Дворник метет улицу со спокойным смиренным достоинством. Я улавливаю его мысли - они тихи и просты, как шелест деревьев над головой. Они едва колышат его терпеливую душу. До меня доносится бормотание молитвы, сквозь молитвеннный речитатив - неспешные думы о незнакомцах, небрежно касающихся его взглядом, проходящих совсем рядом, и все-таки остающихся недосягаемыми и неразгадаными в своей суетливой деловитости, о близких, до которых не дотянуться рукой, но которые не перестают от этого быть самыми близкими и единственно родными. Расстояние препятствие лишь для тел, для душ оно ничнего не значит. Теперь я знаю это неверняка. Не нужно быть рядом, чтобы быть вместе.
Я чувствую, что он один, но не одинок, не весел, но и не огорчен, он явно устал, но отнюдь не обессилен. От него исходит странное сияние, некое душевное мурчание, говорящее об абсолютном довольстве собой, миром, людьми, беспечно расшвыривающими по асфальту стаканчики из-под кофе и пакетики от пирожков, утренним сырым весенним воздухом, мерно им вдыхаемым и выдыхаемым вовне. Раньше, в своей физически реальной жизни я не ощущала этого. Он был один из всех, человек-персонаж, не полезный и не вредный, едва ли осознаваемый мной как личность. Он слишком стар и незамысловат, чтобы привлечь мое внимание. Я пробегала мимо, как всегда, спеша и опаздывая, боясь не успеть куда-то, не догнать кого-то, не дойти до чрезвычайно нужного места, где якобы меня ждали, где вроде я была нужна, преследуя бесчисленные цели, каждая из которых, осуществившись, должна была мне явить счастье, но почему-то не являла.
Что дарует удовлетворение этому человеку, лишенному всего, что в наших кругах символизировало успех и радость, покорно убирающему мусор, раскиданный другими, мечтающему увидеть своих внуков, на другом конце края грызущих ароматную теплую лепешку, бегающих нагишом под разлапистым виноградником, защищающим их от неба?
Захар тоже машет метлой, машет нарочито грозно и величественно, насупившись и талдыча про себя не молитвы, а проклятия. С метлой он горделив и вызывающ, он провожает насмешливым взглядом мимоидущих, презирая их так явно, что некоторые стыдливо опускают глаза, встретившись с его взором, другие ответно плюют ему под ноги, швыряют под его метлу опустошенные пивные жестянки и фантики из-под жвачки. Но самые отвратительные - третьи, в упор не замечающие его презрения, смотрящие сквозь него, не придающие никакого значения его персоне.
Два разных дворника, выполняющие единую функцию очищения мира от людской грязи. Адвокат-подметальщик и прокурор-мусорщик. В одной спайке они метут одну и ту же улицу - первый, с удовольствием глядя на чистый благодаря его усилиям асфальт, второй, не отрывая возмущенного взора от увеличивавшейся перед его глазами кучи гнилья и хлама, которые и составляют в его понимании человеческую сущность.
В мусорном баке Захар черпает свое вдохновение. Отчего-то так получилось, что дерьмо выглядит убедительнее цветов, выросших на его основе. «Это просто побочный продукт жизнедеятельности - горячилась я, споря с Захаром - Не нужно придавать гадости человеческой такое избыточное значение. Не в этом суть». «А в чем суть? - с усмешкой отвечал тот - Расскажи, пасторальная пастушка своему пастушку, нашепчи ему на ушко сладкую сказку, напой сладкий мотивчик иллюзорной всеобщей благости».
А я не знала, в чем суть, не знаю и сейчас, болтаясь в безвоздушном пространстве послесмертия. Я предполагала, что смерть ответит на все мои вопросы, убедит или разубедит, но ничего не происходит уже который день. Я с тоской смотрю в свою утраченную жизнь, я пытаюсь припомнить что-то, что я забыла, что-то очень важное. В чем же суть? Я не могу ответить Захару и сейчас.
Я только знаю, я четко вижу, я чувствую всей своей бесплотной обнаженной сущностью, что дворник-узбек светится, излучая вовне тепло и благодарность, освещая и очищая крохотный кусочек жизни вокруг себя. Безграмотный нищий старик, изнуренный, но не сломленный, тащит полное ведро с отбросами человеческими, поглядывая в небеса и бормоча незатейливую молитву, соединяющую его с миром, и мир входит в него, становясь частью его. Он не жалуется и не просит, интонации его голоса мягки и доверчивы. Он просто разговаривает с тем, кого я никак не могу ощутить, но кто должен существовать и одним своим существованием утолить мою тоску по нему.
«Жажда - лучшее доказательство существования воды» - сказал Верфель. Я жажду как никто иной. Я - душа, закинутая в пустоту, потерянная и больная, иссохшая без живительной влаги, пытающаяся чем-то наполнить мгновения, тянущиеся безрадостно и безнадежно, мгновения, которые, кажется, никогда не кончатся. При жизни у меня была возможность убивать время, когда оно становилось непереносимым. Но теперь, когда время, наконец, отплатило мне сполна, уничтожив мою телесную оболочку и воцарившись надо мной, я потеряла над ним власть.
Ни секс, ни алкоголь, ни творчество, ни сериалы, ни таблетки, ни работа, ни спорт, ни чтение - меня ничто не спасет от меня. Я предстала перед собой нагишом, я ежусь не от холода, не от стыда, скорее от страха познать себя слишком глубоко. Я долго убегала от себя, я дивно умела обманывать и себя и других, прячась за многочисленные маски, которые срослись с моей сущностью так плотно, что заменили ее. Теперь я открываю себя заново. Мне не нравятся мои открытия.
Захар зол и несчастен, я ненавидела в нем эти свойства, поскольку боялась их проявлений в себе - в себе, солнечной девочке, лучащейся улыбками напоказ и кормящей кошек, чтобы уверить себя и других в своей доброте. Стас жесток и эгоистичен, я смотрела в него как в зеркало, видя искаженную себя. Жалость - проявление милосердия или высокомерия? Забота это выражение жертвенности или власти? Вина - это шепот совести или лязганье зубами чудовища под названием «Ненависть»?
Я устала от этих вопросов, я устала от своей бесприютности, я устала, в конце концов, от себя. Я хочу хотя бы на миг ощутить свое былое состояние ограниченности, которое так напрягало меня при жизни. Я отчаянно не хочу в небо, я хочу в плоть, пусть не в свою, хотя бы в кукольную - свернуться калачиком внутри и почувствовать нежность Кукольника, пусть даже нежность не ко мне, а к кукле, произведению его рук и воображения. Посредством куклы прикоснуться и к нему и ощутить его прикосновение. Эта мысль мелькнула во мне на миг, непроизвольно и неожиданно, но я вдруг осознала, что я уже не во дворе своего дома, а на окраине леса, где я покинула Руслана вчера вечером. Расстояние - проблема только для тел, для душ оно ничего не значит.