Я таксист. Сегодня ко мне сел пассажир, который попросил просто ехать. Куда — не сказал. Через час молчания он произнёс фразу, от которой у меня кровь застыла.
Дождь стучал по крыше «десятки» как отбивная дробь. Десятый час вечера, слякоть, аэропорт «Шереметьево». Заказов — ноль. Я уже собрался сматываться, как в боковое зеркало вплыла фигура.
Он сел на заднее сиденье без единого слова. Не стряхнул капли с тёмного плаща, не поздоровался. Просто захлопнул дверь. В зеркале заднего вида я увидел бледное, абсолютно спокойное лицо мужчины лет сорока. Взгляд был устремлён в никуда.
— Куда едем? — спросил я, включая счётчик.
— Поезжайте, — тихо сказал он. Голос был ровным, без интонаций. — Просто поезжайте. Я скажу.
Я поморщился. Люблю я таких — «тайных миссионеров». Но отказываться от работы в такую погоду было глупо.
— Как скажете. Сначала по Ленинградке?
Он кивнул, не отрывая взгляда от ночного окна, по которому стекали потоки воды. Я тронулся.
Первые двадцать минут мы ехали в полной тишине. Я пару раз пытался завести разговор про дождь, пробки — ноль реакции. Он сидел недвижимо, словно манекен. Всё, что я о нём понял: одежда дорогая, но не новая, на правой руке — простенькое обручальное кольцо, на левой — никаких часов. И еще — от него пахло не парфюмом и не дождём. Пахло холодным металлом и... библиотечной пылью. Странная смесь.
Мы съехали с Ленинградки, петляли по спальным районам. Он молчал.
— Извините, но у меня бак не бездонный, — не выдержал я. — Может, всё-таки адрес?
— На набережную, — отрезал он. — Я скажу, куда свернуть.
Мы выехали к Москве-реке. Дождь усилился, за стеклом был только мокрый мрак и одинокие фонари. Я начал нервничать. В голову лезли сюжеты из криминальной хроники. Вдруг он псих? Вдруг везёт в багажнике что-то незаконное, а я — подставное лицо?
Внезапно он заговорил. Медленно, отчеканивая каждое слово, глядя мне в затылок через зеркало.
— Вы когда-нибудь чувствовали, Андрей (он прочитал моё имя по бейджику), что ваша жизнь — это лифт, который давно застрял между этажами? Вы внутри. Кнопки не работают. И снаружи никто не слышит ваших стуков.
Мурашки побежали по спине.
— Бывало, — сглотнул я. — У всех бывает.
— Нет, — тихо возразил он. — Не у всех. У большинства лифт просто медленно спускается вниз, с остановками «работа», «быт», «сон». А мой... мой остановился ровно год назад. Сегодня.
Я рискнул взглянуть в зеркало. Он смотрел прямо на меня. В его глазах не было безумия. Была ледяная, выжженная пустота. Такая, какая бывает у людей, которые уже всё для себя решили.
— Слушайте, если у вас проблемы... — начал я.
— Сверните здесь, — перебил он. — И остановитесь у парапета.
Я съехал на пустынную дорожку вдоль набережной и затормозил. Кроме нас и ливня, вокруг ни души. Сердце застучало как сумасшедшее.
Пассажир не двигался. Он достал из внутреннего кармана плаща не пистолет, как я уже мысленно представил, а толстый конверт.
— Здесь сто тысяч рублей, Андрей, — сказал он. — За ваше время и... за молчание.
— Что? За какое молчание? Что вы задумали? — мой голос дрогнул.
Он проигнорировал вопрос и положил конверт на сиденье.
— Через пять минут после того, как я уйду, вы позвоните по этому номеру, — он протянул мне визитку. — И скажите только одну фразу: «Он вернулся на место встречи». Больше ничего. Поняли?
Я молча кивнул, пальцы непроизвольно сжали руль. Это был или самый странный, или самый страшный заказ в моей жизни.
Он открыл дверь, и в салон ворвался рёв дождя и ветра. Перед тем как выйти, он обернулся. И впервые за всю поездку на его лице появилось что-то похожее на эмоцию. Глубокую, невыразимую печаль.
— Моя жена умерла год назад. Ровно в этот день и час. Мы познакомились здесь, — он махнул рукой в сторону тёмной воды. — Она любила дождь.
И он вышел. Дверь захлопнулась. Я видел, как его фигура в плаще медленно растворилась в стене ливня, направляясь к парапету.
У меня в голове всё перепуталось. Сто тысяч. «Вернулся на место встречи». Мёртвая жена. Парапет над чёрной рекой. Всё складывалось в ужасающую картину.
«Он решил свести счёты с жизнью. Сейчас прыгнет. А я буду последним, кто его видел. И я буду виноват!»
Инстинкт пересилил страх и жадность. Я выскочил из машины. Хлещущий дождь моментально промочил меня до костей.
— Эй! Стой! — закричал я, бежав по скользкой набережной.
Он уже стоял у чугунных перил, положив на них руки. Он обернулся на мой крик. На его лице не было ни злости, ни удивления. Только усталое спокойствие.
— Уходите, Андрей. Это не ваше дело.
— Ваше дело — мёртвым стать? — выпалил я, подбегая. — Вы думаете, это решение? Это трусость! Ваша жена... она бы этого не хотела!
Он усмехнулся, и это было страшнее любой гримасы.
— Вы ничего не понимаете. Я не собираюсь прыгать.
— Тогда что вы здесь делаете? Зачем все эти театральные жесты? Конверт с деньгами? Загадочные поручения?
Он отвернулся от меня и посмотрел на бурлящую воду.
— Я пришёл... доложить. Отчитаться за год. Сказать, как я справился. Как растил нашу дочь один. Как не сломался на работе. Как каждый вечер читал её любимую книжку Алёнке перед сном. — Его голос впервые дрогнул. — Просто... в нашем лифте стало очень тихо, Андрей. А сегодня... сегодня я просто не смог оставаться в квартиле. Мне нужен был свидетель. Чтобы кто-то знал, что я... что я всё ещё держусь. Хотя и застрял.
От этих слов у меня перехватило дыхание. Я представлял всё что угодно: криминал, шпионаж, психический срыв. Но только не это. Не эту бездну тихого, ежедневного горя, с которым человек живёт уже целый год.
Мы стояли молча несколько минут под проливным дождём, два совершенно чужих мужчины, разделённые пропастью его потери и моей обычной жизни.
— Ладно, — наконец выдохнул я. — Отчитались. И что теперь?
Он повернулся ко мне. Дождь стекал по его лицу, и было невозможно понять, дождь это или слёзы.
— Теперь я поеду домой. Моя дочь спит. У неё завтра утренник в саду, я буду фотографировать её в костюме пчелы.
Он медленно пошёл обратно к машине. Я последовал за ним.
Мы сели. В салоне повисла тяжёлая, но уже не опасная тишина. Он вытер лицо платком.
— Простите за спектакль, — тихо сказал он. — И за испуг. Просто иногда... чтобы не закричать от тишины, нужно проговорить свою историю даже с незнакомцем. Или разыграть для себя маленькую драму, где ты — не просто вдовец, а человек с тайной.
Я завёл двигатель, чтобы включить печку. Он намок сильнее меня.
— А номер телефона на визитке? — спросил я.
— Психотерапевта моего. Я ему и правда должен был сообщить, что был здесь. Это часть моего... плана по выживанию. Но вы выбежали.
Я протянул ему обратно конверт.
— Бесплатно. Сегодня.
Он покачал головой.
— Нет. Договор есть договор. Вы меня выслушали. Вы были тем самым свидетелем. Оставьте. Купите жене цветы. Или просто... будьте сегодня вечером дома. Не на работе. Дома.
Я не стал больше спорить. Отвёз его на тихую, ухоженную улицу в центре. К красивому дому, где в одном из окон горел ночник — наверное, в комнате той самой девочки в костюме пчелы.
— Спасибо, — сказал он, выходя. И исчез в подъезде.
Я сидел ещё минут десять, глядя на тот самый светящийся квадрат окна. Потом достал из кармана мокрую визитку психотерапевта и набрал номер. Ответил спокойный мужской голос.
— Алло?
— Он вернулся на место встречи, — сказал я, как договаривались. И, нарушив инструкцию, добавил: — И доехал до дома. Всё в порядке.
На том конце провода была пауза.
— Спасибо вам, — наконец сказал голос. — Большое человеческое спасибо.
Я положил трубку, завёл машину и поехал. Не на стоянку. Домой. В ту самую квартиру, в тот самый «лифт», который медленно, со скрипом, но всё же ехал. И в котором меня ждали.
А конверт с деньгами я завтра отнесу в тот детский сад. Анонимно. На костюмы для утренников. Пусть там будет хоть на одну пчелу больше.
Иногда самые страшные тайны — не про преступления. Они про боль, которая слишком велика, чтобы поместиться в одном человеке. И тогда она вырывается наружу в виде странного заказа в такси, в виде спектакля для незнакомца. Мы все, в каком-то смысле, водители, которые подбирают на своих задних сиденьях чужое одиночество. И от нашего молчания или одного неверного слова может зависеть, свернёт ли этот пассажир к тёмной воде... или всё-таки поедет домой, к свету в окне и спящей дочке в костюме пчелы.