Она клялась мне в вечной дружбе и называла сестрой, пока я была удобной тенью. Но стоило мне один раз выйти на свет, как маски были сорваны, а "сестра" превратилась в злейшего врага. История о том, как случайный разговор в раздевалке перевернул мою жизнь и заставил поверить в себя вопреки всему.
***
— Слушай, ну сколько можно её за собой таскать? Она же как чемодан без ручки: и нести тяжело, и бросить вроде как неудобно, — этот едкий, насмешливый голос я узнала бы из тысячи.
Илона. Моя Илона. Человек, с которым мы делили одну парту в школе, одну комнату в общежитии и, казалось, одну судьбу на двоих. Я замерла за дверью гримерки, боясь даже дышать. Рука, занесенная, чтобы толкнуть дверь, так и повисла в воздухе.
— Да брось ты, Макс, — лениво протянула Илона, и я представила, как она сейчас поправляет свои роскошные рыжие локоны, глядя в зеркало. — Маринка полезная. Кто мне тексты редактирует? Кто с собакой сидит, когда мы с тобой на выходные уезжаем? Она безотказная, как автомат Калашникова. Просто надо знать, на какие кнопки давить.
— Ну не знаю, — хмыкнул Максим, наш звукорежиссер, с которым у Илоны крутился вялотекущий роман. — Она какая-то... ну, никакая. Бледная моль. Рядом с тобой вообще теряется. Зачем тебе этот балласт?
— Затем и нужен, милый, — в голосе подруги зазвенели стальные нотки. — На её фоне я выгляжу еще ярче. Это закон контраста, учи матчасть! Да и жалко её, убогую. Личной жизни нет, талантов — кот наплакал. Пусть хоть рядом со мной погреется в лучах славы. Я ж добрая.
Внутри у меня что-то оборвалось. Словно кто-то без наркоза выдернул стержень, на котором держалась моя вера в людей. "Убогая". "Балласт". "Полезная". Вот, значит, кто я для неё. Не подруга, не близкий человек, а просто удобный фон. Аксессуар, оттеняющий её великолепие.
Я медленно отступила от двери. Ноги были ватными, в горле стоял горький ком. Хотелось ворваться туда, устроить скандал, выплеснуть ей в лицо всё, что накопилось... Но я сдержалась. Многолетняя привычка "не отсвечивать" и "глотать обиды" сработала и сейчас. Только вот внутри уже начал тлеть фитиль, который очень скоро приведет к взрыву.
Я развернулась и пошла прочь по длинному коридору Дома Культуры. В голове билась одна мысль: "Ну погоди, Илона. Я тебе покажу "бледную моль". Я тебе такое шоу устрою, что ты своих зрителей в первом ряду не увидишь".
***
В нашем городском ДК готовили грандиозный мюзикл к юбилею города. "Огни большого праздника" — название пафосное, бюджет выделен немалый, а руководить постановкой пригласили Вениамина Карповича, режиссера из самой столицы. Говорили, он суровый дядька, старой закалки, халтуры не терпит.
Илона, конечно же, метила на главную роль — Королевы Ночи. Она была уверена в своей победе на двести процентов.
— Марин, ну ты прикинь, — щебетала она мне вечером того же дня, как ни в чем не бывало помешивая чай на моей кухне. — Там же конкуренции ноль! Ленка из бухгалтерии? У неё слуха нет. Света? Корова на льду. Эта роль моя, я уже и платье присмотрела. Ты, кстати, поможешь мне слова выучить? Там ария сложная во втором акте.
Я смотрела на неё и видела теперь совсем другого человека. Хищницу. Лицемерку.
— Конечно, помогу, — выдавила я улыбку. — Слушай, а там вроде массовка нужна? Горожане, свита... Может, я тоже попробуюсь?
Илона поперхнулась печеньем.
— Ты? В мюзикл? — она расхохоталась так искренне, что мне захотелось выплеснуть ей этот чай на голову. — Мариш, ну куда тебе? Там же петь надо, двигаться. Ты у нас девушка... эмм... камерная. Зажмёшься, слова забудешь. Не позорься, а? Лучше в костюмерную иди, там руки всегда нужны. Пуговицы пришивать у тебя отлично получается.
"Пуговицы, значит", — подумала я зло.
— Ну, попытка не пытка. Вениамин Карпович сказал, что прослушает всех желающих.
Илона лишь махнула рукой, мол, чем бы дитя не тешилось.
На кастинг я пришла одной из последних. Коленки тряслись так, что стук, казалось, был слышен на весь зал. Вениамин Карпович, грузный мужчина с пышными седыми усами, устало протер очки.
— Фамилия?
— Скворцова. Марина.
— Что покажете, Скворцова?
— Романс. "А напоследок я скажу".
Илона, сидевшая в первом ряду (её уже утвердили, разумеется), закатила глаза и демонстративно уткнулась в телефон. Но я закрыла глаза и представила, что в зале никого нет. Только я и моя боль. Я пела не для них. Я пела для той Марины, которую предали.
Когда я закончила, в зале повисла тишина.
— Хм, — Вениамин Карпович внимательно посмотрел на меня поверх очков. — Голос у вас, голубушка, есть. Неограненный алмаз, я бы сказал. Диапазон хороший, но техники не хватает. А ну-ка, верхнее "до" возьмите.
Я взяла. Чисто, звонко, с надрывом.
Илона оторвалась от телефона. В её глазах промелькнуло что-то похожее на испуг, но она быстро нацепила привычную маску снисхождения.
— Ну вот, — буркнул режиссер. — А говорили, в этом городе петь никто не умеет. В массовку беру. Будете дублером третьей фрейлины. Текста мало, но петь надо чисто. Справитесь?
— Справлюсь, — твердо ответила я.
***
Начались репетиции. Это был ад и рай одновременно. Я впитывала каждое слово режиссера, как губка. Приходила за полчаса до начала, разминалась, повторяла тексты — не только свои, но и чужие. Мне было интересно всё: как выставляют свет, как работают мизансцены.
Илона же вела себя как примадонна местного разлива.
— Вениамин Карпович, я сегодня не могу, у меня маникюр! — заявляла она, опаздывая на сорок минут.
— Илона, у нас прогон сцены! — багровел режиссер.
— Ой, да я эту сцену с закрытыми глазами сыграю! Что там играть-то? Вышла, спела, ушла. Я же звезда, мне вдохновение нужно, а не эта муштра!
Она откровенно халтурила. Слова не учила ("да запомню я к премьере!"), в ноты не попадала ("у меня горло першит"), а на замечания реагировала агрессивно.
— Вы меня зажимаете! — кричала она на режиссера. — Вы душите мою индивидуальность! Я вижу эту героиню дерзкой, а вы из меня монашку лепите!
— Я из вас, милочка, пытаюсь артистку сделать, а не базарную торговку! — гремел в ответ Вениамин Карпович. — Дисциплина — это основа театра!
Илона фыркала и уходила курить с Максом. А я оставалась.
— Марина, встань на точку Илоны, пройдем свет, — просил режиссер.
Я вставала. И пела её партию. Сначала тихо, вполголоса, просто чтобы обозначить ритм. Но с каждым разом получалось всё увереннее.
Однажды Илона снова не пришла. "Заболела", — передал Макс, хотя я видела в её соцсетях свежие фото из кафе.
— Черт знает что! — Вениамин Карпович швырнул сценарий на пол. — До премьеры две недели, а у нас главная героиня "в тумане"! Кто текст знает?
В зале повисла тишина.
— Я знаю, — тихо сказала я.
— Скворцова? — режиссер прищурился. — А ну, марш на сцену. С пятой картины. "Ария отчаяния".
Я вышла. Вдохнула. И выдала всё, что накипело. Всю обиду на подругу, всю боль от её предательства я вложила в эту песню. Когда я закончила, Вениамин Карпович молчал минуту.
— Вот, — сказал он наконец, обращаясь к труппе. — Вот так надо "болеть" ролью. А не маникюры делать. Спасибо, Марина. Ты меня спасаешь.
***
Гром грянул за неделю до премьеры. Илона явилась на репетицию, жуя жвачку, и с порога заявила:
— Так, я завтра уезжаю на три дня. У Максика день рождения, мы на турбазу. Вернусь к генеральному прогону, всё будет чики-пуки.
Вениамин Карпович медленно снял очки и начал протирать их платочком. Это был плохой знак. Очень плохой.
— На турбазу, значит? — вкрадчиво переспросил он.
— Ну да. А что такого? Я же сказала, я всё знаю! — Илона тряхнула рыжей гривой.
— Знаете, милочка... — режиссер встал. — Езжайте. Хоть на турбазу, хоть на Мальдивы. Только возвращаться не надо.
— В смысле? — Илона перестала жевать.
— В прямом. Вы сняты с роли.
— Вы шутите? — она нервно хихикнула. — Да кто тут петь будет без меня? Эти куры?
— Петь будет Скворцова, — отрезал Вениамин Карпович. — Марина, готовься. Ты выходишь в основе.
Повисла такая тишина, что было слышно, как гудит лампа под потолком. Илона медленно повернулась ко мне. Её лицо пошло красными пятнами.
— Ты?.. — прошипела она. — Ты?! Эта серая мышь?! Ах ты тварь! Подсидела всё-таки?!
— Илона, выйди вон! — рявкнул режиссер. — И чтобы духу твоего тут не было!
Илона вылетела из зала, хлопнув дверью так, что посыпалась штукатурка.
Я стояла ни жива ни мертва.
— Вениамин Карпович, я... я не смогу, — прошептала я. — Она же моя подруга...
— Подруга? — он подошел ко мне и положил тяжелую руку на плечо. — Деточка, запомни: в искусстве друзей нет. Есть партнеры и есть балласт. Она — балласт. А ты — пахарь. И талант. Не смей мне тут сопли распускать. Это твой шанс. Другого может не быть.
***
Следующие дни были адом. Телефон разрывался от сообщений Илоны. Сначала это были угрозы, потом мольбы, потом проклятия. "Ты мне жизнь сломала!", "Крыса тыловая!", "Чтоб ты голос сорвала!". Я заблокировала её везде.
Но самое страшное было не это. Общие знакомые, настроенные Илоной, начали коситься. В университетской столовой (мы еще и учились на заочном вместе) со мной перестали здороваться.
— Ну что, звезда, довольна? — шипели мне в спину. — По трупам идешь?
Я плакала ночами в подушку. Мне хотелось всё бросить, отказаться, сбежать. Вернуться в свою безопасную раковину, где я "подаю патроны" Илоне. Но потом я вспоминала тот разговор в гримерке. "Убогая". "Балласт".
Нет. Не вернусь.
Я стискивала зубы и шла репетировать. Я работала по десять часов в сутки. Я оттачивала каждый жест, каждую ноту. Вениамин Карпович гонял меня нещадно, но я видела в его глазах уважение.
— Спину держи, Марина! Ты Королева, а не посудомойка! Взгляд выше! Ты повелеваешь ночью, а не просишь милостыню!
И я держала. Я выпрямлялась. Я училась быть Королевой.
***
День премьеры. За кулисами суматоха, пахнет лаком для волос, пылью и валерьянкой. Я сижу перед зеркалом, гример накладывает последние штрихи. Руки ледяные.
Вдруг дверь открывается, и входит Илона.
Гримерша тактично испарилась.
Илона выглядела... плохо. Осунувшаяся, злая, но при параде. В руках — бокал с какой-то жидкостью.
— Ну что, поздравляю, — голос у неё был хриплый. — Добилась своего?
— Я ничего не добивалась, Илона, — я старалась говорить спокойно, хотя сердце колотилось в горле. — Ты сама всё разрушила. Своей ленью и высокомерием.
— Ой, не читай мне морали! — она скривилась. — Святоша нашлась. Ладно, я не злопамятная. На вот, выпей воды, а то у тебя губы дрожат. Не дай бог, сфальшивишь, опозоришь наш "великий театр".
Она протянула мне бокал. Я машинально потянулась к нему — в горле и правда пересохло. Но что-то меня остановило. Какой-то странный блеск в её глазах. Злой, торжествующий. И запах... От бокала едва уловимо пахло чем-то резким. Не водой.
Я вспомнила слова режиссера: "Я насмотрелся, на что люди идут, чтобы от конкурентов избавиться".
Я медленно убрала руку.
— Нет, спасибо. У меня своя вода есть.
— Ты что, мне не доверяешь? — Илона сузила глаза. — Я же как лучше хочу! Пей, говорю!
Она почти насильно сунула мне бокал в лицо. Жидкость плеснула на столик. На полированной поверхности остался мутный след.
— Пошла вон, — тихо сказала я.
— Что?
— Пошла. Вон. Отсюда. — я встала. В сценическом костюме, с высокой прической я вдруг почувствовала себя выше её. Значительно выше. — Ты мне больше не подруга. Ты жалкая завистливая баба. А теперь исчезни, мне на сцену пора.
Илона зашипела что-то нечленораздельное, швырнула бокал на пол (он разлетелся вдребезги) и выбежала.
Через минуту вбежал перепуганный Вениамин Карпович.
— Что случилось? Марина, твой выход через три минуты!
— Всё в порядке, Маэстро, — я улыбнулась, перешагивая через осколки. — Просто вынесла мусор. Я готова.
***
Я не помню, как отыграла первый акт. Всё было как в тумане. Свет софитов слепил, музыка гремела, я двигалась на автомате. Но во втором акте, когда началась моя главная ария, я "проснулась".
Я увидела зал. Сотни глаз, устремленных на меня. И я запела.
Я пела о предательстве и боли, о силе и возрождении. Я вкладывала в голос всю свою душу, всю свою новую, обретенную гордость.
В конце была тишина. Секунда, две... А потом зал взорвался. Люди встали. Крики "Браво!", цветы, летящие на сцену. Я стояла, задыхаясь от счастья и слез, и кланялась.
Вениамин Карпович плакал за кулисами, не стесняясь.
После спектакля ко мне подходили незнакомые люди, жали руки, просили автограф. Один импозантный мужчина, оказавшийся продюсером из области, сунул мне визитку: "Девушка, у вас талант. Позвоните, есть разговор".
А потом, когда я уже собирала вещи, ко мне подошел Макс.
— Марин, это было круто, — он мялся, глядя в пол. — Реально круто. Слушай, Илона там в фойе... Она прощения хочет попросить. Говорит, погорячилась. Может, выйдешь?
Я посмотрела на него и впервые увидела, какой он мелкий и суетливый. Под стать ей.
— Передай ей, Макс, — сказала я, застегивая сумку, — что прощение нужно заслужить. А у меня сейчас нет времени на дешевые драмы. У меня завтра репетиция. И встреча с продюсером.
Я вышла через служебный вход. На улице шел снег, было тихо и свежо. Я вдохнула полной грудью. Впервые за много лет я дышала своим воздухом, а не тем, что оставался после кого-то.
Да, я потеряла "лучшую подругу". Но я нашла себя. И, кажется, это был самый выгодный обмен в моей жизни.
А вы бы смогли простить такую подругу, если бы она приползла к вам на коленях после вашего успеха? Или предательство, как разбитый бокал, склеить уже невозможно?