Мне достались от деда его золотые карманные часы. В детстве, когда я болел, мама доставала эти часы из сафьянового футляра, открывала золотую крышку, и сверкал фарфоровый циферблат, трепетала хрупкая стрелка с крохотным бриллиантом. Открывала другую створку, и множество шелестящих, трепещущих шестерёнок, больших, малых, крохотных пружинок, рычагов дрожали, мерцали, издавали таинственные хрупкие звуки, будто крохотные молоточки били по серебряным наковальням. Это выковывалось время. Это выковывалась история.
Дед, земский врач, практиковавший в землях Войска Донского, доставал из кармана часы, смотрел на циферблат, и в движении по кругу хрупкой золотой стрелки уже таилась Первая мировая война, его смерть в тифозном лазарете, революция, тюремные поезда, громадные стройки, исписанный русскими письменами Рейхстаг, моё рождение, Гагарин. На этом циферблате, лежащем на дедовской ладони, уже был сегодняшний Донбасс, жестокая война и открывшийся в этой войне робкий просвет — мирные переговоры, возможное завершение войны, окончание бедам, крови и слезам.
Переговоры о мире на Украине ведутся одновременно во множестве мест. В них участвуют страны, континенты, высоколобые политики, умудрённые стратеги, хитроумные разведчики. В переговорах нет мелочей, нет пустяков. Наряду с огромными, очевидными темами, о которых без умолку говорят газеты и телевидение, в переговорах присутствует бесчисленное количество ускользающе малых тем, и каждая сулит срыв переговоров или, напротив, обещает их успешное завершение. Переговоры ведутся в мире, в котором все обо всех знают, все от всех зависят, все всех опасаются, все на всех надеются.
Остановить войну на Украине — значит остановить вращение множества колёс и колёсиков, которые раскрутила война и которые работают на войну. Остановка одних колёсиков и убыстрение других — это дело величайшего искусства, величайшего чародейства и колдовства, ибо речь идёт о современной истории, что не опознана, стремится в бесконечно удалённое прошлое, мерцает из будущего. История после заключения мира будет двигаться дальше, в ней будут сохраняться мучительные смертоносные стихии. Мирный процесс на Украине будет обеспечен множеством гарантий, но не обеспечен гарантией, которую даёт человечеству история, гарантией, что даёт человечеству звёздное небо, ибо земная история имеет небесный корень.
Об этой войне напишут книги, её опишут участники и свидетели. Сначала это будут очерки военкоров, от которых отстанет военная цензура. И они в своих дневниках отыщут события, о которых не знали телезрители и читатели газет. Появится "лейтенантская проза", как она появлялась в пору Бондарева и Бакланова — жестокая и беспощадная правда о русской победной воле, которая давалась армии ценой великих жертв и великого стоицизма. Появятся произведения эпические, в которых будут и поле боя, и столичные салоны, и лазареты, полные кровавых бинтов, и джакузи, полные розовой пены. В этих эпических романах мы узнаем о дипломатах, о предателях, о перебежчиках, узнаем о героях, подобных Александру Матросову и Евгению Родионову. Узнаем о полководцах, подобных Жукову и Ватутину. Узнаем о Верховном главнокомандующем, который вёл эту войну на тысячах фронтов, выигрывая её в каждодневных схватках. Быть может, появятся книги об ужасах этой войны, подобные астафьевскому роману "Прокляты и убиты".
И война, завершившись на поле боя, продолжится в литературе, станет откладываться в народной памяти, превращаясь из хроники в миф. Этот миф будет творческим, им будет созидаться русская история в её послевоенный период. Россия, завершив войну, уменьшив скорость и лязг военных конвейеров, распустив по домам усталых солдат и офицеров, займётся собой, извлечёт из войны огромный драгоценный опыт своих неудач, своих одолений, своего неодолимого русского восхождения. Через множество слёз и печалей — к ликованию. Через разрушения и разгром — к победному созиданию. Через множество смертей — к бессмертию. Ибо человек готов добровольно отдать свою жизнь только за бессмертие — бессмертие своего рода, своего народа, бессмертие драгоценной России