Жанна. — А ему — дорогой кожаный портфель. И сказала при всех: «Мужчине — инструмент для карьеры, а женщине — чтобы ноги в тепле были».
— Помню, — сквозь зубы прошипела Ирина. — А помнишь, как она тебе при всех за столом заявила, что «рисовать картинки» — это несерьезно, и хорошо бы найти работу «как у людей»? Сидя за твоим же столом, заевшись твоей же пастой!
— А ее «советы»… — Жанна зажмурилась. — «Вот, Алешенька, смотри, как я экономлю на стиральном порошке, развожу его пополам с водой. Научи свою Жанну». Она всегда говорила это так, будто я транжира и дурная хозяйка. А я просто покупала обычный порошок.
— Она годами вбивала ему в голову, что ты — неразумное дитя, а она — единственная, кто знает, как правильно. И он, твой гениальный муж, это проглотил. Поверил, что его успешная, самостоятельная жена не может сама распорядиться своими деньгами.
Жанна открыла глаза. Слезы высохли. Внутри все застыло, превратилось в твердый, холодный ком.
— Ты понимаешь, Ира? Это не про деньги. И даже не про его мать. Это про то, что он… он не видит во мне равную. Партнера. Он видит подчиненную. Или глупую дочку, которой нужна опекунша.
— Да, — коротко бросила Ирина. — Именно так. И сейчас ты должна решить, готова ли ты эту роль принять. Сиди тут, не рыпайся. Я еду. С вином. И с желанием лично поговорить с твоим муженьком.
— Нет! — резко сказала Жанна. — Не надо. Не сейчас. Я… мне нужно подумать.
Она положила телефон на одеяло. В квартире было тихо. Алексей, судя по всему, ушел в свой кабинет. Все было спокойно. Обыденно. Но Жанна наконец поняла. Она все эти годы боролась не с мужем. Она боролась с призраком. С тенью его матери, которая сидела у него в голове и шептала ему на ухо, какая его жена непрактичная, легкомысленная и недостойная. И сегодня этот призрак обрел плоть в виде банковских реквизитов на белом листке.Война объявлена. И битва будет не за деньги, а за ее место в собственной жизни.
Ольга долго не отвечала на сообщение. Жанна сидела у себя в спальне, уткнувшись в экран телефона, и эта пауза казалась ей вечностью. Она уже почти решила, что не стоит втягивать сестру мужа в их ссору, когда пришел короткий ответ:
— Удивила. Встретимся завтра в десять утра у «Московского». Буду с Васькой.
«Московский» — это была небольшая пекарня недалеко от дома Ольги, куда она часто водила своего четырехлетнего сына за круассанами. Обычно их встречи там были наполнены смехом и болтовней. Сегодня все было иначе.
На следующее утро Жанна пришла первой. Заказала два капучино и, глядя на пенку в чашке, пыталась собраться с мыслями. Через несколько минут в дверях появилась Ольга, ведя за руку сонного Васю в комбинезоне с изображением динозавра.
— Спасибо, что пришла, — тихо сказала Жанна, когда они уселись за столик в углу. Вася увлеченно принялся разбирать свой круассан на мелкие крошки.
Ольга отхлебнула кофе, ее взгляд был усталым и настороженным.
— Ну, рассказывай. Что у вас там с Лешкой стряслось? Ты в своем сообщении как-то очень мрачно все обрисовала.
Жанна, запинаясь и снова чувствуя жгучую нелепость ситуации, пересказала вчерашний разговор. Она ждала, что Ольга взорвется, как Ирина, но та слушала молча, лишь все глубже хмурясь. Когда Жанна дошла до фразы про «капризы», Ольга тяжело вздохнула и отставила чашку.
— Боже, — прошептала она. — Он это действительно сделал. Мамаша своего добилась.
— Чего добилась? — уставилась на нее Жанна. — Оля, я ничего не понимаю. Откуда это? Он всегда был… нормальным в этом плане.
— Нормальным? — Ольга горько усмехнулась. — Жанна, он с четырнадцати лет откладывал каждую копейку, которую ему дарили на дни рождения. Он в институте на стипендию себе костюм купил, потому что стыдился своей старой куртки. Для тебя он «нормальный», потому что ты не видела, с чего все началось.
Она помолчала, глядя на сына, и ее лицо смягчилось.
— Ты же знаешь, папа нас бросил, когда нам с Лехой было лет десять и восемь.
— Знаю. Но вы же не голодали? Лидия Петровна работала.
— Работала. Бухгалтером. И мы не голодали. Но мы жили в постоянном, ежедневном, ежесекундном страхе перед нищетой. Это не голод. Это хуже. Это яд, который капает тебе на мозги потихоньку, год за годом. Каждая потраченная не по плану копейка была предательством. Каждая новая вещь — поводом для истерики. «Мы останемся на улице! Нас вышвырнут! Мы умрем в бедности!» — это был наш семейный гимн.
Жанна слушала, и кусок за куском в ее сознании складывалась новая, пугающая картина. Вспомнились его странности: паническая брезгливость к долгам, даже самым мелким; его маниакальное стремление иметь «подушку безопасности», которая в несколько раз превышала все разумные пределы; его раздражение, когда она покупала что-то просто потому, что это было красиво.
— Мама… она не просто боялась бедности, — продолжала Ольга, и ее голос стал жестким. — Она нашла в этом смысл жизни. Свою священную войну. А мы с Лехой были ее солдатами. Я взбунтовалась, как только смогла. Ушла, нахватала кредитов, набила шишек, но вырвалась. А он… он стал идеальным солдатом. Он не просто копил. Он побеждал. Его карьера, его деньги — это его щит и меч в маминой войне. И он искренне верит, что эта война еще не окончена.
— Но при чем тут я? — с болью в голосе спросила Жанна. — Почему мои деньги? Почему мой контроль?
— Потому что ты — неподконтрольная переменная в его выверенной системе безопасности. Ты — ветер, который может задуть свечу в его убежище. Ты творческая, ты позволяешь себе траты «для души». Для мамы, а теперь, видимо, и для него, это — слабость. Брешь в обороне. И эту брешь нужно срочно заткнуть. Поставить на твои финансы надежного часового. То есть маму.
Ольга посмотрела на Жанну прямым, жестким взглядом.
— Леха не жадный. Он — испуганный. Он до сих пор тот самый мальчик, который боится, что у него отнимут последнюю краюху хлеба. И мама этим мастерски пользуется. Она напоминает ему об этом страхе. А он, чтобы заглушить эту панику, пытается все больше и больше контролировать мир вокруг. В том числе и тебя.
Жанна откинулась на спинку стула. Ей стало физически плохо. Вся ее злость на Алексея вдруг стала сложнее, гуще. Теперь в ней была и жалость. Жуткая, противная жалость к тому мальчику, который так и не смог вырасти.
— Что же мне делать? — прошептала она.
— Бороться, — холодно сказала Ольга. — Но не с ним. С той тенью, что за ним стоит. Только ты должна понимать: ты борешься не просто с женщиной. Ты борешься с ее страхом, который она в него вложила. А это сильнее, чем просто жадность или желание власти. Это вопрос выживания. Для них обоих.
Вася потянул Ольгу за рукав, испачканный в шоколаде.
— Мам, я доел. Мы пойдем?
— Да, сынок, сейчас пойдем.
Ольга собрала вещи, встала и на прощанье положила руку на плечо Жанны.
— Теперь ты знаешь, с чем имеешь дело. Вооружись. И не дай себя сломать. Потому что если ты сломаешься, они сломят и тебя, и все, что между вами было.
Она ушла, ведя за руку сына. Жанна осталась сидеть одна в шумной пекарне, с новой, страшной правдой внутри. Ее муж был не тираном. Он был заложником. И чтобы освободить его, ей предстояло штурмовать крепость, стены которой были выстроены из страха и выдержали проверку временем.Наступили самые тяжелые дни — дни тягостного молчания. Алексей и Жанна существовали в квартире как два призрака, старательно избегая друг друга. Воздух был густым и колючим, каждое нечаянное столкновение на кухне или в коридоре отзывалось новым витком напряжения. Жанна почти не выходила из спальни, работая за ноутбуком на кровати. Алексей ночевал в кабинете на раскладном диване. Именно в это воскресное утро, когда Жанна надеялась хоть ненадолго забыться в глубоком сне, раздался резкий, слишком знакомый звонок в дверь. Сердце ее упало. Она узнала этот настойчивый, требовательный звонок. Лидия Петровна никогда не предупреждала о своих визитах. Алексей, бледный и помятый, вышел из кабинета первым. Он бросил на Жанну быстрый, почти испуганный взгляд, прежде чем открыть дверь.
— С добрым утром, сыночек! — раздался бодрый, слишком громкий для выходного дня голос. — Привезла вам домашних пирожков, вы тут, наверное, одними супами из пакетиков питаетесь.
Лидия Петровна, невысокая, сухонькая женщина с идеально уложенными седыми волосами, влетела в прихожую, как торнадо. Ее пронзительный взгляд мгновенно оценил обстановку: пыль на полке, немытую чашку Жанны на столе, сам вид невыспавшейся невестки в мятом халате.
— Жанна, ты на себя не похожа, — с мнимой заботой произнесла она, снимая пальто и небрежно протягивая его Алексею. — Совсем замучилась, бедная? Наверное, работа твоя выматывает. Все эти нервотрепки с картинками.
Жанна молча стояла в дверях гостиной, сжимая в кармане халата кулаки. Она знала, что визит не случаен. Разговор начался с привычных уколов под маской заботы. Пирожки были съедены под комментарии о том, какое тесто теперь дорогое, и как экономно нужно использовать фарш. Потом Лидия Петровна перешла к дому.
— А здесь у вас пыль, Жанночка, — сказала она, проводя пальцем по телевизору. — И шторы пора бы в химчистку, совсем посерели. Хозяйка должна глаз иметь зоркий.
— Я работаю, Лидия Петровна, — ровно ответила Жанна. — У нас с Алексеем разделены обязанности по дому.
— Работа, работа, — взмахнула рукой свекровь. — А семья? А уют? Мужчина должен приходить в чистый дом, где пахнет пирогами, а не… — она скептически понюхала воздух, — растворимым кофе.
Алексей молча сидел, уставившись в стол, как провинившийся школьник. Его молчание раздражало Жанну сильнее, чем нападки матери. И тогда она не выдержала. Отложив чашку, она посмотрела прямо на свекровь.
— Лидия Петровна, давайте не будем ходить вокруг да около. Мы все понимаем, зачем вы приехали. Вы приехали узнать, подписала ли я заявление о переводе своей зарплаты на ваш счет.
Воздух в комнате застыл. Лидия Петровна медленно опустила свою чашку. Ее приятная маска сползла, обнажив холодное, каменное лицо.
— Я приехала навестить сына. А то, вижу, он тут захирел без материнского присмотра. А насчет счета… Я просто предлагала помощь. Вижу, что молодым не хватает житейской мудрости. Хотела уберечь от лишних трат.
— Моя зарплата — это мои личные деньги, — голос Жанны дрогнул, но она заставила себя говорить твердо. — И я сама в состоянии решать, что мне нужно, а что — нет.
— Личные? — свекровь язвительно усмехнулась. — А кто квартиру оплачивает? Кто ипотеку платит? Мой сын! Он горбатится, как раб на галерах, чтобы тебе было где твои «картинки» рисовать! А ты говоришь «личные»! Да на эти твои деньги он, может, машину новую давно бы купил, а не на своей развалюхе ездил!
— Мама, хватит, — тихо, без веры в успех, пробормотал Алексей.
— Молчи, Алешенька! Ты слишком мягкий! Я жизнь положила, чтобы ты выбился в люди! А она тебя по миру пустит! Эта… мотыга!
Это слово повисло в воздухе, как плевок. Жанна встала, ее трясло.
— Я — его жена! Я его партнер! А не обуза! Я вношу свой вклад в этот дом! И я никогда не позволю вам управлять моей жизнью и моими деньгами!
Лидия Петровна тоже поднялась. Она была ниже Жанны, но ее осуждающая поза делала ее гигантом.
— Партнер? — она фыркнула. — Да ты ему балласт на шее! Он тебя содержит, кормит, поит, а ты ему за это — спасибо сказать не можешь, только требования свои предъявляешь! Без него ты бы никем была!
Алексей вскочил, пытаясь встать между ними, его лицо исказила гримаса муки.
— Прекратите! Хватит!
Но Лидия Петровна уже не контролировала себя. Она повернулась к сыну, и ее голос сорвался на визгливый, истеричный крик, полный манипуляции и боли.
— Выбирай! Слышишь меня, Алексей? Выбирай! Или она, расточительная дура, которая доведет тебя до нищеты и выбросит на помойку, как последнего неудачника! Или твоя мать, которая жизнь за тебя отдала! Которая ночей не спала, чтобы ты сытым был! Которая одна тебя никогда не предаст!
Она закончила, тяжело дыша, и вдруг схватилась за сердце, делая вид, что ей плохо. Ее глаза, полные ненависти, были прикованы к Жанне. Алексей замер, разрываясь между двумя женщинами. Его лицо было белым как полотно. И в его растерянном, испуганном взгляде Жанна наконец увидела всю правду. Он не был ее союзником. Он был полем битвы. И его мать только что провела последнюю, решающую черту.
После ухода Лидии Петровны в квартире воцарилась мертвая тишина, тяжелая и гулкая, как в склепе. Алексей стоял посреди гостиной, его плечи были ссутулены, а в опущенных руках читалась беспомощность. Он только что видел, как его мать, рыдая и прижимая руки к сердцу, выскочила из квартиры, бросив на прощание: «Я все поняла, сынок! Живи с ней, раз ты так выбрал!» Жанна наблюдала за ним, стоя в дверном проеме. Внутри нее все кипело. Гнев, обида, унижение — все смешалось в один раскаленный ком. Но странным образом, чем ярче горело это пламя, тем холоднее становились ее мысли. Она смотрела на этого мужчину — своего мужа — и не видела в нем ни защитника, ни партнера. Она видела заложника, сломленного многолетним страхом.
— Ну? — ее голос прозвучал непривычно громко в этой тишине. — Ты доволен? Твоя мать снова показала, кто здесь хозяин. А ты… ты что сделал, Алексей?
Он поднял на нее взгляд, и в его глазах плескалась растерянная злоба.
— Что я должен был делать?! — его голос сорвался на крик. — Разрываться между вами?! Ты слышала, что она сказала? Она жизнь за меня отдала!
— А я что? Я твоя жена! Я делила с тобой эту жизнь последние шесть лет! Но для тебя это ничего не значит, да? Ты готов принести меня в жертву ее мании, ее вечной войне с ветряными мельницами!
— Это не мания! — он сделал шаг к ней, сжимая кулаки. — Это реальность! Ты не понимаешь, ты не знаешь, каково это — бояться, что завтра не на что будет купить хлеб! Ты выросла в тепличных условиях!
— Да, я не знала такой беды! — парировала Жанна. — Но я знаю, что такое уважение! Я знаю, что такое доверие! А ты… ты предлагаешь мне сдать свою свободу, как сдают верхнюю одежду в гардероб! Твоя мать лучше распорядится? Чем? Моей жизнью? Моими мечтами? Превратит их в сберкнижку с цифрами, которые будут только расти, а мы с тобой будем усыхать, как мумии, рядом?
— Хватит нести чушь! Речь о деньгах! О простом, разумном решении!
— НЕТ! — ее крик был таким отчаянным, что Алексей отшатнулся. — Речь не о деньгах! Никогда о них речь не шла! Речь о том, считаешь ли ты меня равной себе! Или я для тебя всего лишь еще одна статья расходов, которую нужно передать под контроль более компетентному лицу — твоей матери!
Она видела, как его лицо искажается. Он не слышал ее. Не хотел слышать. Его страх перед матерью, перед нищетой, был сильнее, чем любовь к ней, сильнее разума, сильнее всего. И в этот миг в Жанне что-то окончательно перегорело. Ярость схлынула, оставив после себя лишь ледяное, кристально ясное спокойствие. Ощущение, будто она парила над ситуацией и наконец увидела всю картину целиком. Она медленно выдохнула и заговорила тихо, почти бесстрастно, отчеканивая каждое слово.
— Алексей, я твоя жена. А не сотрудница на зарплате. Мои деньги — это мои деньги. Твоя мать никогда их не получит.
Она сделала паузу, глядя ему прямо в глаза.
— И если для тебя ее контроль, ее одобрение, ее больная, удушающая «забота» важнее моего уважения к себе, моей свободы и моего права быть с тобой на равных… то у нас нет семьи. Ты выбрал ее. Оставайся с ней.
Она развернулась и прошла в спальню. Сердце стучало ровно и громко. В ушах стояла тишина. Она достала с верхней полки шкафа дорожную сумку, ту самую, с которой они ездили в прошлом году в Крым. Медленно, не торопясь, она стала складывать в нее вещи. Не все подряд, а самое необходимое. Джинсы, футболки, нижнее белье, косметичку. Ей было странно спокойно. Алексей стоял на пороге спальни. Он наблюдал за ней, и на его лице застыло недоумение. Он ждал истерики, слез, новых обвинений. Он был готов к бою. Но он не был готов к этому ледяному, безмолвному принятию решения. К тому, как она, не глядя на него, аккуратно складывает свой свитер.
— Жанна… — он попытался что-то сказать, но голос ему изменил. — Ты что, это… серьезно? Ты куда?
— Пока к Ирине, — ответила она, не оборачиваясь, застегивая молнию на сумке. — А там видно будет.
Она взяла с тумбочки зарядное устройство для телефона, положила его в карман. Потом подошла к комоду, где лежали ее документы, и аккуратно положила паспорт и остальное в свою сумочку. Каждое движение было выверенным, окончательным. Он продолжал стоять, не в силах пошевелиться, не в силах найти слова, которые могли бы ее остановить. Он видел, что это не шантаж. Это было прощание. Жанна взвалила сумку на плечо, прошла мимо него в прихожую, надела куртку и пальцем проверила, лежит ли в кармане ключ от квартиры Ирины.
— Я ухожу, Алексей.
И она вышла за дверь, не оглянувшись ни разу. Щелчок замка прозвучал как приговор.
Щелчок замка отозвался в тишине пустой квартиры оглушительным грохотом. Алексей стоял на том же месте, в центре гостиной, и не мог пошевелиться. Казалось, воздух стал густым и вязким, как сироп, затрудняя дыхание. Он ждал, что сейчас дверь откроется, что она вернется, что это всего лишь театральная сцена для устрашения. Но дверь оставалась немой. Прошло пятнадцать минут. Полчаса. Тишина давила на уши, становясь невыносимой. Он подошел к окну, отодвинул штору. Внизу, на улице, никого не было. Она действительно ушла. Он медленно прошелся по квартире. Везде витал ее запах — легкий аромат ее духов, смешанный с запахом кофе, который она пила утром. В спальне на кровати лежала ее кофта, та самая, теплая, в которой она любила работать по вечерам. Он машинально поднял ее, сжал в руках. Ткань была мягкой и безжизненной.
Его взгляд упал на полку в гостиной. Там стояла та самая «бесполезная» кружка с котиком, которую она купила на ярмарке ручной работы. Он всегда посмеивался над ней. «Зачем платить такие деньги за обычную кружку?» — говорил он. А она отвечала: «Она греет душу». Сейчас эта дурацкая кружка с улыбающимся котом казалась ему самым ценным предметом в доме. В ней была жизнь. Тепло. Та самая «ерунда», ради которой, собственно, и стоит жить и зарабатывать деньги. Он опустился на диван, уронив голову в ладони. В ушах снова зазвучали голоса. Вопль матери: «Она тебя по миру пустит!». И ровный, холодный голос Жанны: «Ты выбрал ее». Он выбрал? Он ничего не выбирал! Он просто хотел как лучше. Хотел безопасности. Надежности. Разве это плохо?
Но тогда почему сейчас он чувствовал себя так, будто его самого выбросили на помойку, оставив в полном одиночестве? Эта самая надежность, эта выстроенная им крепость из денег и планов, вдруг превратилась в ледяную, пустующую клетку. Он взял телефон. Пальцы сами потянулись набрать номер матери. Он всегда звонил ей в трудную минуту. Она всегда знала, что делать. Она скажет: «Я же предупреждала, сынок. Не переживай, все наладится. Мама с тобой». Его палец замер над кнопкой вызова. И вдруг он с невероятной ясностью увидел их с Жанной будущее, которое уготовила бы им Лидия Петровна. Они бы сидели в этой самой квартире, превратившейся в музей идеального бюджета. Он бы отчитывался за каждый рубль, а Жанна… Жанны бы не было. Ее бы съела, перемолола и выплюнула эта система. Ее смех, ее спонтанные подарки, ее «глупые» радости — все было бы уничтожено во имя «надежного тыла». И он понял. Понял всем своим существом, всей опустошенной душой. Он променял живое, трепетное, теплое существо — на призрак. На страх из детства, которым манипулировала его мать. Он не стал звонить матери. Вместо этого он набрал другой номер. Тот ответил почти сразу.
— Алло? — голос Ольги прозвучал настороженно.
— Она ушла, — хрипло сказал Алексей.
На том конце провода повисло молчание.
— Я знаю. Она мне написала. Поздравляю, братец. Ты добился того, чего так хотел. Остался один на один со своей «безопасностью». Приятного аппетита.
— Оля, постой… — он сглотнул ком в горле. — Я… я был слепым и трусливым идиотом.
— Ура, — сухо ответила Ольга. — Прозрение наступило. Только немного поздно.
— Она… она у Ирины?
— А тебе какое дело? Ты же сделал свой выбор. У тебя теперь есть мама и ее банковский счет. Живите долго и счастливо.
— Ольга! — его голос сорвался. — Помоги. Я не знаю, что делать.
Он услышал тяжелый вздох.
— Знаешь, что самое страшное? Ты не просто потребовал ее деньги. Ты показал ей, что не видишь в ней равную. Что она для тебя не жена, а несовершеннолетняя дурочка, которой нужен опекун. Ты ударил ее по самому больному. По ее достоинству. И сейчас никакие слова этого не исправят.
— А что исправит? — тихо спросил он.
— Только поступки. Но это должен быть не один поступок, Алексей. Это должен быть полный разворот. На сто восемьдесят градусов. И начать нужно с самого сложного. С разговора с мамой. Не с просьбы, а с заявления. Ты готов к этому? Или снова спрячешься за ее юбку, как испуганный щенок?
Алексей закрыл глаза. Перед ним снова встало искаженное яростью лицо матери, ее крик: «Выбирай!». Страх, холодный и знакомый, сжал его горло. Но теперь рядом не было Жанны, которая могла бы его отогреть. Была только ледяная пустота.
— Я готов, — выдохнул он. — Я уже сделал выбор.
Он положил трубку, не прощаясь. Взял ключи от машины и вышел из квартиры. Он ехал по ночному городу, не видя дороги. В голове стучала только одна фраза, которую он должен был сказать. Он приехал к дому матери. В ее окне горел свет. Он поднялся, не звоня, и вставил ключ в замок. У него всегда был свой ключ. Лидия Петровна сидела в кресле перед телевизором, на экране которого молча мелькали картинки. На ее лице были следы слез, но увидев сына, она тут же приняла выражение оскорбленной невинности.
— Алешенька! Ты пришел! Я так волновалась! — она потянулась к нему, но он остался стоять у порога.
— Мама, нам нужно поговорить.
— О чем говорить? Все и так ясно. Она тебя бросила, как я и предсказывала. Не переживай, сынок, мы с тобой…
— Мама, — он перебил ее, и в его голосе прозвучала несвойственная ему твердость. — Замолчи.
Она замерла с открытым ртом.
— Я не отдам тебе зарплату Жанны. Я не отдам тебе контроль над нашими финансами. Никогда. Наши с женой общие деньги — это только наше с ней дело.
— Как ты смеешь так со мной разговаривать! — она вскочила с кресла, ее глаза заблестели от ярости. — Я твоя мать!
— Да, ты моя мать. И я благодарен тебе за все, что ты для меня сделала. Но моя жена — мой выбор. Моя жизнь. И я не позволю тебе ее разрушить. Если ты не сможешь принять Жанну как равную, как хозяйку в нашем доме, то… тогда наши встречи придется свести к минимуму.
Он сказал это. Выпустил наружу слова, которые годами боялся даже подумать. Сердце колотилось где-то в горле. Лидия Петровна смотрела на него с таким потрясением и ненавистью, будто он вонзил ей в сердце нож.
— Так… значит, так… — прошипела она. — Воспитала змею на свою голову. Выгнал мать ради этой… мотыги. Ну и ладно! Живи как знаешь! Только когда она тебя до нищенской сумы доведет, не приходи ко мне плакаться!
Она развернулась и ушла в свою спальню, громко хлопнув дверью.
Алексей стоял один в гостиной, дыша тяжело, как после марафона. Ему было страшно. Пусто. Но впервые за много лет — свободно.
Он не поехал домой. Он поехал к Ирине. Он не знал, пустят ли его, примет ли его Жанна. Он знал только, что должен попытаться. Сейчас. Пока не остыло то мужество, что он нашел в себе. Он подъехал к дому, поднялся на нужный этаж и нажал на кнопку звонка. Сердце бешено колотилось Дверь открыла Ирина. Ее лицо было каменным.
— Ты зачем приперся?
— Жанна здесь? — его голос снова предательски дрогнул. — Мне нужно с ней поговорить.
— Она не хочет тебя видеть.
— Ира, пожалуйста. Я… я не буду просить прощения. Я не буду оправдываться. Мне просто нужно ей кое-что сказать.
Из глубины квартиры донесся тихий голос Жанны:
— Пусти, Ира.
Ирина с неохотой отступила, пропуская его в прихожую. Жанна стояла в дверях гостиной. Она выглядела уставшей, но спокойной. В ее глазах не было ни гнева, ни слез. Лишь ожидание. Алексей сделал шаг вперед. Он не пытался ее обнять, не пытался прикоснуться.
— Я был слепым и трусливым идиотом, — повторил он слова, сказанные сестре. — Я не отдам тебе свою зарплату.
Он сделал паузу, глотая воздух.
— Но я отдаю тебе всего себя. Если ты еще можешь меня принять. Я только что был у матери. И сказал ей, что наши с тобой общие финансы — это только наше с тобой дело. Навсегда.
Он стоял перед ней, не пряча глаз, беззащитный и окончательно повзрослевший. Он не просил ее вернуться. Он просто показывал, что изменил правила. Не для нее. Для себя. Потому что без нее его «надежный тыл» оказался братской могилой для всего живого. Жанна молча смотрела на него. Прошла долгая минута. Потом ее губы дрогнули. Не в улыбке. Скорее, в тени улыбки. В ее глазах что-то растаяло, уступая место усталой, но настоящей надежде. Она не сказала «прощаю». Она не сказала «возвращаюсь». Она просто кивнула и тихо произнесла:
— Заходи. Расскажешь все подробнее.
И этого было достаточно. Для начала.