Плотный, словно пропитанный сыростью и печной копотью, туман не поднимается уже который день. Он обволакивает дом, прижимаясь к стёклам, просачиваясь в щели старых рам, оставляя на подоконниках липкие серебристые капли. Иногда туман становится чёрным — густым, как деготь, как её мысли, которые крутятся в голове, сплетаясь в тугие, болезненные узлы.
Она стоит у окна, вглядываясь в седую мглу. За стеклом — лишь размытые очертания старого сада: искривлённые ветви яблонь, давно утративших листву, покосившийся забор, заросший бурьяном. И тени. Они кружат на границе видимости, словно бродячие собаки у порога чужого дома — не смея переступить черту. А черту эту поставила она. Сама. Много лет назад. Или вчера? Время здесь потеряло смысл.
Порой ей чудятся голоса — тихие, вкрадчивые, но до боли знакомые. Почти родные. Кто‑то зовёт её по имени, шепчет так нежно, что сердце сжимается. Она слышит их — отчётливо, будто стоя рядом. Отвечает, кричит в ответ, бросается к двери, распахивает её, выбегает в туман… И плутает. Бесконечно. Ноги вязнут в сырой траве, пальцы цепляются за мокрые ветви, а голоса всё дальше, всё тише, растворяясь в серой пелене. Сколько это длится? День? Неделю? Год? Она уже не помнит.
Тело ломит, будто после долгой болезни. Каждый сустав ноет, каждая мышца кричит от усталости. Сон накатывает волнами, тяжёлыми, как свинцовые тучи над крышей. Но она не засыпает — не может. Что‑то внутри шепчет: нельзя. Опасно. Только ночью, когда тьма сгущается до состояния вязкого масла, она позволяет себе дремать. В этой спасительной черноте её никто не зовёт. У неё ничего не болит. Здесь, в объятиях тьмы, она почти свободна.
Но она устала… Устала от постоянного шёпота за спиной, от призрачных прикосновений к волосам, от запаха тления, который преследует её даже в закрытых комнатах. Устала от того, что каждое утро просыпается с ощущением, будто кто‑то стоял рядом, пока она спала, и дышал в затылок.
За окном снова сгущается туман. Он становится гуще, чернее, и в его глубине мелькают очертания — то ли ветви, то ли пальцы, тянущиеся к стеклу. Она знает: граница истончается. Скоро они придут.
**
Однажды она открыла глаза — и взгляд наткнулся на белёный потолок, испещрённый тонкими, словно паучьи нити, трещинами. Чужие обои с выцветшим растительным орнаментом, громоздкий комод у стены, скрип половиц под босыми ногами — всё это явно не её уютная квартира. Это был частный дом, старый, но ухоженный, будто кто‑то невидимый ежедневно протирал пыль и расставлял вещи по местам.
Лачи с растерянностью бродила по комнатам, касаясь холодных поверхностей, вдыхая запах воска и затхлости. Ни одна вещь не пробуждала воспоминаний. Она не помнила, как сюда попала. Последнее, что удерживалось в сознании, — острая, пронзительная боль, тёмный зев колодца, сумрак леса и тяжёлый запах тлена, сырости, разложения. Она была не одна — рядом кто‑то находился, но лица, голоса, имена растворились в серой мгле забвения. Память словно стёрли ластиком, оставив лишь обрывки ощущений.
Одно она знала точно: она — ведьма. И дар её был особенным.
Дом выглядел жилым: ни пылинки, всё на своих местах, даже скатерть на столе была аккуратно разглажена. За окном — плотный, клубящийся туман, пропитанный сыростью. Лачи вышла во двор: сараи с плотно закрытыми дверями, огород с ровными грядками, на которых росли странные растения — то ли овощи, то ли нечто иное. Ни души. Тогда она направилась на улицу, надеясь встретить хоть кого‑то, попросить помощи, узнать, где она и что с ней произошло.
На улице царила мёртвая тишина. Лачи насторожило отсутствие привычных для сельской местности звуков: ни собачьего лая, ни кошачьего мяуканья, ни гомона домашней птицы. Более того — она не видела ни одного живого существа: ни насекомых, ни птиц, ни даже пробегающей мыши. Лишь туман, неподвижный и зловещий, обволакивал дома.
Она методично обошла деревню. Семьдесят два дома — она подсчитала. Обыскала пока лишь половину. Всё выглядело ухоженным, будто время здесь остановилось, а пыль просто не имела права оседать. День казался короче обычного — сумерки наступали стремительно, словно кто‑то торопил ход времени.
В одном из домов на подоконнике стояла керосиновая лампа, заправленная до краёв, рядом — коробок спичек. Днём Лачи заметила, что здесь нет ни газовых труб, ни электрических столбов. Лишь туман, густой и непроницаемый, да странные, неестественные цвета растительности: одни травы выглядели выцветшими, будто их обескровили, другие — напротив, пылали насыщенными, почти ядовитыми оттенками зелёного. И ни запахов — только сырость, липкая и всепроникающая.
Сколько прошло времени, Лачи не знала. В один из дней она осматривала последний дом, когда вдруг услышала стук — будто что‑то упало. Она рванулась на звук и успела заметить мелькнувшую тень: кто‑то выбегал через заднюю дверь.
— Стой! Я тебя не трону! Да стой же ты! — крикнула Лачи, бросаясь вдогонку.
Она настигла незнакомку, схватив за плечо.
— Отпусти! — тонким, испуганным голосом вскрикнула та.
Перед ней стояла молодая девушка в мешковатой толстовке, кроссовках и джинсах. Лачи резко стянула капюшон с её головы — и замерла. Волосы девушки были выкрашены во все оттенки синего и голубого, словно осколки ночного неба. От неожиданности Лачи даже выругалась.
— Можно и не оскорблять, — вздрогнула девушка. — Я Даша. А ты кто?
— Я Лачи.
— Не скажу, что приятно. Сколько ты здесь?
— Не знаю. Я даже не понимаю, что это за место. А ты?
— Значит, недавно. Новенькая, — резюмировала Дарья, окинув Лачи взглядом, в котором смешались жалость и тревога. — Вот что тебе скажу: плохи твои дела.
— Это ещё почему? Что ты знаешь? Я почти ничего не помню.
Дарья посмотрела на неё с едва уловимой грустью, затем молча взяла Лачи за руку и повела за собой. Туман сгущался, обнимая их фигуры, словно пытаясь удержать, не дать уйти. Где‑то вдали, едва слышно, прозвучал звон — будто разбилось стекло или лопнула струна. Но ни Лачи, ни Даша не обернулись.
**
— Как‑то я проснулась здесь и совсем ничего не помнила. Как и ты, бродила в тумане. Честно говоря, я не знаю, сколько прошло времени. Забрела на участок полузаброшенный, у реки. Ты туда ещё не дошла.
Дарья замолчала, глядя вдаль, где туман сгущался особенно плотно, словно пытаясь скрыть что‑то важное. Лачи невольно поежилась — воздух вдруг стал холоднее, будто сама атмосфера реагировала на разговор.
— Это странное место, — продолжила Дарья. — Многое я стала понимать после встречи с одной дамой. Она живёт здесь, в доме у реки, и ты с ней познакомишься, когда придёт твоё время. Её зовут Вита.
— Отведи меня к ней, — настойчиво попросила Лачи. — Кто‑то должен мне объяснить, что это за место.
— Одно я тебе скажу: раз ты здесь, значит, в своём мире ты почти труп, — произнесла Дарья, и в её голосе прозвучала непривычная твёрдость.
— Чего?! — Лачи резко остановилась, сердце бешено заколотилось.
— Ага, — с грустью кивнула Дарья. — Поверь, я сама не сразу это приняла.
Они подошли к дому — низкому, приземистому, словно вросшему в землю. Лачи почувствовала запах сырости — теперь хотя бы понятно, откуда он. Даша не вошла в дом, не постучавшись.
За столом сидела женщина лет сорока — привлекательная, с длинными светлыми волосами и тёмно‑серыми глазами, словно двумя осколками ночного неба. На гостей она бросила короткий взгляд и, кивнув, вернулась к своему занятию: перебирала фасоль в большой миске — бордовую отделяла от белой. Каждое движение было размеренным, почти ритуальным.
— Здравствуйте. Помогите, пожалуйста, — начала Лачи, стараясь унять дрожь в голосе. — Что это за место?
— Для одних — место, где всё заканчивается, для других — начало нового пути, — буднично ответила Вита, не поднимая глаз.
— Меня Лачи зовут. Я не помню, как тут оказалась.
— Закрой глаза и подумай: когда ты ела в последний раз? Пила воду? Переодевалась, мылась? Когда ты делала эти бытовые мелочи? — спросила Вита, наконец взглянув на гостью.
Лачи задумалась. И поняла — она не помнит. Но хуже всего было другое: она ведь не испытывает голода и жажды. Ни малейшего позыва.
— Я мертва? — спокойно спросила цыганка, сама удивляясь своему хладнокровию.
— Не совсем, — ответила Вита, откладывая фасоль. — Твоя жизненная энергия и магия держат тебя. Ты ещё не ушла. Но и сил у тебя не много. Важно, чтобы ты вспомнила прошлое, как тут оказалась. Ты шовихани, другая. Ты очутилась тут из‑за колдовства — оно и должно тебя отсюда вытащить.
— А я? — вдруг спросила Дарья, шагнув вперёд. — Почему я тут оказалась? Я не ведьма, и теперь помню всё. Вы никогда не договариваете.
— Ты тоже здесь из‑за колдовства. Тело ещё живо, но сил у тебя мало, — ответила Вита, и в её взгляде промелькнуло что‑то неуловимое — то ли сочувствие, то ли усталость.
— Кто вы? — напрямую спросила Лачи. — Ведьма?
— Нет. Я живу между мирами. Я проводник таких, как вы.
— То есть тех, кто пострадал от магии?
— Да.
Лачи закрыла глаза, пытаясь упорядочить мысли. И вдруг — словно вспышка:
— Кажется, я начинаю понимать. Голоса, что я слышу… Это меня зовут из мира живых. Ева!
— Ну вот, процесс пошёл, — едва заметно улыбнулась Вита, снова берясь за фасоль. — Теперь главное — не сбиться с пути.
**
Лачи вспомнила. Все события последних дней обрушились на неё лавиной — обрывки разговоров, лица, запахи, звуки. Она увидела Еву: её тревожный взгляд, сжатые в мольбе ладони, дрожащий свет свечи на столе. Вспомнила Нину с её тихим, но твёрдым голосом, Алису — ту самую, что всегда смеялась, даже когда было страшно. И поняла, почему она здесь.
Она заблудилась. Затерялась между мирами, словно лист, подхваченный ледяным ветром. И теперь ищет дорогу назад — но туман, густой и вязкий, словно смола, поглощает каждый шаг, каждую попытку сориентироваться. А там, на той стороне, Ева зовёт её — голос, тонкий и настойчивый, пробивается сквозь пелену, как луч солнца сквозь тучи.
Шовихани почувствовала, как колдовской дар бурлит в крови — жар поднялся от груди к шее, опалил виски. В ушах зазвучал отдалённый гул, будто море в ракушке. Она вспомнила колодец — тот самый, что оказался дверным порталом в иной мир. Вспомнила, как тьма хлынула из глубины, как воздух наполнился запахом гнили и железа. Тогда они едва не погибли — все: Лачи, Ева, Нина, Алиса. Но удар тёмных сил пришёлся на неё одну. Она знала это наверняка. А её близкие… они в безопасности. Должны быть в безопасности.
Лачи слегка дотронулась до руки Дарьи — и тут же отдёрнула ладонь. В этот миг она увидела. С воспоминаниями вернулись способности — медленно, словно ржавые шестерёнки, начали вращаться скрытые механизмы её дара. Перед внутренним взором промелькнули символы, зазвучали древние слова, воздух наполнился едва уловимым звоном, будто кто‑то провёл пальцем по краю хрустального бокала.
— Я хоть и полудохлая ведьма, но всё‑таки ещё ведьма, — проговорила Лачи, и её голос прозвучал непривычно твёрдо, почти грозно.
Она посмотрела в упор на Виту. Та, не меняя позы, просто пожала плечами и вернулась к своему занятию — перебирала фасоль в большой глиняной миске.
— Вы ведь с самого начала всё знали? — повторила Лачи, и в её голосе зазвенела сталь.
— Всё предопределено Высшими силами, — ответила Вита, не поднимая глаз. — Нам остаётся лишь следовать.
— Ясно. Но это мой мир, и я им могу управлять.
— Попробуй, — бросила Вита, и в её тоне прозвучала едва уловимая насмешка.
Лачи закрыла глаза. Сосредоточилась. И тут же ясно увидела свою любимую колоду карт — потрёпанную, с загнутыми углами, с пятнами от чая на рубашке. Но верную. Правдивую. Она почувствовала, как пальцы гладят гладкую поверхность, как от карт идёт ровное, знакомое тепло — словно от нагретого солнцем камня. В её видении колода лежала на старом деревянном столе, в комнате, пропахшей ладаном и сушёными травами. Лачи протянула руку — и взяла её.
Открыв глаза, она тут же залезла в карман — и нащупала колоду. Та лежала там, тяжёлая, реальная, пульсирующая слабым, но уверенным ритмом.
— Дарья, пошли. Вита вряд ли нам поможет. Напротив, — сказала Лачи, и её голос звучал холодно, почти безжалостно.
Цыганка чуть ли не силой вытащила девушку из дома Виты. Дверь скрипнула — протяжно, жалобно, будто протестуя. За порогом их встретил туман — плотный, почти осязаемый. Он обвил ноги, словно пытаясь удержать.
— Сдурела?! — воскликнула Даша, едва не споткнувшись о выступающий из земли корень. — А вдруг она что‑то ещё знает? Я не хочу тут остаться!
— Она — разновидность хищника, — отрезала Лачи, не сбавляя шага. — Ждёт, когда ты добровольно пойдёшь с ней, сдашься. Напрямую она не может тебя забрать. Она проводник в мир мёртвых — но не простых, а тех, кого убила чёрная магия. И такое бывает. А ты всё шатаешься, выход ищешь. Так что если она тебя и проводит, то только в мир иной.
— Ой! — выдохнула Дарья, и её лицо побледнело, сливаясь с белёсой пеленой тумана.
— Вот тебе и «ой». Рассказывай, что ты помнишь. Точнее, вспомнила тут, — потребовала Лачи, останавливаясь.
Вокруг царила мёртвая тишина — ни птичьих трелей, ни шороха листвы. Только туман шептал что‑то невнятное, перекатываясь между домами, обнимая их, как саван. Вдалеке, за пеленой, мелькнул силуэт — высокий, сгорбленный, будто несущий на плечах тяжесть веков. Но тут же растворился, оставив после себя лишь лёгкое колебание воздуха.
Дарья сглотнула, оглянулась на дом Виты — тот уже почти скрылся в тумане, лишь крыша ещё виднелась, как остров в молочном море.
— Я… я помню не всё, — начала она дрожащим голосом. — Помню, как шла по лесу. Была ночь, очень тёмная. Я искала… что‑то искала. Или кого‑то. А потом — резкий холод, будто кто‑то выхватил из меня воздух. И вот я уже здесь, в этой деревне. Ни людей, ни звуков, только туман и тишина. И этот запах… сырости, гнили, будто что‑то давно умерло, но не ушло.
Лачи кивнула. Она знала этот запах. Запах границы. Запах того, что не должно существовать.
Дарья нахмурилась, теребя край рукава — на ткани проступали тёмные пятна, будто влага из тумана оседала на одежде.
— Моя мама умерла от рака в прошлом году. Я очень переживала, даже заболела. Мой отец — бизнесмен, я выросла в достатке. Но даже деньги не спасут от рака и смерти — мама тому доказательство. Папа скорбел по маме, мне так казалось… А потом привёл в наш дом Ладу.
— А мачеха оказалась из злой сказки? — перебила Лачи, пристально глядя на девушку. В её глазах мерцали отблески невидимого пламени.
— Видимо, да. Поначалу она подружиться хотела: на тусовки да в салоны ходили вместе — ну прям подружки. Она, кстати, не Лада на самом деле — Эллада, гречанка. Думаю, с отцом они ещё до смерти мамы мутили. Ну, это на его совести. Пока они просто встречались, всё было нормально. А как только расписались — сказка закончилась. Ругались мы каждый день. А как‑то приехала её мать — та ещё штучка. Стерва, одним словом: надменная, мерзкая тётка. Собственно, как и её дочка.
— Ты ближе к теме, — поторопила её Лачи, нервно постукивая пальцами по потрёпанной колоде карт.
— Папа весь в работе, домой к ночи приезжал. Вот я с этими грымзами время и проводила по вечерам. Первый раз мне плохо стало после ужина. Лада меня уложила — такая вся заботливая. За неделю мне раза четыре становилось плохо: виделось всякое, голова кружилась, тошнило, кошмары начались. Я думала, с ума схожу. Тут Лада отцу в уши стала петь, что я, мол, запрещёнкой балуюсь. Поругались сильно. Это последнее, что я помню.
— Понятно теперь, — кивнула Лачи, проводя ладонью над картами. Те едва заметно засветились багровым. — Тело твоё, скорее всего, лежит в реанимации. Жизнь в тебе поддерживают. Думаю, ненадолго. Всё по классике.
— А вдруг и с папой что‑то случилось? — испуганно выдохнула Даша, вглядываясь в клубящийся туман.
— Тоже не исключено. Но пока мы тут, этого не узнаем.
— Меня отравили?
— Я думаю, тебя опоили каким‑то зельем. Организм просто бурно отреагировал. Они тебя медленно должны были приручить. Похоже на зелье с чертополохом. Как бы то ни было, ты и твой отец в опасности. Дамы явно практикующие ведьмы, и времени у нас мало. Им от тебя нужно избавиться. Совсем.
— Вот твари!
— Угу. Ладно, пошли в дом. Будем выбираться отсюда.
**
А в это время в палате с белыми стенами, залитой стерильным светом ламп, умирала молодая цыганка. Её подруга не отходила от кровати, хоть и не положено в реанимации такое. Ева разговаривала с Лачи, звала её, просила вернуться.
Когда в очередной раз врач осматривал Лачи, Ева заметила странное выражение его лица.
— Странно, но показатели меняются. Они улучшаются, — удивлялся доктор, перепроверяя приборы. — Но этого не может быть!
— Может! Я же говорю вам, она другая. Она спасётся и вернётся.
— Но её мозг…
— С головой у неё всё хорошо!
— Я сам её осматривал — мозг был мёртв.
— Не порите чушь! Потом диссертацию напишите по этому случаю.
Врач, покачав головой, вышел из палаты.
Ева снова склонилась над подругой. Её голос дрожал, но звучал твёрдо:
— Лачи, возвращайся. Мы тебя все ждём. Сергей в коридоре сидит, Вера, Вика — все девчонки передали привет и ждут тебя. Алису выгнать не могу. Так что возвращайся, подруга. А то расслабилась ты.
Она говорила и говорила, чувствуя, как по щекам катятся горячие слёзы. За окном, за плотной шторой, медленно опускались сумерки. В углу палаты, в тени, что‑то шевельнулось — едва уловимое движение, словно тень отлетела от стены и тут же растворилась в воздухе.
На мониторе, следящем за сердцебиением, мерцала тонкая зелёная линия. Она становилась всё увереннее — будто кто‑то вдали, в тумане, нашёл дорогу домой.
От автора:
Продолжение выйдет завтра в 18-00..