Жаркий летний воздух на даче пахнет дымом от мангала и свежескошенной травой. Веселье в разгаре, кто-то смеется, кто-то подливает маринад на шипящее мясо. И вот в этом уютном хаосе мой взгляд упирается в них. Две новенькие, серые скамейки. Такие знакомые. Такие родные.
Я поворачиваюсь к другу, который поджаривает хлеб.
— Откуда у вас эти? — спрашиваю я, хотя ответ уже вертится где-то под сердцем, холодный и тяжелый.
— Да это батя, — машет он рукой, — с дружками своими привез.
Как будто это самое естественное дело в мире — привезти на дачу скамейки. В это же время к нам подходит его отец, Владимир, мужчина с обветренным лицом и уставшими глазами. Он слышал, что речь о нем.
— Ну что, ребятки, отдыхаете? — хрипло улыбается он.
Я не выдерживаю. Во мне что-то щелкает.
— Владимир Петрович, а эти скамейки… они ведь из старого сквера? Из тех, что украли?
Он не смущается. Напротив, его лицо расплывается в ухмылке, полной какой-то горькой торжественности.
— Гы, мы с друганами на газели приехали, погрузили и сюда привезли. А че, добру-то пропадать?
«Добро». Это «добро» должно было преобразить наш район. Все мы помним эту новость в местной группе: наконец-то займутся заброшенным сквером между хрущевками. Завезли горы песка, паллеты с тротуарной плиткой, бордюры. И два десятка таких вот, серых, кованых скамеек. Мечтали о зеленом уголке, где можно будет посидеть с детьми, пока те катаются на единственных уцелевших качелях.
Хватило буквально двух дней. И мы увидели это. Пустота. Словно саранча прошла. Из двадцати скамеек на месте осталось три, да и те были изувечены. Горы песка превратились в жалкие холмики – видимо, брали кто сколько унесет. А аккуратные штабеля брусчатки теперь напоминали кривые детские куличики – растащили на гаражи и садовые дорожки. Мечта о сквере умерла, не успев родиться. И вот ее труп, в виде двух скамеек, стоит передо мной на этом богатом дачном участке.
— Но вы же их украли, — говорю я уже тише, почти шепотом.
И тут его будто подменяют. Ухмылка слетает, глаза становятся жесткими.
— Я не украл! — отрезает он. — Я свое взял! Я за эти скамейки деньги платил, которые заработал, потом и кровью! Они на мои налоги куплены! Я всю жизнь их плачу, неужели я не заслужил пары скамеек?!
В его голосе столько искренней, наболевшей обиды, что на секунду я теряюсь. Логика, вывернутая наизнанку, кажется ему железной.
— Да, но другие тоже платили, — пытаюсь я возразить. — Те же старушки, которые теперь идут через весь район до лавочки у магазина. Им тоже было положено посидеть в теньке в том сквере. Они имеют на это право.
Он отмахивается, как от назойливой мухи.
— Ничего, переживут! Чинуши вон, миллионами воруют, и ничего, живут же дальше! А тут, подумаешь, двух скамеек недосчитались! Да я, по-хорошему, еще и плитку должен был взять, на крыльцо бы пригодилась!
И вот оно. Главное оправдание всеобщей беды. «Все воруют».
Я смотрю на него, на его натруженные руки, на эту уставшую гордость «хозяина жизни», сумевшего урвать свой кусок от общего пирога. И мне становится невыносимо грустно. Не злость кипит внутри, а именно грусть. Глубокая, беспросветная.
Мы все киваем на верхи. «Вот они, сволочи, страну разворовали!» И с этой мыслью, с этим святым правом обиженного, сами тихонечко отвинчиваем от этой страны гайку, утаскиваем скамейку, прихватываем песок для сарая. Мы жертвы, мы боремся за выживание. А на самом деле?
Мы — соучастники.
Мы сами и есть та самая система, которую так ругаем. Пока мы оправдываем свое маленькое воровство большим воровством чиновников, ничего не изменится. Никогда. Потому что ворующий чиновник и ворующий дачник — это одно и то же явление. Просто масштаб разный. Один ворует у всех разом, а другой — у своих же соседей, у тех самых старушек.
Пока мы не начнем с себя, с той самой скамейки, которую «нельзя оставить пропадать», жизнь лучше не станет. Она не сможет. Она будет состоять из миллионов украденных скамеек, разворованных кирпичей и распиленных бюджетов. И все мы будем сидеть на своих краденых дачах, с горькой обидой говорить, как все плохо, и ждать, когда же кто-то сверху придет и все наконец исправит.
А он никогда не придет. Начинать нужно здесь и сейчас. С себя.