Тома бежала, не разбирая дороги. Дождь хлестал по лицу, смешиваясь со слезами, а в ушах стоял тот низкий, вибрирующий гул — будто земля стонала под ногами. Она спотыкалась о корни, падала, вставала и снова бежала, пока лёгкие не начали гореть огнём.
Остановилась она лишь у старого колодца на окраине посёлка. Схватилась за покосившуюся ограду, тяжело дыша, и только тогда осознала: запах не исчез. Он шёл за ней, как невидимый шлейф, въедался в кожу, в волосы, в одежду.
— Оно не отпустит, — прошептала она, глядя на тёмную воду в колодце.
В отражении она увидела не себя.
Там, в глубине, стояла та самая тень — мужская, с вытянутыми руками, с лицом, размытым, как от ветра. Она улыбалась.
Тома отшатнулась, но отражение не исчезло. Оно потянулось к ней, и на секунду ей показалось, что холодные пальцы коснулись её щеки.
— Нет! — она рванулась прочь, но ноги будто приросли к земле.
И тогда она услышала голос.
Не в голове — где‑то рядом, за спиной, в шелесте мокрых листьев.
«Ты позвала нас. Ты открыла дверь. Теперь мы здесь».
Тома закричала, но крик утонул в шуме дождя. Она обернулась — никого. Только деревья, склонившиеся под ветром, только мокрые ветви, тянущиеся к ней, как руки.
Она не помнила, как добралась до дома. Просто вдруг оказалась перед дверью съёмной комнаты, дрожащая, грязная, с прилипшими к лицу волосами. Ключ не сразу попал в замок — руки не слушались.
Внутри было темно и холодно. Она зажгла лампу, и тусклый свет выхватил из мрака знакомые предметы: кровать, стол, зеркало в резной раме.
Зеркало.
Тома медленно подошла к нему. В отражении снова увидела ту тень. Она стояла за её спиной, почти касаясь плеч.
— Кто ты? — прошептала Тома.
Тень улыбнулась.
«Я — то, что ты призвала. Я — то, чего ты боялась. Я — твой выбор».
— Я не хотела… — голос дрогнул. — Я просто хотела уйти.
«Уйти можно только с нами».
Тома попятилась, но тень шагнула вперёд — уже не в зеркале, а в реальности. Она почувствовала холод, проникающий под кожу, будто кто‑то медленно вытягивает из неё тепло, жизнь, память.
— Что ты делаешь?! — закричала она, пытаясь отбиться.
«Я становлюсь тобой».
Она очнулась на полу. Лампа погасла, но в комнате было светло — не от огня, а от странного, призрачного сияния, исходившего от стен.
Тома подняла руку. Кожа казалась бледнее, почти прозрачной, а под ней, будто тени в глубине воды, двигались силуэты.
Она подошла к зеркалу.
Теперь это была не её тень.
Это была она.
— Я… я не понимаю… — прошептала она.
«Теперь ты понимаешь».
Голос звучал внутри её головы, но это был не её голос. Это был их голос.
Тома закрыла глаза. В памяти вспыхнули обрывки: ночь пожара, шаги за спиной, шёпот в темноте. Она вспомнила, как вошла в дом, как в руках у неё был фонарь, как она поставила его у газовой трубы…
— Это сделала я? — голос сорвался.
«Мы сделали это вместе».
Она упала на колени.
— Зачем?!
«Потому что ты хотела свободы. Потому что ты ненавидела их. Потому что ты позвала нас».
Тома зарыдала. Но слёзы не приносили облегчения — они были горячими, как расплавленный воск.
На следующий день она пошла к Насте.
Та жила в доме тётки — дальше по улице, в стороне от пепелища. Дверь была не заперта. Тома вошла без стука.
Настя сидела у окна, глядя на дождь. Когда Тома вошла, она даже не обернулась.
— Ты знаешь, что это я, — сказала Тома, не поднимая глаз.
Настя медленно повернула голову.
— Знаю.
— Почему ты не сказала?
— Потому что ты должна была вспомнить сама. — Настя встала, подошла ближе. — Ты открыла дверь, Тома. Теперь они здесь. И они не уйдут.
— Что мне делать? — голос Томы дрожал.
— Принять их. Или сойти с ума. — Настя улыбнулась, но улыбка была чужой, не её. — делай выбор.
Тома почувствовала, как холод снова ползёт по спине.
Она увидела их...
Тени.
Много теней.
— Они ждут, — прошептала Настя. — Ждут, когда мы откроем дверь для других.
Тома попятилась к двери.
— Я не хочу…
— Уже поздно. — Настя протянула руку. — Они выбрали тебя.
Тома выбежала из дома. Дождь лил как из ведра, но она не чувствовала холода. Она бежала, а за спиной слышался смех — тихий, издевательский, их смех.
Ночью она снова стояла перед зеркалом.
— Что вы хотите от меня? — спросила она, уже зная ответ.
«Чтобы ты стала нами. Чтобы ты открыла дверь для других».
— Но я не могу…
«Можешь. Ты уже начала».
Она посмотрела на свои руки. Под кожей двигались тени.
— Если я откажусь?
«Тогда ты умрёшь. Но не совсем. Ты станешь одной из нас. Без воли. Без памяти. Без имени».
Тома закрыла глаза.
Где‑то далеко, за границами разума, она услышала плач. Детский плач.
Её дети.
Но это был не их плач. Это были они.
«Решай».
Она глубоко вдохнула.
И сказала:
— Хорошо.
Зеркало треснуло.
Тени вышли наружу.
**
— Мы гадали на зеркалах в тот вечер, просто дурь, никто из нас всерьёз не верил во всю эту мистику, — рассказывала Оксана, нервно помешивая ложечкой остывший чай. За окном моросил октябрьский дождь, барабаня по старому подоконнику, а в комнате пахло воском от наполовину оплывшей свечи. — Да, в тот вечер ещё лампочка лопнула с громким хлопком — мы все аж подпрыгнули от страха. А так… всё тихо‑спокойно было. Мы почти и не пили тогда, так, по мелочи. Жуть, конечно, что случилось, но мы‑то при чём?
— К Томе что‑то прицепилось, тёмное, — пробормотала Настя, теребя край чёрного платка. Её пальцы дрожали, а глаза беспокойно скользили по углам комнаты, будто она опасалась, что из тени вот‑вот выглянет нечто незримое.
— Ты бы с этим лучше к Матрене сходила, — посоветовала Оксана, ставя чашку на блюдце с тонким звоном. — Она ведающая всё‑таки.
Настя молча кивнула, поправила платок и вышла. Дождь усилился, превратившись в настоящий ливень, и капли громко стучали по жестяному козырьку над крыльцом. Она поглубже закуталась в пальто и направилась на другой конец посёлка к дому Матрёны.
Дом старухи стоял на отшибе, окружённый старым садом с кривыми яблонями. Забор покосился от времени, калитка скрипела на ржавых петлях. Настя остановилась перед ней, прислушиваясь к шуму дождя и далёкому карканью ворон.
— Иду, иду, — раздался хрипловатый голос из‑за двери. Калитка резко распахнулась, едва не ударив Настю. — Настя? Зачем пришла?
— Помогите мне, — выдохнула девушка, чувствуя, как холод пробирает до костей.
— Проходи, — после долгой паузы пригласила Матрёна, внимательно разглядывая гостью из‑под густых седых бровей.
Старуха провела её в горницу, где пахло сушёными травами, дымом и чем‑то ещё — терпким, древним, будто сама земля дышала здесь через трещины в половицах. Она усадила Настю на скрипучий деревянный стул у стола, покрытого вышитой скатертью с обтрёпанными краями, а сама опустилась напротив, скрестив узловатые руки.
— Говори, — коротко приказала она.
Настя сглотнула, пытаясь унять дрожь в голосе, и начала рассказывать всё, что знала, начиная с той страшной ночи.
— Меня словно кто‑то разбудил, толкнул что ли. Я проснулась — Русик спит рядом, дышит ровно. Встала тихонько, халат накинула и вышла в коридор. Тома стояла у стены с закрытыми глазами, будто спала стоя. Но вот её тень… она словно росла, вытягивалась, будто живая. До печки доросла — я видела, как она коснулась чугунной ножки. Я от страха пошевелиться не могла, а потом… потом как будто мне в сердце ледяная игла вошла, и я отключилась. Когда в себя пришла — везде дым был, такой густой, что глаза резало. Я даже не знаю, как смогла выбраться. Томы уже нигде не было, а в их с Витей комнате полыхал огонь — пламя билось в окна, будто хотело вырваться наружу.
Матрёна слушала, не перебивая, но её глаза, тёмные и пронзительные, будто видели что‑то за спиной Насти.
— Ко мне зачем пришла? Что‑то ты не договариваешь! — резко произнесла она, наклонившись вперёд.
Настя опустила взгляд на свои сцепленные пальцы.
— Вы знаете, что с Тамарой произошло накануне похорон? — прошептала она.
Старуха молча смотрела на неё, не моргая, лишь пальцы её слегка постукивали по столу в незримом ритме.
— Я её нашла мёртвой в темноте в съемной комнате, — продолжила Настя, голос дрогнул. — Она лежала на полу, глаза широко открыты, но это были не её глаза. Они… они светились, будто изнутри. А на стене за ней была тень. Но не её тень. Больше. С рогами. Я хотела закричать, но голос пропал, а потом… потом я просто выбежала оттуда.
Она сделала глубокий вдох, пытаясь унять колотящееся сердце.
— А теперь и со мной что‑то происходит, — прошептала Настя. — Я чувствую его. Оно следит. Иногда слышу шёпот в пустых комнатах, вижу, как тени движутся сами по себе. И запах… запах гари преследует меня, даже когда нет огня. Оксана рассказала мне, что в тот вечер они гадали в зеркальном коридоре. Они зажгли свечи, поставили два зеркала друг напротив друга, чтобы получился бесконечный туннель. Говорили какие‑то слова, смеялись сначала, а потом… потом стало тихо. Слишком тихо.
— Вон оно что! — Матрёна резко хлопнула ладонью по столу, и свеча вздрогнула, бросив на стены искажённые, пляшущие тени. — Тогда понятно. Обряд не завершили, дверь открыта осталась, а то, что оттуда выбралось… — она замолчала, и в этой паузе Настя услышала отдалённый, едва уловимый стон, будто ветер пронёсся сквозь щели в стенах. — Даже думать страшно.
В комнате стало холоднее. Пламя свечи вытянулось вверх, стало синим на мгновение, а затем погасло. В темноте Настя почувствовала, как что‑то коснулось её плеча — лёгкое, ледяное прикосновение. Она вскрикнула и вскочила, натыкаясь на стул.
— Спокойно, — голос Матрёны прозвучал неожиданно близко. Старуха зажгла спичку, поднесла к свече, и комната снова наполнилась дрожащим светом. — Оно чувствует твой страх. И это ему нравится.
Настя обхватила себя руками, пытаясь унять озноб.
— Что теперь делать? — голос её звучал еле слышно.
Матрёна пристально посмотрела на неё, и в её глазах отразилось что‑то древнее, знавшее ответы на вопросы, которые лучше не задавать.
— Будем закрывать дверь. Но предупреждаю: будет больно. И страшно. И не факт, что получится.
В полночь Настя стояла у дома Матрёны. Дождь прекратился, но воздух был пропитан сыростью, а над землёй стелился белёсый туман, будто сам воздух сгустился в призрачную пелену. В руках у Насти — пакет с вещами, сердце колотилось так, что, казалось, его стук разносится по всему посёлку.
Матрёна открыла дверь без слов. В горнице горели свечи, расставленные по кругу, и их пламя не дрожало, несмотря на сквозняк, пробирающийся сквозь щели в оконных рамах. На столе — миска с родниковой водой, пучки засушенных трав, старинный нож с чёрной рукояткой и зеркало в потемневшей от времени оправе.
— Раздевайся до рубахи, — приказала Матрёна, её голос звучал глухо, но твёрдо. — Всё лишнее — вон.
Настя дрожащими руками сняла пальто, платок, осталась в белой льняной рубахе. Руки не слушались, пальцы путались в завязках.
— Локон отрежу сама, — старуха подошла ближе, ловко отсекла прядь острым ножом. — Теперь встань в круг.
На полу углём был нарисован ровный круг. Настя вошла внутрь, чувствуя, как холод пробирает до костей, будто сама земля вытягивает из неё тепло.
Матрёна зажгла ещё свечи, начала читать заговор — слова лились странно, на древнем наречии, которого Настя не знала. Пламя дрогнуло, вытянулось вверх, стало синим, а тени в углах комнаты зашевелились, словно пробуждаясь.
— Теперь слушай меня, — голос Матрёны звучал глухо, но чётко. — Когда я скажу, ты должна вспомнить всё. Каждую деталь. Каждый звук. Каждый запах. И сказать вслух. Поняла?
Настя кивнула, сглотнув комок в горле.
— Начинай.
**
Настя закрыла глаза. Перед внутренним взором вспыхнули картины той ночи:
· Тёплый свет свечей, дрожащий в зеркальном коридоре. Смех Оксаны, её голос: «Ну что, кто первый увидит?»
· Странный холодок, пробежавший по спине, когда она произнесла первые слова заговора.
· Внезапный треск — лопнула лампочка, погрузив комнату в кромешную тьму на секунду.
· И потом… потом что‑то изменилось. Зеркала перестали отражать свет. Вместо этого в них клубился туман, а из глубины доносился шёпот — множество голосов, сливающихся в единый гул.
· Она хотела остановиться, но не могла. Слова сами слетали с губ, будто кто‑то управлял её языком.
· А потом — тень. Огромная, с рогами, протянувшая руку из зеркала.
— Я видела её! — вскрикнула Настя, распахнув глаза. — Она вышла из зеркала! Она коснулась меня!
— Говори всё, — настаивала Матрёна. — Не бойся.
— Она сказала… сказала: «Ты открыла дверь. Теперь мы здесь». А потом всё потемнело, и я очнулась уже в коридоре, когда пахло гарью.
Матрёна кивнула, взяла нож и провела им по краю круга, будто укрепляя границы. Затем взяла зеркало, повернула его к Насте.
— Смотри. Но не бойся. Ты — хозяйка своего тела. Ты — хозяйка своей судьбы.
Настя взглянула в зеркало. Сначала она увидела только своё отражение — бледное, испуганное. Но постепенно за её спиной начало проявляться нечто другое. Тень. Та самая. С рогами.
— Нет! — она попыталась отвернуться, но Матрёна крепко сжала её плечо.
— Смотри! И скажи ей: «Я закрываю дверь. Ты не властна здесь».
Настя сглотнула, собрала всю волю в кулак и произнесла:
— Я закрываю дверь. Ты не властна здесь.
Тень в зеркале зашипела, её очертания стали размываться.
— Ещё! — приказала Матрёна.
— Я закрываю дверь! Ты не властна здесь! — повторила Настя громче.
Зеркало треснуло с громким звоном. Осколки брызнули во все стороны, но не упали — зависли в воздухе, как застывшие капли дождя. Из них вырвался вихрь, закружился по комнате, поднимая пыль и обрывки трав.
— Закрой глаза! — крикнула Матрёна.
Настя зажмурилась. Ветер бил в лицо, свечи погасли, но она чувствовала, как что‑то — тёплое, живое — проникает в неё, заполняя пустоту, которую оставила тень.
Тишина
Настя открыла глаза. Она лежала на полу, а рядом сидела Матрёна, вытирая пот со лба.
— Получилось? — прошептала Настя.
Старуха кивнула.
— Да. Дверь закрыта. Оно ушло. Но помни: если снова почувствуешь холод или услышишь шёпот — сразу ко мне. Нельзя оставлять щели.
Настя села, ощущая необычайную лёгкость во всём теле. Голова была ясной, а в груди — тепло, как от чашки горячего чая в морозный день.
— Спасибо, — она схватила руку Матрёны. — Я… я не знаю, как вас отблагодарить.
— Живи, — просто ответила старуха. — И не забывай: мир полон дверей. Некоторые лучше не открывать.
Через неделю Настя уехала из посёлка. Она нашла работу в городе, сняла небольшую квартиру и постепенно начала новую жизнь. Но каждую пятницу она приезжала к Матрёне — не за помощью, а просто поговорить, выпить чаю, послушать истории старухи о том, что скрыто за гранью видимого мира.
Однажды, глядя на закат, Настя спросила:
— А что было бы, если бы не получилось?
Матрёна помолчала, помешивая чай.
— Ты бы стала одной из них. Тенью, что бродит по ночам, ищет новые двери. Но ты сильная. Ты смогла.
Настя кивнула. Она знала: где‑то глубоко внутри всё ещё живёт память о той ночи, о холоде, о шёпоте. Но теперь это была просто память — не угроза.
А в черном остове дома, где когда‑то жила Тома, по ночам иногда слышался тихий смех. Но никто уже не обращал на него внимания. Ведь в мире всегда найдётся место для тайн.
Примечание автора:
Лачи скоро вернется...