— Толком ничего не объяснили. И отправили. А я хотел пораньше домой уйти. Зайти в магазин. Затариться. Весь вечер за футболом просидеть, чтобы к утру голова раскалывалась, — Толик бьет кулаком по рулю.
Я не поднимаю глаз от планшета.
— Ну и зачем так? — спрашиваю я. — Поворот направо через триста метров.
— А почему бы и нет? Завтра не моя смена. Имею право валяться в отключке. А мы пашем тут, как проклятые. Я и не думал, что в полиции так сложно.
— Меня всё устраивает. Зарплату бы подняли, и совсем идеально.
—Тебе нравится за алкашами по помойкам гоняться? У нас в городе кроме пьяной поножовщины ничего и нет. Хотелось бы за маньяком. Настоящим. Раскрывать дела, как в кино. Собаку в напарники…
Я наконец отрываюсь от экрана.
— Пса своего пересмотрел?
— Ну а что? Вот он — понимаю. Полицейский. А мы так… — он махнул рукой, и мы вползли в поворот. — Навигатора нет, тьфу. Дорога — одни ямы. Ничего не найдем, я лично этому Диме рожу набью. За ложный вызов.
— Те парни были напуганы, — говорю я. — Словно видели покойника.
— Так они про покойника и трещали. Умер сосед, встал да на кладбище сам ушел. Потом соседка восстала. Чушь. Надо было их на наркотики проверить, тут дураку ясно.
Лес перед нами был темным и густым, будто бархатный гроб.
— Сейчас и узнаем, — говорю я. — Деревня за лесом.
— Быстренько проверим — и домой. К матчу приготовиться. Спартак же сегодня.
— Что ты в этом футболе нашел? Мужики по полю мяч гоняют.
— А я в детстве играл. На соревнования ездил. Были времена.
— Лучше бои без правил. Вот где адреналин. Когда нашего в угол зажимают — с дивана вскакиваешь, будто можешь помочь.
— Не люблю я эти мордобои. Их у нас на районе хватает. Боевик и комедия в одном флаконе.
Я убираю планшет. Мы близко. Смотрю в окно — и вижу огонь.
— Давай быстрее.
Мы проезжаем последний поворот, и деревня открывается перед нами. Посреди деревни, точно факел, горит дом.
— Пожарных надо вызывать, — я уже достаю телефон.
— Не надо. Пока приедут — одни угли останутся.
— Пусть хоть угли зальют. Чтобы ветром не разнесло.
— Смотри, — Толик тычет пальцем в лобовое стекло. — Соседи. Не тушат.
Они стояли. Просто стояли и смотрели. Молчаливые, как тени. Крестились и отступали на шаг, будто огонь был живым и мог до них дотянуться.
— Что с ними не так? — удивляюсь я. — Может, сами и подожгли.
Машина останавливается. Мы выходим. Воздух густой, сладковатый от гари. Подходим к толпе.
— Что случилось? — голос звучит громче, чем я ожидал. — Почему пожарных не вызываете?
К нам поворачивается старуха. Лицо в морщинах, глаза уставшие.
— Там в доме чума, — голос у нее сухой, как шелест прошлогодней листвы. — Надо от нее избавиться.
Чума. Слово повисает в раскаленном воздухе. Деревенское суеверие, ничего больше.
— Смотри, — Толик хватает меня за плечо, его пальцы впиваются в мышцы. — В окне женщина.
Чёрт.
Я бегу к дому.
Пламя пока лижет только одну стену, пожирая облупившуюся краску. До двери еще не добралось. Я дергаю ручку — железо обжигает ладонь. Дверь поддается.
Сзади кричат, чтобы я не входил. Но их голоса тонут в треске огня. Если есть шанс — я должен помочь. Девиз. Глупый, детский девиз.
Врываюсь внутрь.
Дым. Густой, едкий, режет глаза. Прижимаю ладонь к лицу, пробираюсь вперед, в ту комнату. Дышу через рукав.
Она стоит там. Спиной ко мне. Смотрит в задымленное окно, будто ждет кого-то.
— Сюда! — кричу я, и дым вгрызается в глотку.
Она не двигается.
Я подхожу ближе, хватаю ее за плечо, чтобы развернуть и вытащить.
Она поворачивает голову.
Медленно.
Глаза — черные. Без белка, без блеска. Глубокие, как колодцы. Пол-лица в волдырях, кожа пузырится и слезает лоскутами.
Она смотрит на меня этими стеклянными, мертвыми глазами. Ни страха, ни боли. Пустота.
И затем — резко, как щелчок кобры, — она вскидывает руки.
Хватает меня за шею.
Хватка железная, нечеловеческая. Я хриплю, цепляюсь за ее пальцы, пытаюсь оторвать. Бесполезно. Она не дышит. Не моргает. Просто смотрит. И душит.
Стена трещит. Потолок гудит. Оседает. Если не выберусь сейчас, сгорю заживо.
Хватаю табельное. Снимаю с предохранителя. Заряжаю и стреляю в окно. Стекло сыпется осколками. Предупредительный выстрел.
Смотрю на неё — ноль внимания.
Она только шире открывает рот. Беззвучно.
Целюсь в плечо. Выстрел грохает в маленькой комнате. Ее левая рука безвольно падает. Я дергаюсь, вырываюсь из ослабевшей хватки.
Дверной проем пылает. Слишком поздно искать другой путь. Зажимаю голову руками и ныряю в стену огня. Тепло становится болью. На секунду. И вот я уже валюсь на траву, задыхаясь.
Ко мне подбегает Толик, тащит подальше.
— Зачем стрелял?!
— Та женщина… Убить хотела… — слова вырываются между приступами кашля.
— Эта женщина? — он указывает пальцем.
Она выходит из огня. Не спеша. Одежда на ней тлеет. Волосы вспыхивают и опадают светящимися червяками. Она горит заживо. И ей все равно. Абсолютно.
— Сделайте что-нибудь! — вопит кто-то из толпы. Соседка пятится, крестится.
Что делать? Нас такому не учили.
Старик с обезьяньей ловкостью хватает лопату. Подбегает. Со всего маху бьет ее по голове. Глухой, костяной стук. Женщина, будто на нее упала ветка, поворачивает голову. Открывает рот.
Из глотки выплескивается черная, густая жижа. Прямо в лицо старику.
Тот падает. Бьется в судорогах.
Минута. Может, две. Судороги прекращаются.
Старик встает. Его глаза — две лужицы чернил. Он поворачивается к людям.
Толпа замирает, потом рвется в бегство. Старушка с костылем спотыкается, падает.
Женщина и старик идут к ней.
Толик стреляет в воздух.
— Стой! Стрелять буду!
Бесполезно. Они уже склонились над старушкой. Черная жижа. Судороги.
— Да стреляй же! — ору я, горло рвет от дыма.
Сам перезаряжаю. Три пули в спину женщины. Она лишь покачивается. Целюсь в голову. Пуля входит в висок. Никакой реакции. Они что, бессмертные?
Толик бросается к лопате. Взмах. Удар. Голова старика с глухим чмоком отлетает и катится по траве. Крови нет. Только черная, маслянистая жижа, сочащаяся из шеи.
Я делаю шаг к напарнику. И тут же спиной чувствую ледяное присутствие. Поворачиваю голову. Рядом стоит старик. Его лицо в грязи. Он бьет.
Удар швыряет меня в сторону. Мир замедляется, сужается до туннеля.
Я лечу словно в замедленной съёмке. Смотрю на Толика. Он смотрит на меня. А тело старика без головы уже поворачивается к нему. Морщинистая рука пронзает его спину. Показывается из груди.
Глаза Толика становятся мокрыми. Потерянными. Изо рта тянется алая струйка.
Я падаю. Резкая боль. В глазах темнеет.
***
Прихожу в себя. Голова — один сплошной огненный шар боли. Вокруг — высокая, нескошенная трава. Поднимаю руку. Волосы мокрые. Смотрю — пальцы в крови. Сажусь. Рядом лежит окровавленный булыжник.
Встаю. Мир плывет.
Дом продолжает гореть. Людей нет. Только обгоревшая женщина и отрубленная голова старика. Толика тоже нет.
Бегу к машине. Вызвать подкрепление!
Дергаю дверцу. Провод рации порван. Планшет раздавлен, как и мой телефон. Будто в салоне была бойня.
Бью кулаком по крыше. И тут же слышу. Женский крик. Из дома слева.
Бегу. Краем глаза замечаю открытый гараж. Внутри — машина. В голове щелкает. План.
Врываюсь в дом. И замираю.
Все жители деревни. Они здесь. Стоят скученной толпой. Они пришли за единственной выжившей.
А она сидит на шкафу. Не знаю, как забралась. Она видит меня. Ее глаза — дикий ужас.
— Помогите!
Как? Пули не берут. Делаю шаг назад. И вижу его. В толпе. Толик. Его глаза теперь тоже черные. Полные ненависти.
Я выбегаю. Хватаю первую попавшуюся доску. Подпираю дверь. На душе скребут кошки. Я оставляю на верную смерть женщину. Я ничего не могу сделать.
Бегу к соседнему дому. Нет времени на калитку. Перепрыгиваю. Врываюсь в гараж. Рвусь к полкам. Да! Канистра. Полная бензина.
Хватаю. Бегу обратно.
Обливаю стены. Щедро. Пока канистра не становится легкой. Швыряю ее в сторону.
Криков женщины больше не слышно. Их сменил мерный, глухой стук. Они бьют в дверь. Хотят выйти.
Достаю зажигалку. Хорошо, что не выкинул, когда бросил курить.
Щелчок. Огонь обжигает пальцы. Подношу к облитой стене.
Пламя вспыхивает мгновенно. Жаром бьет в лицо. Дом загорается со всех сторон. Доску почти вышибает из-под двери. Хватаю еще. Подпираю.
В окнах появляются лица. Эти чумные бьют кулаками по стеклу. Стук глухой. Пластик. Они не понимают. Не помнят. Что окно можно открыть. Они просто бьют. Мертвецы.
Отхожу к машине. Смотрю, как пляшет огонь.
И вот она — сирена. Пронзительная, нарастающая. Пожарные.
Как же они не вовремя.
Машина останавливается. Мужики выпрыгивают. Замирают, увидев меня.
А я уже держу их на мушке.
— Ты совсем охренел! — кричит один. — Там же люди!
— Это не люди, — говорю я. — Людей здесь больше нет. Они мертвы.
— Ты не застрелишь нас, — пожилой начальник делает шаг.
Стреляю. В землю у его ног. Он отскакивает.
— Чтобы эта чума не вырвалась в город, я пристрелю тебя, — говорю я. — Не сомневайся.
Я не знаю, что это. Вирус. Проклятие. Главное — остановить.
Я держу их на прицеле. Минута. Десять. Тридцать.
Приезжают свои. Сирены. Крики: «Брось оружие!»
Простите. Но я буду стоять до конца. Пока от этого ада не останется пепел.
Выстрел. Громкий. Режущий. Моя правая рука дергается, становится ватной. Пистолет падает. Я поднимаю его левой. Они думают, я буду стрелять в них.
Они не правы..
Второй выстрел в грудь. Третий в сердце.
Пистолет выпадает из ослабевших пальцев. В ушах — шум прибоя. Падаю на спину. Поворачиваю голову. К лесу.
И вижу его. Последнее, что я вижу.
Тот самый старик. С землей на лице. Он идет. Неторопливо. Уверенно. В сторону города.
Кажется, я не смог никого спасти. Моя жертва напрасна.
Но я хотя бы не увижу, как эта чума поглотит наш мир.
Благодарю за внимание. Рассказ про первого чумного старика.
Моя новая книга: Роза любви.