«Бывали хуже времена, но не было подлей»
Некрасов (150 лет повтора)
Падение человеческой души – как американские горки – захватывает дух. В сценариях деградации все люди похожи во все времена: от неблагодарности – к ненависти. Поэтому мировая классическая литература обладает кровными узами страсти, отчаяния и безнадежного невежества. Мистические волны кармы «непознанного себя» настигают человека во всех его ипостасях, во всех пространствах реализации драмы жизни, где проявляется истинная паразитическая сущность одномерного человека.
Чёрный автор, чернее Достоевского, Салтыков Щедрин ненасытно упивается иронией над картиной мира человека, который пытается хитрить с самим собой внутри, что транслируется в чудовищную ложь снаружи. При этом писатель сильно постарался понять ПРАВОТУ героя – Иудушки Головлёва.
«Каждый о себе сам должен думать», — это правда. Но не забывая о других и о том, что ты такой же как все – стремишься к счастью и бежишь от напасти. Выбор человека не в правоте, а в совести. До этого Порфирьюшка не дорос. Однако, Божьи истины он знал, но понимал по-своему, как библейский Каин.
Гравюрное повествование в стиле Диккенса увлекает своей сомнамбулической мистикой домашней обыденности, неким опьяняющим проклятием, которое нависло над помещиками Головлёвыми. Они попали в бесконечный тупик беспросветных буден, которые начинаются и кончаются случайно, как погода за окном. Персонажи только и успевают, что одеться по погоде, но всё равно мёрзнут и пачкаются в грязи.
Благонамеренные речи Иудушки просто завораживают, гипнотизируют своей ласковой магией, идиллической картиной дьявольского уюта панихиды и покоя могилы.
Порфирия Владимировича Головлёва (лебезящего и коварного Иудушку) в литературных хрестоматиях изображают скаредным и бездушным пустословом, эдаким Тартюфом. Но это не так! В Порфирии, которого изумительно точно и ярко изобразил в фильме замечательный актёр Денис Суханов, есть душа, есть любящий сын, есть и Иуда, уничтожающий конкурентов и тех, кто отворачивается от него из брезгливого скудоумия и нелепого самомнения. Он и хотел бы быть благодетельным, но боялся разочароваться в неблагодарности облагодетельствованных, потому и учил их быть ответственными за себя, свой выбор и свои поступки. Необратимость аморальности была ему знакома. Именно поэтому Салтыков решил наказать его собственной любовью к матери, которая была, по большей мере, несправедлива к умному, но недоброму мальчику.
Мучимая собственными сомнениями и трагическими предчувствиями приближения тьмы, мать Иудушки Арина Петровна Головлёва («коренная» Людмила Полякова), не имела никакого морального права проклинать Порфирия из-за его постылого и распутного сына Петра. Но её издевательское «участие» в психической жизни Иудушки продолжается и после её смерти, когда она его обыгрывает в карты в «дурака». Корень семейных несчастий – именно в хозяйке-помещице, страдающей приступами бездумной щедрости и производного от «бескорыстия» негодования. Он учила, сама не научившись жить, упрекая всех и сожалея о «постылых»: муже Владимире Михайловиче – мечтающем алкоголике, старшем сыне – «Стёпке балбесе» умственно слепом, но образованном неудачнике, непутёвой дочери Анне, прижившей от гусара двух дочерей-потаскух-самоубийц, среднего сына Павла-депрессанта и, наконец, о «больно умном» Порфирии, который старался жить здравым смыслом, но стал жаждущим вампирической близости изгоем.
Племянницы Порфирия Аннинька (шалавная Полина Агуреева) и Любинька (соблазнительная Надежда Бахтина) являют собой образ щедринской России, желающей жить широко, но задарма (современное «на халяву»). Как говорил Михалков: «вы или трусы наденьте, или крест снимите».
Я бы назвал жанр Салтыкова-Щедрина упадническим морализмом, литературной водкой для «запойной» рефлексирующей русской интеллигенции, ВСЁ понимающей, но НИЧЕГО неспособной изменить, лишённой не то, что предприимчивости, но элементарной предусмотрительности.
Грёзы наяву, морок опустошенности и тлена, опустившиеся на ярко-серое прозябание в уюте крысиной норы со свечкой – вот и вся эстетика «смерти при жизни» Салтыкова-Щедрина, хорошо отражённая в фильме, в глазах героев.
Дальше Головлёво идти некуда, ибо глупость человеческая беспощадна и представляет из себя одномерность возможностей.
Нельзя не вспомнить классической инсценировки этого душевно-апокалиптического романа, фильм-спектакль «Малого театра» с Владимиром Кенигсоном (Порфирий) и Натальей Вилькиной (Аннинька). Почему-то этот дуэт напоминает мне историко-драматический инцест Родриго, Чезаре и Лукреции Борджиа, хотя в советские времена за такое нехрестоматийное сравнение могли и «закрыть».
Живет моя отрада
В высоком терему,
А в терем тот высокий
Нет ходу никому.
Я знаю, у красотки
Есть сторож у крыльца,
Но он не загородит
Дорогу молодца.
Войду я к милой в терем
И брошусь в ноги к ней…
Была бы только ночка
Сегодня потемней!
Потом лихие кони
Умчат нас в даль полей,
Подальше от погони,
Подальше от людей.
И будем жить мы с милой,
Не зная черных дней…
Была бы только ночка
Сегодня потемней!
А там с сынком иль дочкой
Жизнь станет веселей.
Была бы только ночка
Сегодня потемней!
Была бы только ночка,
Да ночка потемней,
Была бы только тройка,
Да тройка порезвей!