Предновогодняя суета осталась где-то за стенами их квартиры. В гостиной, освещенной голубым мерцанием телевизора, было тихо и почти уютно. Алиса наконец-то присела на краешек дивана, чувствуя, как ноют спина и ступни. Весь день — магазины, уборка, раскладывание покупок по полкам. Она закрыла глаза, мечтая хотя бы о пятнадцати минутах полного покоя.
Ее спокойствие длилось ровно до тех пор, пока в дверном проеме не возникла тень Димы. Он стоял, прислонившись к косяку, с телефоном в руке. Лицо его было спокойным, обыденным, будто он собирался сказать что-то вроде «завтра дождь обещают».
— Будешь на Новый год готовить на всех сама, — его голос прозвучал ровно, без капли сомнения или просьбы. Это было констатацией факта. Приговором.
Алиса медленно открыла глаза. Слова мужа не сразу дошли до ее сознания, затуманенного усталостью.
— Что?
— Пять салатов, холодец, — продолжил Дима, глядя на экран телефона, как будто зачитывал список дел оттуда. — И про горячее и торт не забудь. Мама сказала, их семга под маринадом никому не нужна, сделаем как всегда, по-нормальному.
Вот тогда до нее дошло. До самой глубины души. Она ощутила, как по телу разливается ледяная волна, сменяющая усталость. В висках застучало.
— Дима, — голос ее сорвался, и она сделала паузу, пытаясь взять себя в руки. — Постой. На всех? Это же на десять, если не больше, человек! Твои родители, сестра с мужем, их дети... Я одна физически не справлюсь. Это же целый день на ногах, без передышки.
Он наконец-то оторвал взгляд от телефона и посмотрел на нее. В его глазах она прочитала не понимание, а легкое раздражение, словно она отвлекала его от чего-то важного пустяком.
— Ну, чего ты разнылась? Все женщины справляются, и ты справишься. Не ной. Ты же хозяйка, вот и хозяйничай.
Фраза «не ной» впилась в нее, как игла. Все ее попытки достучаться, объяснить, что это непосильная ноша для одного человека, он сводил к простому «нытью».
— Но я тоже хочу встретить праздник, а не провести его в одиночестве на кухне! — вырвалось у нее, и в голосе прозвучала мольба, которую она сама возненавидела в эту секунду. — Мы могли бы что-то купить, заказать, разделить обязанности...
— Какие обязанности? — он фыркнул, отводя взгляд. — Я что, по кухням шляться буду? У меня и своих дел полно. Да и мама твои салаты магазинные есть не станет, она это сразу сказала.
«Мама сказала». Эти два слова висели в воздухе, тяжелые и неоспоримые. Его мама, Галина Ивановна, была верховным судьей во всех кулинарных и бытовых вопросах.
Дима повернулся и направился обратно в гостиную, к дивану и телевизору. Разговор был исчерпан.
— Сделаешь, и все тут. Не драматизируй.
Его фигура скрылась в полумраке коридора. Скоро донесся звук переключения каналов.
Алиса осталась сидеть одна. Она не двигалась, глядя в пустоту перед собой. В ушах стоял оглушительный звон. Она медленно подняла руки и посмотрела на них. Эти руки, которые только что разбирали тяжелые пакеты, которые должны были чистить килограммы картошки, овощей, возиться с мясом для холодца...
Она сжала кулаки так, что ногти впились в ладони. В горле встал ком. Но слез не было. Была лишь нарастающая, холодная пустота. Потом ее взгляд упал на кухонное полотенце, брошенное на спинку стула. Она встала, подошла и взяла его. Ткань была грубой, хлопковой.
Она сжала ее. Изо всех сил. Сначала просто так, а потом с какой-то отчаянной яростью, пытаясь выдавить из этого куска ткани все свое отчаяние, унижение и злость. Белые костяшки пальцев резко выделились на фоне кожи.
«Пять салатов. Холодец. Горячее. Торт. На всех. Сама».
Эти слова застряли в голове, как заевшая пластинка. Она стояла посреди своей, казалось бы, уютной кухни, в своей же квартире, и чувствовала себя абсолютно одной. Заложницей предновогоднего сценария, который она не писала и в котором ей отвели роль безмолвной прислуги.
Она разжала пальцы. На полотенце остались глубокие заломы. Она бросила его на стол и медленно подошла к окну. За ним горели огни, люди спешили по своим делам, готовились к празднику. А ее праздник уже закончился, не успев начаться.
Утро тридцатого декабря началось с гула дрели за стеной. Алиса, не спавшая половину ночи, с трудом оторвала голову от подушки. Сердце бешено заколотилось — показалось, что это в их квартире. Но нет, звук был чужим, приходящим извне, как и чувство тревоги, не оставлявшее ее с того самого разговора.
Она вышла на кухню, пытаясь привести мысли в порядок. Сегодня нужно было начинать готовку, но руки не поднимались. Она просто стояла у окна, сжимая в руках кружку с остывшим чаем, когда в прихожей раздался резкий, привычный скрежет ключа в замке.
Дверь распахнулась, и в квартиру, как ураган, ворвалась Галина Ивановна, мать Димы. За ней, пыхтя, вкатил чемодан на колесиках ее супруг, Николай Петрович, молчаливый и всегда чем-то недовольный.
— Здравствуйте, проходите, — тихо сказала Алиса, застегивая на ходу халат.
Галина Ивановна не удостоила ее приветствия. Она, скинув пальто прямо на стул, которым Алиса так любовно выбирала в Икее, прошуршала капроновым халатом прямиком на кухню. Ее цепкий взгляд сразу же выхватил пакеты с продуктами, аккуратно разложенные на столе.
— Так, так, посмотрим, что нажрали моему сыну, — пробормотала она, запуская руку в пакет.
Алиса застыла у порога, чувствуя себя чужой в собственном доме. Галина Ивановна извлекла упаковку с красной икрой.
— Опять эту дорогущую гадость берете? Деньги на ветер. Лучше бы мясо хорошее купили, на холодец. Оно нонче дороже золота.
Она отложила икру с таким видом, будто это была не еда, а доказательство преступления. Затем ее внимание привлекла сырокопченая колбаса.
— А это что за палка? Диме нельзя острое, у него печень шалит. Ты что, жене, не знаешь? — Она бросила колбасу обратно, как падаль. — Ладно, сосиски купим, обычные, докторские.
Алиса молчала, глотая обиду. Она знала, что любое возражение выльется в часовую лекцию о ее расточительности и неумении вести хозяйство.
— Продукты-то ты, я посмотрю, не самые дешевые взяла, — продолжила свекровь, уже заглядывая в холодильник. — Молодец, что не поскупилась. Хотя, могла бы и сэкономить, я тебе в том магазине у дома говорила, там курятина по акции.
Из холодильника она извлекла бутылку белого вина, закупленную для аперитива, и фыркнула.
— Это еще зачем? Соки есть, морс. Алкоголь — зло.
В этот момент из своей сумки Галина Ивановна извлекла нечто, завернутое в газету. Развернув, она с торжеством поставила на стол старый, потертый до ржавчины штопор.
— Мой, папин. Настоящий. Ваши новомодные штуки только пробки грызут. А это — вещь.
Потом она повернулась к Алисе, и ее лицо расплылось в улыбке, от которой стало еще холоднее.
— А я, кстати, мясо для холодца уже выбрала и заказала в том самом магазине. Заберешь после обеда. И не переживай, я сама его и приготовлю. Ты еще молодая, не умеешь настоящий холодец делать. Он должен дрожать, а не как резина. Я тебя научу.
Это прозвучало как приговор. Ее лишили не только права голоса, но и права готовить. Ее еда была недостаточно хороша. Ее выбор продуктов — безрассуден. Ее хозяйство — несовершенно.
— Спасибо, — автоматически выдавила Алиса, чувствуя, как по щекам разливается краска стыда и гнева.
— Не за что, доченька, — Галина Ивановна прошлась к мойке, ополоснула руки и вытерла их о новый, висящий на сушке полотенце. — Мы с тобой тут все наладим. Николай! Не стой в коридоре, как истукан, неси сумки в комнату!
Алиса осталась одна на кухне. Ее взгляд упал на старый штопор, лежащий на столешнице, как символ захвата. Потом на помятое полотенце. Она медленно подошла, взяла его и повесила обратно, старательно расправив складки. Но заломы, оставленные ее пальцами вчера, еще не разгладились.
Они были похожи на шрамы. И она понимала, что сегодняшний день — это только начало.
Тишина, наступившая после водворения Галины Ивановны и Николая Петровича в гостевую комнату, была обманчивой и тягучей, как сироп. Алиса стояла на кухне, опершись о столешницу, и слушала, как за стеной двигают мебель и громко, не стесняясь, обсуждают, куда бы поставить чемодан. Она чувствовала себя не хозяйкой, а непрошеной гостьей, застигнутой на чужой территории.
Она только собралась с мыслями, чтобы начать хоть что-то делать, как снова раздался звонок в дверь. На этот раз — настойчивый и ритмичный. Алиса, сделав глубокий вдох, пошла открывать.
На пороге стояла сестра Димы, Ирина, с мужем Олегом и их двумя сыновьями-погодками, лет шести и восьми. Ирина, не замечая бледного лица невестки, впорхнула в прихожую, оставляя за собой шлейф парфюма.
— Наконец-то! — воскликнула она, снимая узкие сапоги и бросая их посреди пола. — Мы тут с детьми замерзли в пробке. Олег, тащи сумки, не задерживайся.
Олег, молчаливый и уставший, проделал тот же маневр с обувью и прошел внутрь, кивнув Алисе. Дети, как два урагана, влетели в коридор, с ходу снося новогодний венок, висевший на ручке шкафа.
— Осторожно! — сорвалось у Алисы, но ее голос потонул в визге и топоте.
Ирина, уже в одних колготках, прошла в гостиную, оглядывая квартиру оценивающим взглядом.
— А у вас тут уютно, — произнесла она, но в ее тоне слышалось легкое разочарование, будто она ожидала большего. — Дима где?
— В комнате, за компьютером, — тихо ответила Алиса, поднимая с пола смятый венок.
— А, понятно. — Ирина плюхнулась на диван, тот самый, где вчера сидел ее брат, и достала телефон. — Мы тут разместимся. Дети, не шумите! — крикнула она без особой надежды, а затем перевела взгляд на Алису. — А ты чего стоишь? Мы, наверное, все есть хотим после дороги. Ты у нас сегодня Золушка, трудись! Мы тут отдохнем немного.
Фраза повисла в воздухе, колючая и острая, как осколок стекла. Она была сказана с такой легкой, почти ласковой издевкой, что Алиса на мгновение онемела. Она посмотрела на Ирину, развалившуюся на диване, на Олега, уставившегося в телевизор, на детей, которые уже начинали возить машинками по только что вымытому полу.
С кухни донесся голос Галины Ивановны, что-то говорившей Николаю Петровичу про недостаточно соленые огурцы. Из спальни доносился приглушенный стук клавиатуры — Дима играл во что-то, полностью отгородившись от происходящего.
Алиса медленно развернулась и пошла на кухню. Ее ноги были ватными. Она прошла мимо Галины Ивановны, которая, не глядя на нее, сунула в руки пакет с мясом для холодца со словами: «Разбирайся, мне руки мазать неохота».
На кухне было душно. Алиса подошла к раковине, где в большом тазу лежала картошка для салатов. Она взяла одну картофелину, гладкую и холодную. И вдруг, совсем неожиданно для себя, она ощутила, как по щекам текут горячие слезы. Они капали прямо на грязноватую кожуру, оставляя темные пятна.
Она не всхлипывала, не рыдала. Она просто молча плакала, стоя над этим тазом, полным безысходности. Она плакала над своей унизительной ролью, над своим одиночеством в собственном доме, над тем, что ее труд считали само собой разумеющимся, а ее саму — невидимой прислугой.
Она сжала картофелину в руке так сильно, что ногти впились в нее. Потом резко провла рукой по лицу, смазав слезы. Дети с визгом пробежали по коридору, и кто-то из взрослых крикнул им: «Потише!».
Алиса взяла нож. И начала механически, почти не глядя, чистить картошку. Каждое движение давалось с трудом. Каждый срез кожуры был будто по живому. Она понимала, что это молчание, в которое она погружалась, — не знак согласия. Это была тишина перед бурей. Но пока что единственным проявлением этой бури были ее беззвучные, горькие слезы, капавшие в таз с грязной водой.
Тридцать первое декабря принесло с собой ощущение надвигающейся катастрофы. На кухне царил хаос, пахло луком, вареной морковью и мясным бульоном. Алиса, бледная, с темными кругами под глазами, металась между столом, где росла гора овощных очисток, и плитой, где в огромной кастрюле медленно умирал тот самый холодец Галины Ивановны. Свекровь то и дело заходила, пробовала, солила, поправляла и бросала фразы, словно обглоданные кости:
— Помешай хорошенько, а то пригорит. И пенку ты плохо сняла, видимо, я сама должна за всем следить.
Алиса уже не отвечала. Она молча выполняла указания, двигаясь как автомат. Внутри нее все застыло и онемело после вчерашних слез. Даже визг детей, громко бегавших по коридору, и гул телевизора из гостиной, где собрались все мужчины, включая Диму, не вызывал в ней ничего, кроме глухого раздражения.
Она решила накрыть на стол заранее, чтобы к приходу праздника все было готово. Для этого нужно было достать праздничный сервиз — красивый фарфоровый набор с нежным золотым ободком, который они с Димой выбрали вместе в прошлом году, когда только переехали в эту квартиру. Это была одна из тех немногих вещей, которые приносили ей радость, напоминая о лучших временах.
Сервиз хранился в верхнем секции стенки, в гостиной. Алиса принесла невысокую табуретку-стремянку. Она чувствовала такую усталость, что у нее слегка подрагивали руки. Сделав глубокий вдох, она поднялась на ступеньку и потянулась к тяжелой тарелке.
В этот момент из коридора с визгом влетели оба племянника, играя в догонялки. Старший, не глядя, резко дернул дверь в гостиную, она с грохотом ударилась о стену. Алиса вздрогнула от неожиданности. Нога ее соскользнула с мокрой после мытья пола ступеньки.
Она не упала, но резко потеряла равновесие. Чтобы удержаться, она инстинктивно оттолкнулась от полки. Тяжелая фарфоровая тарелка выскользнула из ее пальцев и с оглушительным, сухим треском разбилась о паркет. Белые осколки с золотыми брызгами разлетелись во все стороны.
На мгновение в квартире воцарилась тишина. Даже дети замолчали.
Первой среагировала Галина Ивановна. Она выскочила с кухни, размахивая половником.
— Что это?! Что за грохот?!
Ее взгляд упал на осколки, а затем на Алису, которая все еще стояла на табуретке, вцепившись в полку белыми пальцами.
— Алиса! — закричала свекровь, и в ее голосе был не испуг за невестку, а чистая, неподдельная ярость. — Это же мой сервиз! Тот самый, из Чехии! Дима его мне привозил! Аккуратнее, бестолковая!
Из комнаты вышли Дима и Олег. Дима посмотрел на осколки, потом на жену. На его лице не было ни беспокойства, ни сочувствия. Была лишь усталая досада.
— Ну вот, — произнес он глухо. — Теперь одного прибора не хватать будет. Надо было попросить меня, я бы достал.
Эти слова прозвучали для Алисы громче любого крика. Она медленно, очень медленно слезла с табуретки. Никто не подошел, не поддержал ее за локоть, не спросил: «Милая, ты не ушиблась?»
Она стояла посреди гостиной, а они все смотрели на нее: Галина Ивановна — с ненавистью, Дима — с раздражением, Ирина, выглянувшая из-за его спины, — с любопытствующим презрением. Дети снова начали носиться, уже забыв о происшествии.
Алиса посмотрела на их лица, одно за другим. Она посмотрела на осколки ее мечты о красивом празднике, на осколки ее достоинства, которые теперь валялись на полу. И в этот миг что-то в ней щелкнуло. Не громко, а тихо, как поворот ключа в скважине.
Вся усталость, все обиды, вся боль — все это куда-то ушло. Их место заняла ледяная, абсолютно ясная пустота.
Она не сказала ни слова. Она не стала убирать осколки. Она просто развернулась и прошла на кухню. Ее походка была ровной и твердой.
Она подошла к плите, где булькал чужой холодец, и выключила конфорку. Затем она налила в чайник воды, поставила его греться. Подошла к окну и уставилась на заснеженный двор.
Она стояла так несколько минут, абсолютно неподвижно. А потом, совсем тихо, так, чтобы никто, кроме нее самой, не услышал, она прошептала в холодное стекло:
— Всё. Я всё поняла.
Она не плакала. Она просто смотрела в окно, и в ее глазах, отражавших зимний пейзаж, зрело холодное, бесповоротное решение. Игра была окончена.
Часы показывали начало второго. За стеной слышались возбужденные голоса родственников, доносился аромат готовящейся еды, которую Алиса больше не касалась. Ледяное спокойствие, накрывшее ее после падения с табуретки, не проходило. Оно было плотным, как броня, и отсекало все лишние эмоции.
Она сидела на кровати в спальне, дверь была заперта на ключ. Из гостиной доносился смех Ирины и громкая музыка из телевизора. Казалось, все уже забыли и про разбитую тарелку, и про нее саму. Ее присутствие требовалось только для обслуживания их праздника.
Она взяла свой телефон. Пальцы скользнули по экрану твердо и уверенно, без дрожи. Она нашла в контактах номер и нажала кнопку вызова.
Голос на том конце провода прозвучал бодро и деловито:
— Алло, Алиса? Привет!
— Привет, Катя, — голос Алисы был ровным, низким, без привычных интонаций. — Извини, что отрываю в такой день. Тебе удобно говорить? Вопрос срочный.
— Конечно, я как раз дела перед праздником заканчиваю. Что случилось? Ты как?
— Всё нормально, — это «нормально» прозвучало зловеще. — Мне нужна твоя профессиональная консультация. Как юриста.
На том конце провода наступила короткая пауза, чувствовалось, что Катя мгновенно переключилась в рабочий режим.
— Я слушаю тебя внимательно.
— Я подаю на развод, — Алиса выдохнула эту фразу, и впервые за весь день на ее губах появилось что-то похожее на облегчение. — Мне нужно понять, с чего начать. Какие документы готовить.
— Алис, ты уверена? — голос подруги смягчился. — Может, нужно остыть, поговорить?
— Я никогда не была так уверена ни в чем, — отрезала Алиса. — Разговор бесполезен. Решение окончательное. Дальше только технические детали.
— Хорошо. Значит, так. Первое — заявление о расторжении брака. Пишется в свободной форме, подается в загс или в мировой суд, если есть споры.
— Споры будут, — Алиса посмотрела на дверь, за которой был слышен голос Димы. — Квартира. Она куплена в ипотеку после нашей свадьбы. Я вносила платежи со своей карты. Имею я право на долю?
— Имеешь, — Катя ответила мгновенно, ее голос вновь стал жестким и профессиональным. — Если недвижимость приобретена в браке, она считается совместно нажитым имуществом, независимо от того, на кого оформлена. Твои взносы по ипотеке — это прямое доказательство твоего участия. Брачный договор не заключали?
— Нет.
— Отлично. Значит, претендовать можешь на половину. Ипотека будет реструктуризирована, либо квартира будет продана, и долги погашаются из вырученных средств, остальное делится пополам. Собирай все чеки, выписки со счета, квитанции о платежах. Всё, что доказывает твое финансовое участие.
Алиса слушала, и в ее голове выстраивался четкий, ясный план. Это были не эмоции, а инструкция к действию. Это придавало сил.
— Что еще?
— Список имущества. Всё, что куплено в браке: мебель, техника, машина. Всё делится. Составь опись. Фотографии тоже не помешают. Особенно ценные вещи.
Взгляд Алисы упал на комод, где лежали ее украшения, подаренные Димой. Они тоже были частью этого списка.
— Поняла. А как быстро все это можно сделать?
— Через суд — около двух-трех месяцев, если все гладко. Но, Алиса, — Катя снова сделала свою речь мягче, — ты готова к этому? Это непросто. Морально.
Алиса медленно обвела взглядом спальню — их общую спальню. Она вспомнила лицо Димы, раздраженное из-за разбитой тарелки. Вспомнила его фразу «будешь готовить сама». Вспомнила, как он не подошел к ней.
— Я готова. Я была готова еще вчера. Спасибо тебе, Кать. Ты мне очень помогла.
— Держись, родная. Если что, звони в любое время. И скинь мне потом примерный список, я посмотрю.
Алиса положила трубку. В квартире снова было шумно. Кто-то громко спорил о футболе, дети опять бегали по коридору.
Она встала, подошла к зеркалу и посмотрела на свое отражение. Глаза были ясными, взгляд — твердым. В них больше не было слез и унижения. Была решимость.
Она тихо произнесла сама себе, глядя в глаза своему отражению:
— Всё. Я всё поняла.
Но на этот раз в этих словах не было отчаяния. В них была сила. И план.
За окном окончательно стемнело. Огни гирлянд зажигались в окнах соседних домов, наполняя мир предпраздничным волшебством, которое так и не проникло в эту квартиру. В гостиной царил шумный, бесцеремонный веселящийся хаос. Стол, накрытый Алисой вчера и сегодня, ломился от яств. В центре красовалась тарелка с холодцом Галины Ивановны, который та с гордостью называла «настоящим».
Все уже сидели на своих местах. Дима разливал шампанское. Галина Ивановна, покрасневшая от суеты, поправляла салат оливье, ворча, что его нужно было заправить попозже. Ирина что-то громко рассказывала, жестикулируя вилкой. Дети пищали от нетерпения, хватая с тарелок конфеты. Николай Петрович и Олег смотрели телевизор, где выступали артисты.
Было без пяти минут двенадцать.
— А где Алиса? — лениво поинтересовалась Ирина, закусывая бутербродом с икрой. — Пусть тоже присоединяется, а то мы тут без нее всё съедим.
— Наверное, на кухне еще что-то доделывает, — махнул рукой Дима, не отрывая взгляда от телефона, где он проверял новогодние поздравления. — Сейчас придет.
В этот момент дверь в гостиную открылась.
Алиса стояла на пороге. Но это была не та замученная, в засаленном фартуке женщина, которую они видели последние два дня. На ней был элегантный темно-синий костюм, подчеркивающий стройность фигуры. Волосы были убраны в гладкую пучку, на лице — легкий макияж, скрывавший следы усталости. В одной руке она держала свою сумку, явно собранную для выхода, в другой — обычный белый канцелярский конверт.
Она вошла, и ее появление было настолько неожиданным и не вписывающимся в общую картину, что разговоры сами собой стихли. Все смотрели на нее с немым вопросом.
Дима опустил телефон.
— Ты куда это? — спросил он, и в его голосе прозвучало скорее раздражение, чем удивление. — Садись, сейчас куранты бить начнутся.
Алиса проигнорировала его. Ее взгляд был холодным и спокойным. Она медленно прошла к столу и положила конверт прямо на тарелку с холодцом, рядом с бутылкой шампанского.
— Что это? — насупилась Галина Ивановна. — Еще один салат? Открывай давай.
— Нет, — тихо, но очень четко произнесла Алиса. Ее голос прозвучал звенящей тишиной после общего гама. Все замерли. — Это не салат.
Она повернулась к Диме, и ее взгляд приковал его к месту.
— Поздравляю вас всех с наступающим Новым годом, — сказала она, и в этих словах не было ни капли тепла. — В конверте — мой новогодний подарок тебе, Дима. Заявление о расторжении брака. Подпишешь его после праздников, когда протрезвеешь.
В гостиной повисла абсолютная, оглушительная тишина. Было слышно, как по телевизору ведущий говорит о чем-то веселом.
Лицо Димы побелело, потом медленно начало багроветь.
— Ты с ума сошла? — прохрипел он, вставая. — Какой развод? Садись за стол, не позорься!
— Позор — это сидеть за этим столом, — парировала Алиса, ее голос не дрогнул ни на секунду. — Позор — это то, как вы все здесь со мной обращались. Позор — это считать меня своей бесплатной прислугой без права голоса.
— Алиса, опомнись! — взвизгнула Галина Ивановна. — Какие глупости ты несешь в такой момент!
— Ваш «момент» для меня закончился, Галина Ивановна. Ключи от квартиры, — она достала связку из кармана пиджака и положила ее на стол рядом с конвертом, — оставлю в двери, когда буду уходить. А этот «праздник» — ваш последний в моей жизни. Наслаждайтесь.
Она произнесла это последнее слово с ледяной, убийственной вежливостью. Затем ее взгляд снова вернулся к Диме, который стоял, не в силах вымолвить ни слова, с лицом, искаженным яростью и непониманием.
— Ваша еда, — Алиса медленно провела рукой над столом, уставленным тарелками, — стоит у меня в горле. Приятного аппетита.
Она развернулась и твердыми, уверенными шагами направилась к выходу из гостиной. Ее каблуки отстукивали четкий ритм по паркету, словно отсчитывая последние секунды старой жизни.
Словно в замедленной съемке, Алиса делала последние шаги к прихожей. А сзади, из гостиной, на нее обрушился вал звуков, который из оглушительной тишины за долю секунды превратился в нестройный, яростный гвалт.
Первой, как и всегда, взорвалась Галина Ивановна. Она вскочила с такого места, опрокинув свой бокал. Золотистая жидкость разлилась по скатерти, но ей было не до этого.
— Да как ты смеешь! — ее визгливый голос перекрыл все остальные. — Неблагодарная! Мы тебя в семью приняли, как родную, а ты в такой день! В Новый год! Дима, ты слышишь, что твоя «любимая» вытворяет?!
Алиса не оборачивалась. Она спокойно открыла дверцу шкафа в прихожей и достала свое пальто.
— Да ты вообще с ума сошла! — подхватила Ирина, и в ее голосе слышалось не столько возмущение, сколько жадное, сладострастное любопытство. — Испортила всем праздник! Дети, смотрите, какая тетя нехорошая!
Дети, напуганные криками, действительно притихли и смотрели на Алису широкими глазами.
В этот момент Дима, наконец, пришел в себя. Он резко рванулся из-за стола, с такой силой, что его стул с грохотом упал на пол.
— Алиса! Стой! — его голос гремел, полный неподдельной ярости и власти. Он шагнул к ней и схватил ее за локоть, прежде чем она успела надеть пальто. Его пальцы впились в ее руку так больно, что она невольно ахнула. — Ты куда это собралась? Кончай этот цирк! Немедленно садись за стол и извинишься перед всеми!
Он попытался силой развернуть ее к себе. Его лицо, красное и перекошенное, было совсем рядом. От него пахло шампанским и гневом.
И вот тут Алиса остановилась. Она не дернулась, не стала вырываться. Она медленно, очень медленно перевела взгляд с его лица на его руку, сжимающую ее локоть. Ее собственное лицо было абсолютно бесстрастным, маска из льда и камня.
— Дима, — произнесла она тихо, но так, что ее было прекрасно слышно. — Убери свою руку. Не прикасайся ко мне. Больше — никогда.
Ее голос был негромким, но в нем была такая сталь, такая непоколебимая уверенность, что его пальцы сами собой разжались. Он отступил на шаг, пораженный не столько словами, сколько тем, как она это сказала. Он впервые увидел в ее глазах не усталость или обиду, а холодное, бездонное презрение.
— Ты… Ты посмотри на себя! — пытался он вернуть себе преимущество, но в его голосе уже слышалась трещина. — Ты что, одна все это задумала? Без меня? Это же наша семья!
— Это твоя семья, Дима, — парировала Алиса, наконец натягивая пальто. Она делала это медленно, с достоинством, как актриса перед самым важным выходом. — А я в ней была лишь обслуживающим персоналом. И знаешь, что самое отвратительное? — Она взглянула на него поверх плеча, застегивая пуговицы. — Ваша еда. Весь этот холодец, эти салаты… Они стоят у меня в горле. Мне противно от одного воспоминания.
Сзади продолжался хаос. Галина Ивановна рыдала, причитая о «разбитой семье» и «испорченном годе». Ирина пыталась ее успокоить, одновременно бросая в спину Алисе злые комментарии. Николай Петрович что-то бубнил, разводя руками. Дети начали плакать.
Алиса поправила воротник, взяла свою сумку. Она больше не смотрела ни на кого. Ее путь лежал к входной двери.
— Алиса! — снова крикнул Дима, но теперь в его голосе был уже не приказ, а почти что испуг. — Подожди! Давай поговорим!
Но было поздно. Все слова были сказаны. Все роли — сыграны.
Она открыла дверь. С улицы донесся далекий гул праздничного города, смех, хлопушки. В квартиру ворвалась струя холодного зимнего воздуха, пахнущего свободой.
Алиса переступила порог и, не оборачиваясь, захлопнула дверь. Громкий, финальный щелчок замка прозвучал как точка. Точка в их общей истории.
А в квартире остались они: разбитая посуда, недоеденные салаты, плачущие дети, истеричная свекровь и муж, который стоял посреди прихожей и смотрел на запертую дверь, впервые понимая, что только что потерял не кухарку и уборщицу, а женщину. И что это — навсегда.
Глухой удар захлопнувшейся двери отозвался в тишине прихожей, словно выстрел. Он прозвучал громче, чем бой курантов, доносившийся из телевизора. Дима продолжал стоять, уставившись на деревянную панель, за которой только что исчезла его жена. В ушах звенело, а в голове пульсировала одна-единственная мысль: «Она ушла. Она действительно ушла».
Сзади, в гостиной, царил хаос, но до него это доходило как сквозь вату. Галина Ивановна, рыдая, упала лицом на стол.
— Испортила! Всё испортила! — всхлипывала она, размазывая слезы по скатерти. — Весь праздник, весь год! Нарочно выбрала момент! Чтобы побольнее ударить!
Ирина пыталась ее успокоить, но в ее глазах читалось скорее возбуждение от скандала, чем настоящее сочувствие.
— Мама, не переживай ты так! Она просто истеричка! Дима, ну скажи же что-нибудь!
Но Дима не мог сказать ничего. Он медленно повернулся и обвел взглядом комнату. Его глаза зацепились за белую тарелку с дрожащим холодцом, на которую Алиса положила тот самый конверт. Он лежал там, как обвинительный приговор. Рядом болталась связка ключей.
— Папа, а что случилось? — тихо спросил старший племянник, дергая Олега за рукав. — Почему тетя Алиса ушла? А Дед Мороз придет?
Олег лишь мрачно отмахнулся, продолжая смотреть в пол.
Внезапно Галина Ивановна подняла голову. Ее заплаканное лицо исказила новая волна гнева.
— Это ты во всем виноват! — прошипела она, обращаясь к Диме. — Распустил ее! Сидит, на шее сидит, ничего не делает, а еще и претензии строит! Надо было сразу показать, кто в доме хозяин!
Дима молчал. Он смотрел на разлитое шампанское, на салаты, на торт, который Алиса так и не успела попробовать. Он вспомнил, как в прошлом году они вместе украшали торт шоколадной глазурью и смеялись, когда у нее получилась кривая надпись «С Новым годом!». Сейчас этот торт стоял идеальный, красивый и совершенно ненужный.
— Хватит, мама, — тихо сказал он, и его собственный голос показался ему чужим.
— Что — хватит? — вспыхнула Галина Ивановна. — Теперь ты на ее сторону встал? После того как она так с нами поступила? В Новый год!
— Я сказал, хватит! — крикнул Дима, и в гостиной снова наступила тишина, нарушаемая только всхлипываниями матери и приглушенным плачем детей.
Он подошел к столу и взял в руки конверт. Он был невесомым, но в то же время тянул руку к земле тысячей пудов. Он вытащил сложенный лист. «Заявление о расторжении брака...» Дальше он читать не стал. Его взгляд упал на ключи. Их было несколько: от квартиры, от машины, маленький ключик от ее ящика в комоде.
Он понял, что это не театральный жест. Это было рассчитанное, хладнокровное действие. Она все продумала.
— Папа, я есть хочу, — запищал младший ребенок, тыча пальцем в торт.
— Не сейчас! — отрезала Ирина. — Видишь, у взрослых разговор.
Разговор. Какой еще разговор? Все было кончено. Слова, которые он не сказал. Помощь, которую не предложил. Защиту, которую не обеспечил. Теперь ему оставалось лишь разбирать обломки.
Он опустился на стул, тот самый, что упал от его резкого движения. Телевизор бубнил что-то бодрое и веселое, ведущие смеялись. Было пять минут первого. Наступил Новый год.
Но в этой квартире праздника не было. Была только тяжелая, гнетущая тишина, пахнущая слезами, недоеденной едой и распавшейся жизнью. Дима сидел, сжимая в руке конверт, и понимал, что потерял не просто жену. Он потерял уважение. Он потерял доверие. И самое главное — он навсегда потерял право называть этот дом своим.