Оранжевый октябрь медленно угасал за окном, засыпая город рыжими листьями и первым колючим холодом. Алина стояла на кухне, прислушиваясь к скрипу тормозов во дворе. Каждый звук заставлял ее вздрагивать и подбегать к окну. Сегодня должен был приехать ее отец, и в багажнике его старенькой, видавшей виды иномарки лежало настоящее сокровище — посылка из дома.
Не просто коробка с продуктами, а целый кусок родительского тепла, тщательно упакованный в банки, пакеты и вакуумные конверты. Мамины руки, пахнущие укропом и чесноком, папина усталая улыбка после того, как он заносил тяжелый мешок с картошкой в квартиру — вот что это было на самом деле. Целый год они с Денисом должны были есть свою, «городскую» еду, безвкусную и бездушную, купленную в супермаркете. Но сегодня этот год заканчивался.
— Денис, кажется, это они! — крикнула она в сторону гостиной.
В ответ донеслось невнятное мычание. Муж сидел, уткнувшись в экран смартфона, его пальцы быстро скользили по стеклу. Он был полностью поглощен какой-то игрой или перепиской.
Алина вздохнула и снова прильнула к стеклу. И вот она, родная машина, заляпанная грязью с деревенских дорог, медленно подъехала к подъезду. Сердце ее забилось чаще. Она, не надевая куртку, выскочила в подъезд и помчалась вниз по лестнице.
Дверца машины открылась, и на холодный воздух пахнуло родным и знакомым — сладковатым запахом яблок, соленых огурцов и бензина.
— Доченька! — из машины вышла ее мама, Валентина Сергеевна, и крепко, по-матерински, обняла Алину, похлопывая ее по спине. — Натерпелась, наверное, без наших припасов?
— Еще как, мам! — Алина засмеялась, и от этого смеха у нее навернулись слезы.
Из-за руля вышел отец, Николай Петрович, могучий и молчаливый. Его лицо, обветренное и покрытое сеточкой морщин, расплылось в широкой улыбке.
— Ну, принимай груз, командир, — сказал он, открывая багажник.
Багажник был забит под завязку. Два огромных мешка — с картошкой и луком. Несколько коробок, из которых доносилось звяканье стеклянных банок. Большой вакуумный пакет с домашней колбасой и салом, еще один — с замороженными куриными тушками. Алина смотрела на это богатство и чувствовала себя так, будто ей подарили все золото мира.
— Пап, давай я тебе помогу, — предложила она, пытаясь приподнять один из мешков.
— Отстань, дочка, не женское это дело, — мягко отстранил он ее. — Где твой-то богатырь? Пусть поможет, тяжелое же.
Как будто по сигналу, из подъезда вышел Денис. Он был в домашних трениках и футболке, на ногах — шлепанцы. На лице — выражение легкой досады, будто его оторвали от самого важного дела в мире.
— Ну, приехали? — произнес он, подходя к машине и заглядывая в багажник без особого энтузиазма. — Ого, картохи на всю зиму. Теперь у нас дома склад сельхозпродукции будет.
— Здорово, зять, — кивнул Николай Петрович. — Подставляй руки, поможешь мешок донести.
Денис неохотно оторвал взгляд от телефона, который он держал в руке, и неуклюже ухватился за грубый полипропиленовый мешок.
— Тяжелый, блин, — проворчал он под нос.
Алину покоробило. Ей стало стыдно за него, за его нежелание помочь, за эту показную неловкость. Она бросилась помогать отцу с коробками, полными банок с огурцами, помидорами, малиновым вареньем.
— Это тебе, дочка, на зиму, — говорила мама, пока они несли все это добро в лифт. — Смотри, какая у тебя косточка торчит. В городе вы совсем есть разучились, одни эти ваши дошираки.
— Мам, ну что ты, — отмахивалась Алина, но внутри ей было приятно.
Они занесли все в квартиру и сложили посреди прихожей. На небольшой площади образовалась целая гора даров природы. Воздух в квартире сразу наполнился особенным, домашним запахом — земли, специй, деревенского подвала.
Николай Петровин вытер пот со лба и сел на табуретку в прихожей, чтобы перевести дух. Валентина Сергеевна сразу пошла на кухню, чтобы поставить чайник.
— Ну что, как дела? Как работа? — спросил отец, обращаясь к Денису.
— Да нормально все, — отмахнулся тот, уже снова уставившись в телефон. — Работаем потихоньку.
Возникла неловкая пауза. Алина засуетилась.
— Пап, мам, оставайтесь ужинать! Я сейчас колбаски отрежу, картошечку пожарю с грибочками маринованными!
— Нет, дочка, нам надо назад торопиться, — покачал головой отец. — До темноты надо успеть, да и корову доить пора.
Они выпили по чашке чая на скорую руку. Общение не клеилось. Денис сидел молча, лишь изредка бросая короткие реплики. Алина чувствовала, как с каждой минутой натянутость в воздухе росла. Наконец, родители поднялись.
— Ну, будьте здоровы, — обнял ее отец на прощание крепко, по-мужски. — Звони, если что.
— Береги себя, доченька, — прошептала мама на ухо, гладя ее по волосам. — Не давай себя в обиду.
Алина стояла в дверях и махала им, пока лифт не закрылся. Потом медленно вернулась в квартиру. Гора в прихожей казалась ей символом заботы и любви. Она с энтузиазмом принялась раскладывать все по полкам и шкафам. Картошку и лук — в кладовку, на специально отведенный стеллаж. Банки — тоже туда, аккуратными рядами. Колбасу и сало — в холодильник, в морозилку — курицу.
Денис наблюдал за этим, прислонившись к косяку двери на кухню.
— Ну и зачем столько? Мы же вдвоем все это не съедим. Половина пропадет.
— Ничего не пропадет! — огрызнулась Алина. — Это на всю зиму! Это мамина забота, ты не понимаешь?
— Понимаю, понимаю, — вздохнул он. — Просто сейчас столько денег на еду уходит, а тут еще эту гору разгребать.
Он не понимал. И не пытался. Для него это была просто еда. Для нее — акт любви.
Вечером, когда Алина, почти физически ощущая тепло родительского дома, засыпала, раздался резкий звонок мобильного. Денис взял трубку.
— А, мам, привет... Да, нормально... Приехали... Привезли, конечно, целый вагон... — он фыркнул. — Ага... Завтра? С утра? Ну да, я дома. По делам? Понятно. Ладно, заезжайте.
Он положил трубку.
— Кто это? — сонно спросила Алина.
— Мои. Заедут завтра утром, по делам рядом будут.
В его голосе не прозвучало ни капли тревоги. Но у Алины внутри вдруг похолодело. Свекровь. Галина Ивановна. Она всегда приходила, как ревизор, и ее визиты редко обходились без маленьких скандалов или больших обид.
Алина перевернулась на другой бок и закрыла глаза, пытаясь поймать ускользающее чувство тепла и покоя. Но его уже не было. Его вытеснила тревога, тихая и неприятная, как сквозняк из щели под дверью.
Утро началось с тревожного звона в дверь, резкого и нетерпеливого, будто кто-то не звонил, а долбил в дверную плиту кулаком. Алина, еще не до конца проснувшись, накинула халат и пошла открывать. В сером свете подъезда на пороге стояли ее свекровь, Галина Ивановна, и свекор, Виктор Семенович. Галина Ивановна, женщина плотного телосложения с короткой стрижкой и цепким взглядом, уже с порога начала снимать пальто, не дожидаясь приглашения.
— Ну, мы на минутку, по пути в мебельный, — объявила она, проходя в прихожую и окидывая ее критическим взглядом. — Обувь снимать или так постоять?
— Конечно снимать, — автоматически ответила Алина, чувствуя, как внутри все сжимается.
Виктор Семенович, молчаливый и вечно всем недовольный мужчина, тяжело вздохнул и начал возиться со шнурками своих ботинок.
— Денис где? — спросила Галина Ивановна, уже босиком направляясь вглубь квартиры.
— Спит еще, — сказала Алина, следуя за ней. — Кофе будет?
— Не, кофе не надо, живот потом болит, — отрезала свекровь. Ее путь лежал прямиком на кухню. — У вас тут, наверное, опять бардак после вчерашних разгрузок. Ты уж извини, я по-хозяйски, глазом гляну.
Алина замерла у порога, чувствуя себя чужой в собственной кухне. Галина Ивановна с привычной бесцеремонностью открыла дверцу холодильника и замерла, уставившись на забитые полки.
— О-о-ой! — ее голос прозвучал фальшиво-восторженно. — Разжились-таки на деликатесы! И колбаска домашняя, и сальце... А огурчики-помидорчики! Красота!
Она потянулась внутрь и вынула вакуумный пакет с колбасой, повертела его в руках, оценивая вес и качество.
— Это мне родители привезли, — тихо, но четко сказала Алина, чувствуя, как по спине пробегают мурашки. — На зиму.
— Ну и что, что привезли? — Галина Ивановна повернулась к ней, и ее глаза сузились. — Мы тоже, между прочим, родители. И Дениске нашему тоже хочется домашнего, правильного. Он у меня на работе одной дрянью питается.
В этот момент на кухне, почесывая бок, появился Денис, разбуженный голосами.
— Ма, па, приехали? — он зевнул.
— Сынок, как раз вовремя! — свекровь тут же переключилась на него, размахивая пакетом с колбасой. — Смотри, что твоя теща нам припасла. Это мы у вас попробуем! Дениска, бери пакет получше, этот на раз порвется, мы с собой возьмем. Тебе на работе перекусить, да и папе твоему надо подкрепиться, мы же по делам, не пообедаем нормально.
Сердце Алины упало куда-то в пятки. Она видела, как лицо Дениса стало безразличным, послушным.
— Денис, подожди... — начала она, но голос дрогнул.
Он уже доставал из шкафа большой крепкий пакет с ручками, тот самый, в котором они обычно носили тяжелые покупки из супермаркета.
— Мам, что еще положить? — спросил он, полностью игнорируя Алину.
— Давай вот это сальце, кусочек побольше, Виктор любит. Огурчиков парочку банок, у тещих, наверное, свои есть, еще наделают. А, и вареньица малинового! Это мне, у меня давление скачет, надо сладким чай запивать.
Она командовала, а Денис, как робот-погрузчик, складывал в пакет все, на что указывала ее рука. Алина стояла, прислонясь к косяку, и не могла пошевелиться. Она чувствовала себя невидимкой. Ее слова, ее чувства, труд ее родителей — все это будто растворялось в воздухе перед уверенной хозяйственностью свекрови и покорностью мужа.
В пакет, помимо колбасы и сала, ушли две литровые банки с маринованными огурцами, банка малинового варенья и одна из куриных тушек.
— Ну, вот и хорошо, — удовлетворенно сказала Галина Ивановна, когда Денис завязал пакет. — Не провожайте, мы сами. Вы тут приберитесь, а то мне аж не по себе от такого изобилия, дух захватывает.
Она направилась к выходу, неся свой трофей. Виктор Семенович молча последовал за ней, лишь кивнув на прощание. Денис проводил их до двери, выслушал наставление «одевайся теплее» и закрыл за ними дверь.
Он повернулся к Алине с облегченным видом, будто только что выполнил важную миссию.
— Ну вот, справились. А то мама у меня, если что-то вобьет в голову, потом не отстанет.
Алина смотрела на него, и в ее глазах стояла такая ледяная пустота, что он на мгновение смутился.
— Денис, — ее голос прозвучал тихо, но с невероятным усилием. — Ты только что отдал им половину того, что мне привезли мои родители. Ты вообще это понимаешь?
Он пожал плечами, и его лицо снова стало раздраженным.
— Алина, хватит! Не позорься, это же мои родители! Какая разница, кто это съест? Им понравилось, они порадовались. Ты что, жадная что ли? Из-за каких-то банок с огурцами скандал закатываешь?
Он прошел мимо нее в гостиную, снова доставая телефон. Алина осталась одна на кухне. Она медленно подошла к холодильнику и открыла его. Полки, еще вчера ломившиеся от еды, выглядели сиротливо. На месте аккуратно сложенных пакетов зияли пустоты. Она закрыла дверцу и обернулась, глядя на ту самую кладовку, куда они с таким трудом все складывали. Теперь и там был провал.
Она подошла к столу и взяла в руки одну оставшуюся банку с огурцами. Стекло было холодным. Внутри, в мутноватом рассоле, лежали ровные, упругие огурчики, которые ее мама с такой любовью отбирала, мыла и укладывала, добавляя листья смородины и зонтики укропа. Она представляла ее руки, уставшие, в мелких морщинках. И теперь часть этих рук, часть этой любви и заботы лежала в пакете у Галины Ивановны, которая назвала все это просто «попробуем».
Это была не еда. Это было пренебрежение. И самое страшное было в том, что ее собственный муж был на стороне тех, кто это пренебрежение проявлял.
Дверь закрылась, и в квартире воцарилась оглушительная тишина. Она была тяжелой, густой, как вата, и Алине казалось, что она вот-вот задохнется. Она продолжала стоять на кухне, сжимая в руке холодную банку с огурцами, пока пальцы не задеревенели от холода.
Она медленно, будто на автомате, поставила банку на стол. Потом подошла к холодильнику и снова открыла его. Ее взгляд скользнул по полупустым полкам. Раньше здесь лежал большой вакуумный пакет с колбасой, который пахнет тмином и чесноком, точно так же, как на маминой кухне в деревне. Теперь его не было. На его месте осталась лишь небольшая лужица от подтаявшего льда.
Она закрыла дверцу и увидела свое отражение в глянцевой поверхности. Бледное лицо, огромные глаза, в которых стояла непролитая слеза. И глубоко внутри, под слоем онемения, начало закипать что-то горячее и уродливое.
Она резко развернулась и прошла в гостиную. Денис полулежал на диване, уткнувшись в телефон. На его лице играла легкая улыбка — он смотрел смешной ролик. Этот простой, бытовой жест показался Алине верхом цинизма. Ее мир только что рухнул, а он — улыбался.
Она прошла мимо, не сказав ни слова, и заперлась в спальне. Спина упиралась в твердую поверхность двери, и только теперь она позволила себе дрожать. Сначала это была легкая дрожь в коленях, потом ее стало трясти всем телом, как в лихорадке. Она схватила подушку, прижала ее к лицу и закричала — беззвучно, до хрипоты в горле, до боли в легких. Крик отчаяния и беспомощной ярости, который никто не услышал.
Когда дрожь прошла, ее сменила леденящая пустота. Она села на кровать и уставилась в стену. Мысли крутились вокруг одного и того же, как заезженная пластинка.
«Они забрали это. Они просто пришли и забрали. А он… он им помог. Он упаковывал. Он даже не посмотрел на меня».
Это было не просто мясо в пакете. Это были мамины руки, которые целый день месили фарш, добавляли специи, набивали кишки. Это был папин труд — уход за свиньей, которую он растил не на продажу, а для семьи, для своей дочки в городе. Каждый огурец в той банке — это была ее мамина спина, согнувшаяся над грядкой, ее забота о том, чтобы у дочки было самое лучшее. А они забрали это, как дань. Как нечто само собой разумеющееся. И ее собственный муж был в их стане. Он был не с ней, а с ними.
Ее от этих мыслей начало тошнить. Она встала и подошла к окну. За стеклом шел мелкий, противный дождь. Город был серым и безразличным.
В кармане халата завибрировал телефон. Алина посмотрела на экран — «Мама». Сердце упало. Она сглотнула ком в горле, сделала глубокий вдох, пытаясь придать голосу нормальности.
— Алло, мам, — голос прозвучал хрипло.
— Доченька, ты чего это? Простудилась? — чуткий слух матери уловил неладное сразу.
— Нет, все хорошо, просто спала еще, — соврала Алина, сжимая телефон так, что пальцы побелели.
— А мы доехали хорошо, корову подоили, все у нас тут. Ну как, распаковала все? Колбасу-то в холодильник положила, не в морозилку, а то вкус теряется.
— Да, мам, конечно, все сделала, — голос снова подвел ее, дрогнув на последнем слове.
— Алина, что случилось? — тревога в голосе Валентины Сергеевны возросла. — Ты плачешь?
— Нет, что ты, мам, просто горло першит, — она сжала веки, пытаясь остановить предательские слезы. — Спасибо вам огромное за все... Правда. Вы не представляете, как это для меня важно.
— Да что ты, дочка, это же ерунда, лишь бы вам с Денисом хорошо было, — смягчилась мать, но в ее тоне все еще звучало беспокойство. — Вы там не голодайте. Ладно, не буду отвлекать, выздоравливай.
Алина бросила телефон на кровать, как раскаленный уголь. Давить в себе эту боль, эту ярость стало невыносимо. Она вышла из спальни. Денис все так же лежал на диване, лишь немного поменяв позу.
— Денис, нам нужно поговорить, — сказала она тихо, останавливаясь посреди гостиной.
— Опять? — он с раздражением оторвался от экрана. — Опять про эти твои огурцы? Да отстань ты, Алина, серьезно. Нашел из-за чего нервотрепку закатывать.
— Это не про огурцы! — голос ее сорвался, и она почти крикнула. — Это про то, что ты не видишь ничего вокруг! Это труд моих родителей! Это их любовь! А ты и твоя мамаша отнеслись к этому, как к бесплатной раздаче у метро!
Он сел, и его лицо исказила гримаса злости.
— Хватит нести этот бред! Какая любовь? Это просто еда! Мама обрадовалась, взяла немного, и я рад, что мог ее порадовать! А ты ведешь себя как избалованная эгоистка! Не могу я слушать эти истерики!
Он встал, прошел на кухню и с грохотом поставил чайник. Разговор был окончен. Он ее не слышал. Он не хотел слышать.
Алина медленно повернулась и пошла обратно в спальню. Она снова закрыла дверь, но теперь уже не для крика, а для того, чтобы отгородиться. От него, от его равнодушия, от всей этой несправедливости.
Она села на пол, прислонившись спиной к кровати, и обхватила колени руками. Внутри нее что-то сломалось. Окончательно и бесповоротно. Ярость утихла, оставив после себя тяжелое, холодное, как речной камень, чувство. Она смотрела в одну точку, и в голове у нее пронеслась ясная, четкая мысль.
«Все. Больше ничего нет».
Не было ни любви, ни уважения, ни даже простого человеческого союза. Была она, и были они. И муж был по ту сторону баррикады. И эта баррикада проходила через центр их собственной квартиры, разделяя пополам не только пространство, но и всю их дальнейшую жизнь.
Тишина, установившаяся в квартире на следующее утро, была иного свойства. Она не была пустой или неловкой. Она была тяжелой, намеренной, словно стены были выложены свинцом. Алина проснулась первой. Она осторожно выбралась из постели, стараясь не потревожить спящего Дениса, и вышла из спальни, тихо прикрыв за собой дверь.
Она действовала медленно, обдуманно, как полководец, готовящийся к долгой осаде. На кухне она поставила чайник только на одну порцию. Достала из шкафа свою кружку, одинокую и забытую на полке. Когда вода закипела, она заварила себе чай и села у окна, глядя на просыпающийся город. В голове у нее был четкий, холодный план.
Денис вышел на кухню около десяти, помятый и сонный. Он потянулся к шкафу за своей любимой синей кружкой.
—А где моя? — удивленно пробурчал он, роясь на полке.
—Вымыта и стоит на месте, — равнодушно ответила Алина, не отрывая взгляда от окна.
Он нашел кружку,потом открыл холодильник в поисках завтрака.
—А яичницу будешь делать?
—Нет, — ее голос был ровным, как стена. — Я уже позавтракала. Готовь себе сам.
Он на несколько секунд замер с открытой дверцей холодильника, затем пожал плечами, достал яйца и принялся их жарить. Воздух наполнился запахом еды, но для Алины этот запах был чужим. Она допила чай, помыла кружку и ушла в зал, принявшись за уборку. Она аккуратно сложила только свои вещи, протерла пыль, пропылесосила ковер. Его футболку, брошенную на стуле, она не тронула. Его крошки от вчерашнего печенья на столе — тоже.
Денис сначала не придал значения этим мелочам. Но к вечеру холод стал проникать под кожу. Он пытался завести разговор, рассказать что-то смешное с работы. Алина отвечала односложно: «да», «нет», «понятно». Ее взгляд скользил мимо него, будто он был невидимкой. Она приготовила ужин — порцию гречки с куриной грудкой, ровно на один прием пищи для себя. На его вопрос: «А мне?» — она лишь подняла на него удивленные глаза.
—Я не знала, что ты будешь ужинать дома. Ты же обычно что-то себе заказываешь.
На третий день осады Денис начал злиться. Он громко хлопал дверьми, ворчал себе под нос. Он пытался спровоцировать ее на скандал, потому что скандал — это хоть какая-то эмоция, это диалог. Но Алина оставалась непробиваемой. Ее молчание было не обидным, а оскорбительным. Оно говорило: «Ты для меня больше не существуешь».
Вечером он не выдержал. Он зашел в спальню, где она читала книгу, и встал посреди комнаты, широко расставив руки.
—Хватит этого дурацкого спектакля, Алина! Сколько можно дуться? Из-за какой-то колбасы и пары банок! Да надоело уже!
Она медленно опустила книгу и посмотрела на него. В ее глазах не было ни злости, ни обиды. Лишь ледяное, безразличное спокойствие.
—Я не дуюсь, Денис. Я просто перестала быть твоей служанкой, поварихой и прачкой. У нас, как я поняла, партнерские отношения. Вот и партнерствуй. Сам.
— Да что не так-то? — его голос сорвался на крик. — Маме понравились твои соленья, я ей еще пару банок отнесу! Она просила!
Алина отложила книгу, встала и подошла к нему вплотную. Она смотрела ему прямо в глаза, и он невольно отступил на шаг под давлением ее взгляда.
—Только попробуй, — произнесла она тихо, но так, что каждое слово врезалось в память, как ножом по кости. — Только попробуй тронуть то, что мне привезли мои родители. Это перейдет ту грань, из которой нет возврата. Запомни.
Она повернулась и снова уткнулась в книгу, закончив разговор. Денис простоял еще несколько секунд, пытаясь найти что-то сказать, но в голову не приходило ничего, кроме злых, бессильных ругательств. Он вышел, хлопнув дверью.
Наступила неделя такого сосуществования. Два корабля в одном доме, разделенные океаном молчания. Алина вела свой бюджет, откладывая деньги на карту, к которой у Дениса не было доступа. Она забирала свою почту первой. Она жила своей, параллельной жизнью.
И вот в пятницу вечером, пока Денис принимал душ, его телефон, оставленный на диване, завибрировал от очередного уведомления. Алина проходила мимо. Она уже сделала несколько шагов мимо, но какое-то шестое чувство заставило ее остановиться. Она обернулась. Экран телефона все еще был освещен. Это было смс-уведомление от банка.
Она знала, что не должна этого делать. Но ее рука сама потянулась к аппарату. Она взяла его. Сообщение было стандартным: «Списание 30 000 рублей. Баланс: …»
Тридцать тысяч. Сердце ее на мгновение замерло. Он ничего не говорил о крупных тратах. Ни о новой технике, ни об одежде. Она скользнула пальцем по экрану, чтобы разблокировать. Пин-код он не менял — его день рождения. Преступная беспечность.
Она открыла историю операций. И нашла. Перевод. Тридцать тысяч рублей. Получатель — Галина Ивановна С. Комментарий: «На нужную вещь».
Алина медленно опустила телефон на диван, точно так, как он и лежал. Она отошла на середину комнаты и стояла совершенно неподвижно. В ушах стоял звон. Продукты были лишь началом, пробным шаром. Теперь была и крупная сумма. Их общие деньги, которые они откладывали на отпуск. Вернее, которые откладывала она, экономя на каждой мелочи, пока он считал, что деньги берутся из ниоткуда.
Она подняла голову и посмотрела на дверь в ванную, откуда доносился шум воды. И поняла, что та самая грань, о которой она говорила, только что была перейдена. Не им. Ею. Потому что сейчас, в этой оглушительной тишине, внутри нее что-то окончательно и бесповоротно сломалось. И вместо боли пришла странная, почти пугающая ясность.
Эта ясность не отпускала ее всю ночь. Алина лежала рядом с Денисом, притворяясь спящей, и чувствовала, как внутри нее зреет что-то твердое и неумолимое, как лед на реке перед ледоходом. Тридцать тысяч. «На нужную вещь». Какая вещь могла быть настолько нужной его матери, что он даже не счел необходимым посоветоваться с женой? Ощущение предательства было настолько острым, физическим, что у нее сводило желудок.
На следующее утро, в субботу, она встала на рассвете. Денис еще спал, разметавшись по постели. Она молча собрала небольшую сумку — телефон, кошелек, документы. Оделась тепло, не глядя на него. Ей нужно было домой. Только там, в стенах родительского дома, где пахло хлебом и яблоками, а не ложью и равнодушием, она могла найти точку опоры.
Дорога в деревню показалась бесконечной. Она сидела в электричке, уставившись в мутное от грязи и дождя окно, и не могла выкинуть из головы цифру. Тридцать тысяч. Их общих, кровных тридцати тысяч.
Машину родителей она увидела еще на подъезде к дому. Старая иномарка стояла у калитки, и это почему-то вызвало у нее новый приступ боли. Ее отец, Николай Петрович, никогда не жаловался, но она знала, сколько сил и здоровья ушло на то, чтобы собрать для нее тот самый «груз». А Денис и его мать распоряжались плодами этого труда и этими деньгами так, будто это была какая-то мелкая разменная монета.
Она вошла в дом без стука. В прихожей пахло щами и свежим хлебом. Из кухни доносились голоса. Валентина Сергеевна что-то рассказывала, а Николай Петрович, по своему обыкновению, в основном молчал.
— Мама, папа, — голос Алины прозвучал хрипло и неестественно громко.
Оба замолчали и обернулись. Увидев ее бледное, исхудавшее лицо и огромные глаза, Валентина Сергеевна сразу поднялась с табуретки.
—Доченька! Что случилось? Ты больна?
Алина покачала головой. Она подошла к столу и опустилась на стул, сгорбившись, как будто неся на плечах невидимый груз. Слезы, которые она так старательно сдерживала все эти дни, наконец хлынули ручьем, беззвучно, но неудержимо.
— Он… Они… — она пыталась говорить, но слова сбивались в комок, застревая в горле.
Отец молча пододвинул ей стакан воды. Его молчание было не равнодушным, а сосредоточенным, тяжелым. Алина сделала несколько глотков, вытерла лицо ладонями и, задыхаясь, начала рассказывать. Все, с самого начала. Как приехала свекровь, как осматривала холодильник «хозяйским глазком», как командовала, что брать. Как Денис молча, послушно упаковывал в пакет колбасу, сало, огурцы, варенье. Ее тихие попытки возразить, которые он назвал «позором». Ее последующие дни молчания, которые он счел истерикой. И наконец, смс от банка. Перевод. Тридцать тысяч. «На нужную вещь».
Она говорила долго, срываясь, и снова находя силы продолжать. Когда она закончила, в кухне повисла гробовая тишина. Было слышно, как за окном каркает ворона.
Валентина Сергеевна первая нарушила молчание. Она тихо заплакала, вытирая слезы краем фартука.
—Господи, доченька… Родная моя… А я-то думала, у вас все хорошо… — ее голос дрожал от обиды и бессилия. — Мы же для вас… Мы же старались… Это ж наш труд, наши руки…
Но главная перемена произошла с Николаем Петровичем. Его всегда спокойное, немного усталое лицо медленно застывало, превращаясь в каменную маску. Он не плакал, не кричал. Он сидел неподвижно, сжав свои крупные, натруженные кулаки так, что костяшки побелели. Его взгляд, обычно добрый и немного уставший, стал тяжелым, как свинец. Он смотрел куда-то в одну точку на столе, но видел, похоже, не ее.
Когда голос его жены смолк, он медленно поднял голову и посмотрел на дочь. Его голос, когда он заговорил, был тихим, низким и невероятно твердым. В нем не было ни капли привычной мягкости.
— Так, — произнес он, отчеканивая каждое слово. — Значит, мой труд, моя картошка, которую я с любовью растил, мое сало, моя колбаса — это ерунда для его семьи? Это просто вещи, которые можно вот так, взять и унести в пакете?
Он сделал паузу, и в его глазах вспыхнул холодный огонь.
—А твое счастье, дочь… Твое спокойствие… Твое слово в собственном доме… Это для них тоже ерунда?
Он отодвинул стул. Скрип ножек о пол прозвучал как выстрел.
—Хорошо. Очень хорошо. Пускай. Но есть вещи, которые ерундой не назовешь. Запомни, Алина. Больше он в мой дом не ногой. Пока я жив, он здесь не появится. Это мое слово.
Он вышел из кухни, и через секунду до них донесся глухой хлопок входной двери. Он вышел на улицу, чтобы остыть, чтобы не сломать в гневе что-нибудь в доме.
Алина сидела, обняв плачущую мать, и смотрела в пустой дверной проем. Она ждала сочувствия, жалости, но не ожидала такой суровой, отцовской ярости. И впервые за многие дни она почувствовала не боль и унижение, а что-то другое. Что-то твердое и надежное у нее за спиной. Опора. Та самая, которую она потеряла в лице мужа.
Она не знала, что будет дальше. Но она поняла, что больше не одна в этой войне. И это придавало ей сил, которых совсем не оставалось всего пару часов назад.
Возвращаться в город ей пришлось на такси. Отец настоял, молча сунув в руку купюры. Он так и не сказал больше ни слова, только крепко, почти до боли, обнял ее перед отъездом, и в этом объятии было все — и ярость, и защита, и обещание, что он за спиной. Мама, все еще красная от слез, нагрузила ее новыми банками варенья и медом, словно пытаясь компенсировать ту потерю, залечить ту рану.
Ключ повернулся в замке с тихим щелчком. В квартире пахло пиццей, которую Денис, видимо, заказывал на обед. Он сидел в гостиной, смотрел телевизор, и на его лице не было ни тени беспокойства. Увидев ее, он лишь кивнул в сторону прихожей.
— А я уж думал, ты к своим сбежала насовсем, — произнес он с легкой насмешкой в голосе.
Алина медленно сняла пальто, повесила его на вешалку, поставила сумку с гостинцами на пол. Она чувствовала себя не живым человеком, а сжатой до предела пружиной. Она подошла к дивану и встала между ним и телевизором.
— Нам нужно поговорить. Сейчас. Серьезно, — сказала она. Голос был ровным, но в нем стояла сталь.
Денис с раздражением щелкнул пультом, выключая телевизор.
—Опять? Сколько можно? Концерт окончен, Алина! Надоело!
— Нет, не окончен, — она скрестила руки на груди. — Только начался. И начнем мы с твоих родителей. С того, как твоя мать пришла в мой дом и обобрала меня, как мародер.
— В НАШ дом! — поправил он, поднимаясь с дивана. Его лицо начало краснеть. — И хватит нести этот бред! Она ничего не обобрала! Она взяла немного еды! Это же семья!
— Семья? — Алина горько рассмеялась. — Семья не приходит без спроса и не выгребает из холодильника все, что ей приглянулось! Семья уважает труд друг друга! Мои родители вложили в эти продукты душу, а твоя мать увидела в них бесплатную раздачу! И ты ей в этом помог!
— Да они мне жизнь отдали! — закричал Денис, теряя остатки самообладания. — А твои? Что они мне дали? Картошку? Я им что, должен теперь за нее всю жизнь кланяться?
— Речь не о картошке! — ее голос тоже сорвался на крик, и это был крик годами копившегося отчаяния. — Речь о том, что в этом браке я и моя семья для тебя всегда на последнем месте! Ты готов унизить меня, унизить моих родителей, лишь бы твоя мамочка была довольна! Она тебе жизнь отдала, а мои родители мне ее обеспечивали! Их продукты — это часть их жизни в нашем доме! А вы ее украли! Ты украл!
— Какая же ты мелочная! — он плюхнулся на диван и с отвращением посмотрел на нее. — Из-за каких-то банок! Из-за колбасы! Я не могу это больше слушать!
— А я не могу больше это терпеть! — Алина подошла к нему вплотную. — И мы еще не закончили. Мы не закончили с тридцатью тысячами рублей. Нашими деньгами. Которые ты перевел своей матери. Без моего ведома. На какую такую «нужную вещь»?
Денис смутился. Он отвел взгляд, его уверенность на мгновение дрогнула.
—Это не твое дело. Маме нужно было, я помог. Мы же семья, я не могу отказать.
— Семья? — она повторила это слово с такой ядовитой иронией, что он вздрогнул. — А я для тебя кто? Я — твоя семья? Или я просто соседка по квартире, которая готовит, стирает и молча сносит, когда у нее из-под носа воруют? Когда у нее из общего бюджета исчезают деньги?
— Это мои деньги тоже! — зарычал он. — Я их зарабатываю!
— А я нет? — ее вопрос повис в воздухе. — Или моя зарплата — это так, мелочь на подарки мне же? А твоя — это серьезные деньги? Мы все складывали в общий котел, Денис! Или ты забыл?
Он вскочил, его лицо исказила злоба. Он был загнан в угол, и ему оставалось только атаковать.
—Хватит! Надоели твои упреки, твои истерики! Ты сама все испортила! Из-за тебя теперь у меня с твоим отцом конфликт! Он мне сегодня трубку бросил!
— И правильно сделал! — выдохнула она. — Он просто показал тебе то, что я вижу уже давно. Что ты — не муж. Ты — мамин сыночек, который в сорок лет боится сказать своей матери «нет». Который ради ее похлопывания по голове готов растоптать собственную жену!
Эта фраза попала точно в цель. Денис взбесился. Он шагнул к ней, его глаза были полены ненависти. Он был готов на все, лишь бы заткнуть ее, лишь бы заставить замолчать эту правду, которую он так боялся признать даже самому себе.
— Если тебе так не нравится, — прошипел он, и слюна брызнула из его уголков губ, — если тебе так противны я и моя семья, то вали к своим нищим родителям! В свою деревню, к своей картошке! Можешь хоть сейчас собирать свои вещи и сваливать!
Воздух в комнате застыл. Слова, как тяжелые камни, упали на пол и лежали между ними, разделяя их навсегда. Алина не плакала. Не кричала. Она смотрела на этого человека, на его перекошенное злобой лицо, и в ее сердце что-то окончательно перегорело. Погасло.
Она медленно, очень медленно кивнула.
—Хорошо, — тихо сказала она. — Хорошо, Денис. Я поняла.
Она развернулась и пошла в спальню. Не спеша. Ее спина была прямой. Он остался стоять посреди гостиной, тяжело дыша, все еще не понимая, что только что перешел ту самую грань, из которой не было возврата. Ту самую, о которой она его предупреждала.
Она упаковала одну большую дорожную сумку. Только самое необходимое: документы, ноутбук, несколько комплектов одежды, косметичка. Действовала она молча, методично, без единой слезы. Слезы остались там, в гостиной, под обломками тех слов, что он швырнул ей в лицо. «Нищие родители». Эта фраза жгла изнутри, как раскаленный уголь, выжигая последние остатки сомнений и жалости.
Денис не пытался ее остановить. Он сидел в гостиной, уперев локти в колени, и смотрел в пол. Возможно, он уже начал понимать, что натворил, но гордость или глупость не позволяли ему сделать шаг. Алина прошла мимо него с сумкой в руке, поставила ее у выхода, надела пальто.
— Я уезжаю, — сказала она, не глядя на него. — Ключи оставлю в почтовом ящике.
Он ничего не ответил. Она вышла из квартиры, и дверь закрылась с тихим, но окончательным щелчком.
Дорога до родительского дома пролетела в тумане. Она сидела в такси, глядя на мелькающие огни, и не чувствовала ничего. Пустота. Лишь когда машина свернула на знакомую улицу и она увидела в окне светящееся окно их кухни, что-то внутри дрогнуло. Здесь ее ждали. Здесь ее любили.
Дверь открыла мама. Валентина Сергеевна, не спрашивая ни о чем, просто обняла ее и потянула в дом.
— Все, доченька, все. Ты дома.
Николай Петрович сидел за столом. Он молча кивком показал на стул рядом. Алина опустилась, скинула пальто. И только тогда, в безопасности родных стен, она позволила себе рассказать все. Не только про деньги, но и про последний разговор. Про «нищих родителей».
Лицо отца не изменилось. Оно и так было суровым последние дни. Он выслушал до конца, не перебивая. Потом медленно поднялся, прошелся по кухне, остановился у окна.
— Хорошо, — произнес он тем же тихим, стальным тоном, что и в прошлый раз. — Значит, так. Он не только вор, он еще и хам.
Он повернулся к Алине.
— Ты точно решила? Обратного пути нет?
Алина посмотрела на него. В ее глазах не было ни капли сомнения. Только усталость и та самая ледяная ясность.
— Нет, папа. Обратного пути нет.
— Тогда я действую, — сказал Николай Петрович. Он взял свой старый, потрескавшийся кнопочный телефон и твердыми шагами вышел в коридор.
Алина и мать сидели в громком, давящем молчании, прислушиваясь к глухим звукам его голоса из-за двери.
Денис лежал на диване в пустой квартире и пытался загнать себя в злость. «Ну и пусть ушла! Истеричка! Сама виновата!». Но злоба не шла. Вместо нее подкатывала тошнотворная, липкая тревога. Его телефон завибрировал. Незнакомый номер. Он с облегчением отвлекся и ответил.
— Алло?
— Денис, это Николай Петрович, — раздался в трубке ровный, низкий голос, в котором не было ни приветствия, ни эмоций.
Денис сел, сердце его екнуло. Он ожидал крика, ругани. Но эта ледяная calmness была пугающей.
— Здравствуйте, — выдавил он.
— Здравствовать тут нечему, — отрезал тесть. — Я звоню тебе, чтобы прояснить два момента. Чтобы ты понял, с чем имеешь дело.
Он сделал паузу, давая словам улечься.
— Первая ваша ошибка. Вы с матерью украли не у своей дочери. Вы украли у меня. Я покупал корм для свиньи, я ее растил, я забивал, я солил мясо. Моя жена собирала огурцы, солила их. Все, что вы унесли в своем пакете, — это мое личное имущество. Привезенное моей дочери в дар, но на момент вашего визита еще не принятое ею официально, что можно трактовать как оставленное у нее на хранение. Вы же его присвоили.
Денис онемел. Он слышал слова, но не мог их осмыслить. «Имущество... присвоили...»
— Вторая ваша ошибка, — продолжил Николай Петрович тем же мертвым тоном, — вы сделали это при свидетеле. При Алине. То есть имеется потерпевшая, которая может подтвердить факт незаконного изъятия имущества. Гражданский кодекс, статья 158. Мелкое хищение. Я, как законный владелец похищенного, имею полное право подать заявление в полицию. Пусть это и административка, но милая беседа с участковым и штраф в пятькратном размере стоимости вам обеспечены. А стоимость я оценю по рыночным ценам на фермерскую продукцию. Колбаса домашняя — восемьсот рублей за кило, сало — шестьсот, огурцы маринованные...
— Вы с ума сошли?! — наконец вырвалось у Дениса. Голос его дрожал. — Это же семья! Какая полиция?! Какое хищение?!
— Для нас семья — это те, кто уважает труд друг друга, — голос тестя прозвучал как приговор. — Вы себя таковыми не показали. Считайте это уведомлением. И посоветуйся со своей мамашей, готова ли она к такому развитию событий. Или ей проще компенсировать стоимость украденного, чтобы я не пошел с заявлением. Жди повестку.
Раздались короткие гудки.
Денис сидел с телефоном в руке, не в силах пошевелиться. Его мир, состоявший из уверенности, что все можно решить криком или игнорированием, вдруг рухнул. Его тесть, всегда такой спокойный и молчаливый, только что холодно и методично пригрозил ему уголовной статьей. И он, Денис, прекрасно понимал, что это не блеф. Это закон. И они действительно все нарушили.
Через пять минут его телефон снова взорвался звонком. Он посмотрел на экран — «Мама». Его рука дрогнула, когда он подносил трубку к уху.
— Дениска! Что это твоя теща творится?! — в трубке визжал истеричный голос Галины Ивановны. — Мне только что звонила Алина! Она сказала, что ее отец подает на нас в полицию! За те огурцы! Это что, правда?! Ты что там устроил?! Она сказала, что ты ее выгнал! Как ты мог! Ты что, на свою же жену заявление будешь писать?!
Прошла неделя. Семь долгих дней, которые Алина провела в родительском доме, словно в барокамере, где заживали не физические раны, а душевные. Она почти не выходила из своей старой комнаты, читала книги, помогала матери по хозяйству и молчала. Она училась заново дышать воздухом, в котором не было пахнущего пренебрежением дыма от сожженных мостов.
Однажды вечером, когда они втроем пили чай на кухне, за окном остановилась знакомая машина. Из нее вышел Денис. Он выглядел старше своих лет, осунувшийся, с помятым лицом и пустым взглядом. Он медленно подошел к калитке, но не решался войти, словно боялся, что она бьется током.
Николай Петрович, увидев его из окна, тяжело вздохнул и вышел на крыльцо. Он не сказал ни слова, просто стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на зятя. Этого взгляда было достаточно. Денис замер на месте.
— Я к Алине, — глухо произнес он, едва шевеля губами.
— Жди, — коротко бросил тесть и вернулся в дом. — Выходи. Поговорить пришел.
Алина отложила салфетку, встала и, не надевая куртки, вышла во двор. Она остановилась в двух шагах от него, у крыльца. Между ними лежала невидимая, но непреодолимая полоса отчуждения.
Денис не смотрел ей в глаза. Его взгляд блуждал где-то в районе ее подбородка.
—Я... — он сглотнул. — Я принес деньги. Тридцать тысяч. И еще... сколько там за продукты.
Он протянул ей пачку купюр, аккуратно перевязанную банковской лентой. Алина медленно взяла деньги. Не потому, что нуждалась в них, а потому, что это был символ. Символ возврата того, что было украдено.
— Мама... она больше не будет приходить без спроса, — выдавил он из себя следующую фразу, очевидно, заученную. — Она все поняла.
Алина молчала. Она ждала самого главного. Ждала извинений. Осознания.
Он поднял на нее наконец взгляд, и в его глазах она увидела не раскаяние, а страх. Страх перед полицией, перед скандалом, перед тестем. И усталость. Бесконечную усталость.
— Алина, прости... — он произнес это слово тускло, безжизненно, как заученную мантру. — Я был не прав. Я... я не думал, что все так выйдет.
— Как надо было думать, Денис? — ее голос прозвучал тихо в вечернем воздухе. — Когда твоя мама выгребала из моего холодильника все, что ей понравилось? Или когда ты переводил им наши общие деньги? Или когда назвал моих родителей нищими? В какой именно момент тебе надо было подумать?
Он опустил голову, снова уходя в себя.
—Не знаю... Я не хотел... Давай просто вернем все как было.
— Как было? — она горько усмехнулась. — Как было — это когда ты был маленьким мальчиком, а твоя мама решала, что будет в холодильнике у тебя в квартире? Как было — это когда я молчала и терпела, потому что боялась твоего гнева? Нет, Денис. Как было — уже не будет. Никогда.
Он посмотрел на нее с испугом, наконец начав понимать окончательность происходящего.
—Что ты хочешь? Скажи. Я все сделаю.
— Я вернусь, — сказала она четко и ясно. — Но не потому, что простила. Я не простила. Я вернусь, потому что даю нам обоим время. Время понять, сможем ли мы жить в новом формате. Если вообще сможем.
Она сделала шаг вперед, и ее глаза стали твердыми, как сталь.
—Новые правила. Первое. Твоя мать переступает порог нашей квартиры только по моему личному, явному приглашению. Никаких «заскочить на минутку». Никаких ревизий моего холодильника. Никогда.
Второе.Все финансовые вопросы мы решаем вместе. Любой перевод твоим родителям сверх обычных подарков обсуждается со мной. Третье. Ты — муж. А не сынок своей мамы. Наши интересы, наш брак, мое слово — на первом месте. Всегда. Если ты с этим не согласен, скажи сейчас. И мы разойдемся, пока не стало еще хуже.
Денис слушал, и его лицо было бледным. Он видел перед собой не ту мягкую, уступчивую Алину, которую знал все эти годы. Перед ним стояла чужая, сильная женщина, выкованная его же предательством. И он испугался ее. Испугался той ответственности, которую она на него возлагала.
— Я... я согласен, — прошептал он. — Я все буду делать, как ты сказала.
— Хорошо, — кивнула она. — Тогда я вернусь завтра.
Она развернулась и пошла обратно в дом, не оглядываясь. Он простоял еще несколько минут, потом медленно побрел к своей машине и уехал.
На следующее утро Алина вернулась в квартиру. Денис встретил ее почти подобострастно. Он помог донести вещи, налил чай. Он соглашался на все. Но она смотрела на него и не чувствовала ни радости, ни облегчения. Любовь, та самая, горячая и доверчивая, умерла в тот момент, когда он упаковывал в пакет колбасу, которую солила ее мама.
Он соглашался на все. Но она смотрела на него и думала о том, что самые страшные грабежи происходят не с пистолетом у виска, а с молчаливого согласия тех, кто должен был тебя защищать. И продукты, которые забрала свекровь, оказались самой дорогой покупкой в ее жизни. Они стоили ей веры в него. И теперь ей предстояло решить, сможет ли она жить с этим человеком, зная эту цену. И сможет ли он изменить что-то, кроме внешних правил. Сможет ли он стать тем, кто защитит ее, а не предаст в следующий раз.
Пока ответа не было. Была только тяжелая, давящая тишина, в которой двое чужих людей пытались услышать друг друга. И не слышали ничего, кроме гулкого эха собственных ошибок.